Том 2. Аскетические опыты. Часть II

«Что — душа моя? Что — тело мое? Что — ум мой? Что — чувства тела? Что — силы души и тела? Что — жизнь?.. Вопросы неразрешенные, вопросы неразрешимые. В течение тысячелетий род человеческий приступал к обсуждению этих вопросов, усиливался разрешить их и отступал от них, убеждаясь в их неразрешимости. Что может быть знакомее нам нашего тела? Имея чувства, оно подвергается действию всех этих чувств: познание о теле должно быть самым удовлетворительным как приобретаемое и разумом, и чувством. Оно точно таково в отношении к познаниям о душе, о ее свойствах и силах, о предметах, не подверженных чувствам тела…»

На этом слове остановился Владыка. Как видно, он изнемог и для отдохновения стал молиться [ 1378].

В последние годы своей жизни, на покое в Николо-Бабаевском монастыре, Преосвященный мало спал, никогда не раздевался и, как верный раб Божий, бодрствовал на всякий час дня и ночи, готовый встретить Господа своего. И застал Он его бодрым на молитве и верным на службе заблуждающему человечеству.

Трое суток стояло тело Святителя в келлии его, жарко натопленной, оставаясь без изменения, и до того было привлекательно, что никому не хотелось отойти от него: всем хотелось насмотреться на это прекрасное лицо, на котором почивала светлая и святая дума. На четвертые сутки тело почившего было перенесено в холодную Никольскую церковь. К вечеру лицо и руки его стали пухнуть, не теряя своей белизны; на шестые сутки опухоль опала и только ногти посинели. Запаха не было никакого. Он лежал в белом облачении, в том самом, в котором совершал в последний раз Божественную Литургию в Светлое Христово Воскресение и в понедельник Светлой Седмицы.

Духовное завещание оставлено им на имя брата своего Петра Александровича, которому, как драгоценнейшее сокровище свое, поручил он и присных учеников своих. Вещественного наследства осталось у него семь копеек да долгу семьдесят рублей. Перед кончиною своею он поручился за одного бедняка, который не в состоянии был уплатить долга и прибегнул к милосердию Пастыря.

Преосвященный оставил записку к брату, которою он просил получить за него пенсию за два последние месяца, уплатить долг, а остальное раздать бедным друзьям своим.

Все время вокруг гроба почившего Святителя теснились многочисленные почитатели его, ученики, духовные дети и крестьяне сел и деревень. В день погребения монастырский двор был весь покрыт народом, не менее пяти тысяч человек. Повсюду слышались плач и стоны. «Кто-то теперь будет нашим благодетелем! — говорили в толпе. — Кто-то теперь помилосердствует о нас! Кто исцелит наши болезни! Кто помолится о нас!..» Все дни стояла погода дурная; но в день погребения хоть и холодно было, но солнце светило ярко.

Отпевание усопшего до того было отрадно, что скорее походило на какое-то торжество, чем на погребение. Невольно припоминались слова усопшего, оставшиеся в его бессмертных творениях: «Можно узнать, что тело умершего под благодатию, если окружающие чувствуют отраду».

Тело Святителя обнесено было вокруг собора и опущено в землю в малой больничной церкви у левого клироса при радостном пении «Христос Воскресе».

Это происходило 5-го мая, в Неделю жен-мироносиц. После погребения брат почившего Святителя и близкие к нему вошли в келлию его, до сих пор запечатанную. Торжественно прозвучала заупокойная лития в этой тихой келлии, в которой Старец-подвижник почти безвыходно провел последние шесть лет своей жизни в заботах о своей душе и служении нужде бедствующему человечеству.

Усопший Святитель занимал только две комнаты: одну в три окна, а другую в два, служившую ему и спальнею, и кабинетом. Все поражало здесь высокою простотою и изящною бедностью. Между двумя окнами стояла просторная этажерка, на полках которой лежали в огромном количестве и в два ряда тетради, написанные изящным его почерком и изготовленные еще на другие два тома. В углу комнаты киот с образами; перед ним лампада. Прямо против дверей — высокие шкафы почти вдоль всей стены, наполненные драгоценными творениями писателей духовных, на языках: греческом, латинском, славянском, русском, французском, немецком и итальянском [ 1379]. Вдоль смежной с нею стены — простая деревянная кровать с высокими деревянными же стенками с трех сторон; на ней немягкое ложе. Перед кроватью, как раз перед глазами лежавшего, на стене икона Божией Матери, с которою он не расставался никогда. Далее, у печки, две низенькие вешалки; на них ветхие его одежды, которые он всегда носил; из них были и такие, которые еще помнят Сергиеву пустынь; поновее же и получше находились в другой комнате; последние он начал раздавать задолго до кончины своей. За дверьми, под образом Божией Матери, простое кожаное кресло, ветхое и истертое; на нем-то писал он вдохновенные свои страницы. Перед креслами — большой, широкий деревянный стол, ничем не покрытый; на столе в удивительном порядке лежали все письменные принадлежности: налево разложены тетрадками исписанные уже листы — все один, как другой, точно фотографические снимки; посреди чернильница; сбоку несколько изящно очинённых перьев. Направо коробочка с сургучом, перьями, ножичек, чернила; ближе — груда писем, написанных в последние дни, запечатанных, надписанных собственною его рукою и приготовленных к отправке на почту [ 1380]. Посредине, перед креслом, последние написанные им листы, а сверху страница предсмертная, дописанная до половины; на обороте ее то, что было написано накануне кончины. Долго присматриваясь к последним строкам знакомой руки, мы, духовные дети его, стояли умиленные и пораженные. Тот же дивный, ровный, изящный почерк его юношеских лет! Ни одной удлиненной буквы, ни малейшей лишней черты, ни помарок, ни описок от рассеянности или поспешности. У последней страницы лежало перо, писавшее последние строки.

Бесчисленное множество писем его, писанных к разным лицам, заключают в себе драгоценные сокровища Святоотеческих наставлений и духовных заметок. Нет сомнения, что по строгом разборе их почитатели памяти усопшего Архипастыря увидят их в печати.

Санкт-Петербург, 1867.

Примечания к замечаниям на отзыв журнала «Колокол»

А. Слово «pontifex» в латинском языке имеет значения «верховный жрец» и «строитель мостов».

Б. Об авторстве статей «Православного собеседника» см. с. 451 настоящего издания.

В. Ржевусский Генрик (1791–1866) — польский писатель и издатель, отстаивавший позиции церкви и аристократии. В 1850 г. получил должность чиновника особых поручений при Наместнике Царства Польского князе И. Ф. Паскевиче.

Г. Подготовленный русским Библейским обществом (в котором преобладали антиправославные и антицерковные тенденции) перевод Нового Завета с двумя параллельными текстами — церковнославянским и русским — вышел в свет в 1821 г., выдержал ряд переизданий, но был затем запрещен, причем главной причиной запрета был русский перевод именно данного места (1 Кор. 7:21), где была заметна «диаметральная противоположность смысла славянского и русского переводов <…> Очень возможно, что переводчик отступил от славянского перевода не без задней мысли провести либеральную тенденцию. Во всяком случае начальство заподозрило в этом явный умысел возмутить крестьян против помещиков, и издание было прекращено» (Скабичевский А. М. Очерки истории русской цензуры: (1700–1863). СПб., 1892. С. 209). См. детальный анализ переводов этого места святителем Игнатием в публикуемом выше «Воззвании…» от 6 мая 1859 г. В Синодальном переводе второй половины XIX в. данное место читается так: «Рабом ли ты призван, не смущайся; но если и можешь сделаться свободным, то лучшим воспользуйся».

Д. Ростовцев Я. И. (1803–1860) генерал-адъютант, один из руководителей Комитета по подготовке крестьянской реформы.