Труды

Мы начинаем эту молитву словами Отче наш, мы дерзаем называть Небесного Бога Отцом. И когда я говорю «дерзаем», я только повторяю те слова, которые мы произносим в Литургии перед этой молитвой {211}. Мы просим Бога, чтобы Он нам дал неосужденно, со дерзновением произнести эту молитву. Потому что, опять-таки, назвать Бога Отцом в полном смысле этого слова может только Тот, Который является для Него подлинно, истинно Сыном – не пасынком, не блудным сыном, а Сыном в полном смысле этого слова, таким Сыном, о Котором Христос говорит: Видевший Меня, видел Отца (Ин 14:9), о Котором святой Василий Великий говорит, что Он – Христос – является как бы печатью, раскрытием перед нами самого Бога непостижимого, является ликом невидимого Бога {212}.

И когда мы говорим Отче наш, мы должны бы отдавать себе отчет в том, что можем называть Его Отцом, лишь поскольку соединены с Единородным Его Сыном, ставшим Сыном Человеческим. Мы только потому можем называть Бога Отцом, что Сына Его мы приняли как своего Бога, как своего Спасителя, как своего Учителя и одновременно путь, которым идет Христос, приняли как свой собственный путь: решились в жизни быть как бы Его живым присутствием. Но в полном смысле мы этого сказать не можем, потому что грешны, потому что сознание в нас двоится, потому что воля наша колеблется, потому что наше желание направлено и на добро, и на зло. Апостол Павел об этом признается в своих посланиях. Он говорит, что чувствует в себе два закона: закон жизни и закон смерти, что в нем воюют как бы две силы, что то добро, которого он хочет, он не творит, а зло, которое ненавидит, творит все время (Рим 7:15-23). Если он это говорил, то, конечно, мы должны это сознавать и признавать еще в большей мере.

Как в таком случае можем мы обратиться к Богу и назвать Его Отцом? Только, мне кажется, если признаем себя блудными детьми, если признаем, что мы – блудные сыновья и дочери, но взываем к Нему из далекой страны, где мы заблудились, или с полпути в отчий дом, или, может быть, у самых врат этого дома.

Вы наверно все хорошо помните, как блудный сын из притчи, полный молодой, дерзновенной, неразумной силы, обратился к своему отцу и сказал ему: отдели мне сейчас то, что мне достанется после твоей смерти (Лк 15:12). Он, вероятно, сказал это гораздо более резко или, во всяком случае, подумал гораздо более жестоко: не ждать же мне, пока умрет отец! Он еще полон силы; он, правда, немолод, годы идут – но и мои годы идут! К тому времени, когда он умрет, во мне остынет жизненная сила, погаснут желания, голод по такой жизни, какой в отчем доме я не могу испытать. Сговориться бы с отцом, что он умер для меня, что его для меня больше нет. И пусть он мне даст то, что трудом, всей своей жизнью он собрал, чтобы брат и я унаследовали богатство. Он мне не нужен, мне нужны только плоды его трудов. И отец его наделил этим богатством, отдал его долю.

Не в том же ли мы положении? Мы от Бога принимаем все, бытие нам дано, жизнь нам дана, познание Бога нам дано, все то, что мы собой представляем, нам дано: и тело, и ум, и сердце, и воля, и родные, и друзья, и красота мира – все, что наше, является не чем иным, как даром Божественной любви или человеческой любви, которая изливается на нас. И мы все это принимаем, порой даже благодарим: на одно мгновение останавливаемся вниманием и говорим Богу: «Спасибо Тебе, Господи!» или человеку: «Спасибо тебе за любовь, за дружбу, за то, что ты для меня сделал». А потом все, что нам дано и Богом, и людьми, берем и уносим с собой.

Как бы мы ни старались, мы все время находимся на положении блудного. Поскольку в нас есть раздвоенность, пока мы не цельны, пока мы не всецело как бы вкраплены в Божественную жизнь, пока она не бьет ключом в нас, исключая всякую другую жизнь, мы на положении блудного сына или блудной дочери. И говоря Богу нашему, Творцу, Промыслителю, Спасителю, Жизни нашей: Отче! – мы должны отдавать себе отчет, что еще не выросли в ту меру, изнутри которой Христос называл Бога Своим Отцом – и нашим Отцом. Ведь в Евангелии от Иоанна Он говорит: иду ко Отцу Моему и Отцу вашему, Богу Моему и Богу вашему (Ин 20:17).

Где же мы находимся? В тот момент, когда мы обращаемся к Богу и называем Его Отцом – где мы? Не только ли что мы вырвали у Него Его достояние, чтобы уйти и прожить его согласно нашей злой или безумной воле? Или мы уже опомнились? Правда, мы, может быть, еще находимся в далекой стране, далеко-далеко от Бога, так далеко, что только минутами воскресает в нас воспоминание о том, Кто такой наш Бог, наш Отец, где родной дом – в глубинах моей души и там, где меня так любят. А может быть, мы уже опомнились глубже и не только плачем о своем сиротстве, о своей обездоленности, о своей бедности, но уже вспомнили, что у нас есть Отец… Это парадокс: как это может быть? Это возможно только потому, что Он нас любит никогда не колеблющейся любовью, и ничто не может нас вырвать из любви Господней. Потому что, когда мы доходим до предела падения, Бог, Сыном Своим, приходит в мир жить, учить и умирать за нас нашей смертью. Значит, действительно, как бы низко мы ни пали, мы можем сказать: Отец! – потому что Отец у нас есть.

Или мы, может быть, уже на пути? Может быть, мы уже отвергли свое одиночество, свою обезбоженность, свое бесславие и уже начали идти к Богу – возможно, еще нерешительными, испуганными стопами, неуверенно: а вдруг нас не примет Отец? – но все-таки идем и готовим нашу исповедь: Отче! Я согрешил против неба и перед Тобой (Лк 15:21). Я согрешил перед Божественной правдой и перед человеческим чувством, перед любовью. Я недостоин называться Твоим сыном или дочерью; может, найдется мне уголок в Твоем доме там, где живут слуги, рабы, там, куда простирается Твоя забота и любовь, даже если это не Твои кровные сыновья и дочери?

А может быть, мы уже видим, как у дверей родного дома – рая – стоит Отец, как Он уже нас увидел, уже движется к нам, спешит старческой поступью, чтобы нас обнять, утешить о том, как мы согрешили, как мы себя унизили, до чего мы себя довели, как мы недостойны себя самих, не говоря о Нем, о Боге, о призвании нашем. С любого места мы можем начать: Отче…

И вместе с этим Господь нас призывает не называть Бога «своим» Отцом, как бы присваивать Его отцовство только себе. В притче о блудном сыне было два брата. В жизни мы не одиноки, в жизни мы окружены подобными нам дочерьми и сыновьями Божиими, такими же блудными, потерянными, растерянными, такими же ищущими, одинокими. И когда мы обращаемся к Богу, называя Его Отцом, мы должны включить в свое обращение всех тех, которые так же, как мы, нуждаются в Его отцовстве. В тот момент, когда мы Его признаем своим Отцом, а других исключаем, мы перестаем быть Его детьми более трагично, чем когда мы грешим против Него, потому что, отвергая Его любовь к другим, мы отвергаем Его Самого и любовь Его.

Поэтому в тот момент, когда мы говорим: Отче наш! – в нас должен подниматься голос всех тех, которые, подобно нам – изменники, подобно нам – пали, подобно нам – ушли из отчего дома в страну далекую и, может быть, еще не понимают бедственности своего положения, может быть, еще нуждаются в том, чтобы горе их пробудило, чтобы воспоминание иного времени в них воскресло и они смогли бы тоже двинуться в путь. И это является как бы коренным, абсолютно необходимым условием, потому что Царство Божие – это Царство взаимной любви. Нам не может быть места в Божием Царстве, если в нас остаются безразличие, холодность, отсутствие любви или тем более отвержение другого. И в момент, когда мы называем Бога – Отцом, мы должны усилием веры, усилием воли, усилием всего своего существа признать, что все мы – братья и сестры. Да, есть братья близкие и сестры близкие, есть и далекие, но не нам судить. В начале книги Бытия мы видим, что одного брата звали Авелем, а другого – Каином. Каин убил Авеля, но Авель не противился… И в течение всей истории нашей христианской веры у всякой жертвы, у всякого мученика была власть именем Божиим прощать. Как Христос сказал: Прости им, Отче, они не знают, что творят…