Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух

А где в это время пребывает исследователь? Конечно же, он - участник спора. Он включен в исследуемую систему. Но особым образом включен. В третий раз Бахтин: "Понимание целых высказываний и диалогических отношений между ними неизбежно носит диалогический характер (в том числе и понимание исследователя-гуманитариста); понимающий (в том числе исследователь) сам становится участником диалога, хотя и на особом уровне (в зависимости от направления понимания или исследования). Аналогия со включением экспериментатора в экспериментальную систему (как ее часть) или наблюдателя в наблюдаемый мир в микрофизике (квантовые теории). У наблюдающего нет позиции вне наблюдаемого мира, и его наблюдение входит, как составная часть, в наблюдаемый предмет".

Констатация или пожелание? И то, и другое. Для вхождения нужны усилия нужно изощриться войти в экспериментальную систему, но прежде ее для этого изготовить. Получится ли?.. А пока представлены монтажные пласты текста, которые следует конкретизировать, то есть сделать текстами ученой учительской - жизни героев, истолковав их конгениально словолюбиво средневековому их толкованию, но помня при этом о смысле, пребывающем в Зазеркалье текста, то есть помня то, ради чего все это тысячелетнее учено-книжное дело.

А теперь несколько замечаний о том, как из абстракций средневекового ученого книжника-учителя выйти к персоналиям - исторически живым людям, осуществившим текст как собственную ученую жизнь, а жизнь представившим в формах филологически артикулированного текста. Но... ради смысла, совлекаемого с небес на Землю и узнаваемого после всего этого в лицо.

ИСПОВЕДЬ КНИГОЧЕЯ, который учил букве, а укреплял дух...

Книга, так названная, предполагает определенную исследовательскую трудность: сосуществуют усредненный образ этого самого ученого книгочея-учителя, лишенный неповторимых черт, и конкретный герой конкретной истории средневековой учительско-ученической науки. Разрыв очевиден. Но смысл исторического воспроизведения состоит в воссоздании этого образа на контрастном фоне социально значимого; образа, формирующегося в его отталкивании от соседствующего, схожего как по диахронии, так и в синхронном сосуществовании; иначе говоря, образ в его генетическом, культурно-историческом "родстве" (предшественники) и "общительном соседстве" (современники). Историческое время - историческое пространство, родство-соседство, но и отталкивание. Преодоление инерции мышления, стиля, жанра - необходимое условие существования исторической индивидуальности, ее самоосуществления. С. С. Аверинцев, исследуя Плутарха-биографа, мыслит "наложить силуэт на фон и не спеша прослеживать контур, отделяющий его от фона", чая тем самым справиться со своей задачей. Это верно. Но что это означает в конечном счете? Не означает ли это рассмотрение учено-книжно-учительской деятельности в контексте личного и социального существования ?

Если личное существование предполагает самоизменение субъекта деятельности, в том числе и самой деятельности, то существование социальное есть "изменение обстоятельств", предстающее в наибольшей своей остроте и характерности в неповторимой творческой личности; иначе - в "микросоциуме" личности. Таким образом, изменение обстоятельств и самоизменение субъекта этих обстоятельств не только взаимообусловлены, но и взаимоотражены, взаимоопределены. Это противопоставление (изменение обстоятельств самоизменение) можно представить в следующем виде: знание - сложение из слов приема, указывающего на смысл, - осмысленное самосознание. Собственно же самосознание формируется в ходе общения культур, осуществляющегося не по принципу устранения оппонента, а по принципу взаимного развития; в результате направленности индивидуальной мыслительной деятельности на собственное мышление как на "образ культуры".

Диалектику личностно-неповторимого и социального в человеческой деятельности тонко отмечает К. Маркс: человек "только в обществе и может обособляться" (то есть в исторически определенных формах общения, экономическое воплощение которых есть производственные отношения) (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 12. С. 710). И далее: "Так как истинной общественной связью людей является их человеческая сущность, то люди в процессе деятельностного осуществления своей сущности творят, производят человеческую общественную связь, общественную сущность, которая не есть некая абстрактно-всеобщая сила, противостоящая индивиду, а является сущностью каждого отдельного индивида (его собственной деятельностью, его собственной жизнью, его собственным наслаждением, его собственным богатством)" (К. Маркс. Заметки по поводу книги Джеймса Милля. // Вопр. философ. 1966. № 2. С. 119). Общение в ходе обретения в себе самом смысла посредством приема, изготовленного ради этого смысла, выступает приобщением человека к человеку, творческой индивидуальности к культуре. Субъект деятельности осваивает свои социальные отношения, осваивает культуру ("совместная деятельность различных "Я", "присвоение другого - отдача себя"). В ходе общения, собственно, и осуществляется становление бытия субъекта деятельности. Именно здесь и высвечивается глубинная его социальность. Иначе говоря, осуществляется актуализация культуры, превращающейся в способ деятельности личности, - в нашем случае ученого книжника-учителя европейских средних веков.

Так в мышлении и деятельности нашего ученого книжника живет социум ("Творческое мышление - микросоциум; или диалог различных "я", типов деятельности, образов культуры"). Так осуществляет себя исторически неповторимый субъект учено-учительской деятельности на социально-историческом фоне собственного существования, микромоделируя в собственной деятельности и в самом себе мегасоциум эпохи, выходя из эпохи, но и оставаясь в ней.

Итак, "родовой" субъект средневековой книжной учености - усредненный, средне-средневековый. Ибо утверждение о некоем достаточно устойчивом типе ученого книжника-учителя в эту эпоху едва ли не очевидно. Однако в условиях многослойности средневековой культуры тезис о его устойчивости оказывается лишь относительно справедливым и при столкновении этого гипотетического типа с конкретной действительностью, с живыми героями истории превращается в условную конструкцию (но такую, однако, конструкцию, без которой исследование невозможно). Здесь-то и возникает существенная трудность, которую можно представить в виде оппозиции: идеализированный тип средневекового ученого книжника - его исторический прототип.

Иная трудность связана с исследованием различных уровней изучаемого предмета: время в его социально-политических и идеологических характеристиках - жизнь ученого человека - его деятельность (мышление и текст) при сохранении целостности исторической реконструкции. Но именно деятельность нашего героя и есть его жизнь, представленная в историческом времени протекания этой жизни. Эта деятельность должна быть рассмотрена по меньшей мере в трех содержательных срезах: движение предмета-смысла в учительско-ученическом его выявлении; общение в ходе этого выявления; общение с этим смыслом - осознание собственной деятельности в ходе общения (самосознание и самоизменение субъекта деятельности). При этом индивидуальная деятельность понимается как причастная к всеобщей, а субъект этой деятельности как бы воспроизводит микросоциум, хотя и в лично-индивидуальном виде. Так, время, в котором живет ученый книжник, и его собственная жизнь, протекающая в этом времени, могут быть описаны в их целостности, в их взаимодействии, взаимоотраженности. Итак, ученый книжник-учитель в контекстах высветления смысла-истины и общения с этой истиной.

Перечисленные трудности - это трудности общего порядка, требующие специальной переформулировки для нашей задачи. А это, собственно, уже начато.

В качестве объектов исследования экстремальных точек (начало - конец) учено-книжного средневекового тысячелетия предполагается взять учительскую жизнь Августина (IV-V век) и жизнь Франциска из Ассизи (ХII-ХIII век).