Святые в истории. Жития святых в новом формате. XII–XV века

Оскорбленный Варлаам удалился в Италию, но мысль о «двубожии» афонских монахов и лично Григория Паламы прочно засела в умы византийских богословов. Ее подхватил и в течение четырех лет стал активно развивать в своих сочинениях богослов Григорий Акиндин, как пишет Палама, «надевший наизнанку тот же самый плащ нечестивого учения».

Акиндин написал несколько трактатов о природе Божественного света, в которых называет его менее ценным, ниже Ангелов и даже самих человеческих душ. Его логика проста: души невозможно увидеть, а Божественный свет, как утверждают на Афоне, порой видят даже «невежды-монахи».

«Этот-то свет – неприступный, нескончаемый, невечерний, безначальный, вечный, красоту будущего века… они опять бесчестят…» – удивлялся Григорий Палама.

Противники Паламы были людьми деятельными, общительными и не гнушались любыми способами привлекать к себе сторонников. «Ты из-за этого везде ходишь; все делаешь; почти повсюду посылаешь и предлагаешь подарки, писания, глашатаев; дергаешь, как говорят, за все веревки, имея помощников…» – отмечал такую активность Палама в «Полемике с Акиндином».

Сам он предпочитал действовать по-другому. Перу Григория Паламы принадлежит фундаментальное сочинение «Триады в защиту священнобезмолвствующих», где он как бы подвел теоретический базис под духовный опыт подвижников-исихастов, творение «Об исхождении Святого Духа», многие другие.

Палама также составил и житие Петра Афонского – первого известного на Афоне монаха-пустынника, который для святогорцев был образом истинного исихаста. И когда он с горечью пишет об упадке почитания Петра Афонского, то напоминает афонским монахам, что они, прежде всего, сами не должны допускать в себе упадка исихии и угасания молитвенного духа.

Акиндин и впрямь «дергал за все веревки» и торопился, чувствуя подходящий для его славы момент. «…Но когда государственные дела пришли в смятение, улучив удобный момент, – ведь говорят, что волки в бурю радостно нападают на стада…» – пишет ему Палама, имея в виду происходившие в империи политические перемены.

Пятнадцатого июня 1341 года умер император Андроник III, и после его смерти опекуном девятилетнего наследника престола Иоанна Палеолога, а затем и императором объявил себя влиятельный вельможа Иоанн Кантакузен.

По своим воззрениям он принадлежал к убежденным «паламитам», и, когда против Иоанна Кантакузена развернулась дворцовая война, переросшая в гражданскую, Паламе это припомнили.

Григорий Палама был найден в своем уединенном афонском скиту, в 1342 году под конвоем доставлен в Константинополь и заключен под стражу.

Активное участие в интриге принял Патриарх Константинопольский Иоанн Калека, который выставил Паламу перед вдовствующей императрицей опасным мятежником и честолюбцем, якобы домогавшимся патриаршей власти.

После двухмесячного пребывания при храме Софии, где Григорий вместе с несколькими своими учениками по праву убежища пользовался неприкосновенностью, в Константинополе состоялся церковный Собор.

Помимо связей с Кантакузеном, Григорию Паламе было предъявлено и другое обвинение – о распространении «учения о многобожии».

Патриарх Иоанн Калека хорошо подготовился к собраниям, пригласив в столицу Патриарха Антиохийского Игнатия, который написал против Паламы обвинительное сочинение. Акиндин тоже не сидел сложа руки и заранее собрал необходимое число подписей под соборным постановлением.

«Ты спешишь сделать так, чтобы считались неслыханными и отвратительными наши писания в защиту истины», – обращается к своему оппоненту в сочинении «Полемика с Акиндином» Григорий Палама. Но что он мог сделать, находясь под стражей? «…Ведь они стали обходить каждого архиерея, угрожая и одновременно льстя, то утверждая, что подписание нанесет позор священству их сана, то уводя каждого из них поочередно в сторону…»

В ноябре 1344 года в Константинополе состоялся Собор, на котором учение Григория Паламы было предано анафеме, а сам он отлучен от

Церкви и заключен в дворцовую тюрьму, как еретик и пособник Кантакузена.

Особенно горько осужденному было узнать, что после Собора Акиндин, который «искусно все ставит с ног на голову и следствия делает причинами», был рукоположен в диаконы, а потом и в священники. Теперь противники Григория формировали общественное мнение, их слушали, не понимая, что они ведут в ложном и опасном направлении. «Мнение Акиндина – это публичное опровержение и очевидное отрицание Бога и словно некая западня или сеть, впутывающая попадающих в нее в безбожие», – был убежден Григорий Палама.

Через некоторое время он написал из темницы письмо, адресованное императрице Анне, где подробно изложил все свои доводы.

«Поскольку они говорят, что энергия – пустой звук, как будто нет Божественной природной энергии, то впадают в безбожие, уничтожая бытие Божие», – настойчиво повторяется эта мысль в его «Полемике с Акиндином».

В феврале 1347 года в Константинополе был созван очередной церковный Собор, который низложил и осудил Акиндина и его сторонников, а с Паламы снял анафему. И дело было не только в оправдании его имени, а в защите всего православного монашества. «Любой вновь появившийся обвинитель монахов и вообще касающийся их, в том числе Варлаам, объявлен подпадающим под письменное отлучение и изверженным от кафолической и апостольской Церкви, и, кроме того, вообще письменно запрещено спорить впредь об этих и таковых вещах», – было объявлено на Соборе.

В 1347 году по окончании Собора новый Патриарх Константинопольский Исидор рукоположил Григория Паламу в митрополита Солунского, после чего тот отправился к своей пастве в Фессалоники.

Теперь Григорий целыми днями был на людях: проводил богослужения, говорил проповеди, занимался многочисленными церковными делами, тем самым опровергая и любые досужие суждения о «бесполезности» монашеского сословия.

В «Омилиях» (записанных и сохранившихся проповедях) Григория, архиепископа Фессалоникийского, хорошо видно, как умело он переводит жизненные темы на новую высоту, из горизонтали – в вертикаль.

В своей речи перед фессалоникийцами, произнесенной на праздник урожая, он говорит о другой, духовной жатве: «Бог, презирая прежде соделанные грехи, снова и снова призывает нас. Что же делать – зовет Он? Работать в винограднике. А это значит – трудиться над ветвями, то есть над собой».

О чем бы ни говорил Григорий Палама: о мире, милостыне, целомудрии, собственности, – это всегда призыв людей к молитве и самосовершенствованию. «Итак, каждый из нас обладает домом и родственниками, а возможно, и виноградом, еще же и стадом, а также деньгами и различным имуществом, так Бог по Своему человеколюбию считает нас Своим достоянием, Своими родными. Дом же Его – мы…»

Должно быть, нелегко ему было, молчальнику и молитвеннику, видеть вокруг себя празднословие, житейскую суету, и в особенности слышать разговоры в храме. «Но что нам сказать о тех, которые не в молчании предстоят, не участвуют в воспевании славословий, но разговаривают друг с другом, и нашу словесную службу Богу смешивают с какими-то праздными разговорами, и сами не слушают священные и боговдохновенные слова, и желающим слушать – мешают? Доколе, о, вы – такие люди! – будете хромать на оба колена», – сокрушается Палама в «Омилиях».

Однако он терпеливо нес свое пастырское служение, веря в то, что, как говорится в одном из его сочинений: «…Человек теперь начинает видеть, что то самообожествление, которого он тщетно искал, есть иллюзия».

Григорию Паламе пришлось еще раз принять участие в большом публичном диспуте, отстаивая учение Афона относительно природы Божественного света. Спор с византийским богословом и историком Никифором Григорой называют третьим этапом паламитских споров.

На этот раз противником Паламы выступил тот самый Никифор Григора, который когда-то посрамил Варлаама. Но тогда речь шла об особенностях «внешней» науки, теперь же спор касался одного из самых существенных вопросов христианской жизни.