Русские патриархи 1589–1700 гг

Это вызвало у патриарха острый приступ гнева. В своей грамоте он выразил раздражение тем, что его подчиненные «силлогизмами и аргументами токмо упражняются». «Един ответ токмо хощем от вас иметь, — писал Иоаким, — прочее: последуете ли всеконечно Восточней Христовой Церкви о пресуществлении?» Непокорившихся патриарх обещал предать проклятию как «отступников».

Переписка показывает и истинное отношение московских грекофилов к мнению тех «греческих учителей», которых они демагогически именовали «источником веры». Восточные патриархи в это время в значительной мере содержались на московское жалованье. Одному из них, Дионисию Константинопольскому, Иоаким отправил форменный приказ «писать и запрещать малороссам тяжко… да не имут в презрении духовную (то есть иоакимовскую. — А. Б.) власть». Дионисий получил из Москвы тексты «своих» грамот царям и патриарху Иоакиму вместе с инструкцией, «как подобает действовать».

Эта инструкция не обинуясь сообщала, что грамоты должны быть написаны (то есть переписаны) «якобы соборне». «Писать же подобает, якобы от части вашея писали есте, услышавши таковая… новая учительства… а не яко аз (Иоаким. — А. Б.) писал вам и возвестил сия». За услуги Иоаким обещал дать 50 золотых. Одновременно Московский патриарх грозил Дионисию, будто холопу, если «не отпишете со всяческим прилежанием, яко подобает»  [408].

Разум против власти

Люди самых разных взглядов и положения обращались за советами и разъяснениями к Медведеву. В его келье собирались придворные, богатые промышленники и купцы, священники и дьяконы, посадские «черные» люди и стрельцы. Массы людей отказывались подчиниться авторитету патриарха, не разобравшись прежде в существе вопроса. По словам «мудроборцев», москвичи «освоеволились», не слушая «пастырей своих». Не являясь священниками, они дерзнули «о св. евхаристии разглагольствовать и испытывать, и о том все везде беседовать и вещать, и друг с другом любопретися! И не токмо мужие, но и жены и детищи испытнословят».

Обсуждение затронутых в сочинениях Сильвестра проблем шло повсеместно: «в схождениях, в собеседованиях, на пиршествах, на торжищах». Где бы люди ни встретились, писал современник, «временно и безвременно, у мужей и жен»… разговор сводился к вопросу: в какое время и какими словами церковной службы «пресуществляется хлеб и вино в тело и кровь Христову»?  [409] Казни и пытки смутьянов уже не могли компенсировать церковной власти падение ее авторитета.

В этих условиях заключение, которое вывел Медведев из своего очерка книжной справы, представляло далеко не академический интерес. Священнослужители, писал Сильвестр, всегда от всякой правды, которой не могут противиться, защищаются словами Христа, который сказал: «Слушали вас, мене слушает, а отметаяйся вас, мене отметается». Но они не говорят, в чем их следует слушать согласно Евангелию, и используют «словесы Христовы» для устрашения «неискусных человек в рассуждении».

Медведев открыто выступает против слепого подчинения мирян авторитету церковнослужителей. Суждение любого представителя власти должно быть истинным. В противном случае его «весьма слушати не подобает». Мысль эта не нова в христианской литературе. Но в России конца XVII в. она была подлинно взрывоопасна. Фактически Сильвестр декларировал право народа на собственное суждение, отличное от мнения церковных властей. Утверждая, что это суждение может быть истинным, он подрывал монополию на «правду» — краеугольный камень светской и духовной власти.

Главная идея 'Известия истинного» была отлично понята современниками. Медведев, по словам «мудроборца» Евфимия Чудовского, хочет своей книгой «попрать всю власть, царскую же и духовную», именно поэтому он обращается к народу. Сравнение сочинений Сильвестра и Евфимия четко отражает суть идейного конфликта. По мнению «мудроборца», любой подчиненный, противопоставляющий свое мнение произволению начальства, безусловно подлежит церковной анафеме и светской казни.

Евфимия взбесил уже тот факт, что Медведев излагает собственное мнение — «как владыка пишет». Не только пишущих, но и всех «чуждая мыслящих» Евфимий призывает уничтожить. Однако Сильвестр в глазах патриарха и его единомышленников совершил злодеяние, за которое они не могли выдумать достойной казни — он «к людям пишет»!

Противоречие между правом власти и правдой «людей» выходило далеко за рамки спора с «мудроборцами». Но Медведев выступил в защиту разума в области, где конфликт принимал в его время наиболее острую форму — в области церковных обрядов. И оказалось, что Церковь не в силах отстоять авторитет своей иерархии против логики собственных прихожан.

Вскоре уповавшие на авторитет церковной власти деятели начали понимать, что их позиции стремительно разрушаются. «Аще бы не всемогущая десница… не препяла, редкие бы остались твердо стояще в восточном отцепреданном благочестии», — писали они позже, признавая, что мнение Сильвестра нашло самое широкое распространение  [410].

Теологическое ханжество не мешало «мудроборцам» быть прагматиками, упорно стремившимися воплотить «божественную волю» в форме доноса. Сначала они усиленно обвиняли сторонников просвещения в «латинской ереси». Это не помогало. Все больше людей, не только на посаде, но и при дворе, отдавало предпочтение аргументам Медведева и его сторонников. Просвещенные государственные деятели, такие, как канцлер и «генералиссим» князь Василий Васильевич Голицын, уже в 1687 г. «о патриаршей дурости подпалялись», а к 1689 г. ясно «выразумели» сущность его мудроборческой позиции  [411].

Очевидец отмечает, что, прикрывая свое наступление на сторонников просвещения словами о «древнем отцепреданном благочестии», «мудроборцы» уже ругали друг друга за то, что выдвинули столь успешно опровергаемые Медведевым тезисы. Особенно доставалось инициатору многих «грекофильских» мероприятий Евфимию Чудовскому. «Немалое диво, — писал современник, — что Евфимий, такой простяк, привлек на свою сторону учителей Софрония и Иоанникия (Лихудов. — А. Б.); не рады, впрочем, были и они, что в такое дело впутались». Не только Лихуды — сам Иоаким уже «не рад был, впутавшись в такое дело, и много раз со слезами жаловался на монаха Евфимия, который подбил его на это»  [412].

Выход был найден в новом доносе, поданном на высшем уровне: самим патриархом царевне Софье. На этот раз Сильвестра обвиняли… в сношениях со старообрядцами и подготовке восстания на Дону! Несмотря на нелепость доноса, игнорировать его было невозможно. Медведев был вызван во дворец для допроса. Он опроверг ложные обвинения, и Софья Алексеевна пообещала «не выдать» ученого патриарху.

Тогда по Москве был распущен слух, что Сильвестр хочет убить Иоакима и готовит покушение на все церковные власти; за ним была установлена слежка. Утомленный многообразными «досаждениями», Медведев обратился к правительству с просьбой отпустить его в дальний монастырь, где он надеялся укрыться от преследований и в тишине продолжить ученые занятия.

Но человек, своей упорной борьбой за приоритет разума дискредитировавший патриарха, был в этот момент выгоден Софье Алексеевне — ведь Иоаким явно склонялся на сторону «петровцев». «И она, великая государыня, изволила сказать: до тех де мест, как будет князь Василий (Голицын. — А. Б.), с службы его не отпустит». Голицын сочувствовал деятельности Сильвестра, переписывался о нем с гетманом Мазепой и прислал ученому книгу, полученную через гетмана от Иннокентия Монастырского, также выступившего против «мудроборцев». Однако лично ссориться из–за какого–то монаха с патриархом никто из власть имущих не хотел  [413].