Евангелие в памятниках иконографии

В ряду предстоящих иногда находятся церковь и синагога, олицетворенные в виде двух женщин: первая приближается к кресту, вторая — удаляется; первая при кресте получает свои полномочия, основанные на крестных заслугах Христа, вторая, как утратившая свои права с крестной смертью Христа, сходит со сцены. Начало олицетворения церкви и синагоги положено в письменности древнехристианского периода. В типологии Мелитона Сардийского женщина означает церковь (mulier ecclesia; ср. Притч. XXXI, 10) [2299], две женщины — plebs iudaica et haeretica (ср. Зах. V, 9) [2300], девица — церковь (ecclesia fide Integra; ср. 2 Кор. XI, 2) [2301]. Климент Александрийский сравнивает церковь с благородной и многоплодной женой, а ветхозаветную синагогу с еврейской женой, прежде богатой детьми, но ставшей бездетной по причине своего неверия [2302]. Позднейшие писатели нередко представляют церковь и синагогу под образом женщины [2303]. Церковь из иудеев (ecclesia ex circumcisione) и язычников (ex gentibus) представлена в виде двух женщин в римских мозаиках Сабины [2304]. Женщину-церковь и женщину-синагогу при кресте в первый раз встречаем на эмалевой пластине А.В. Звенигородского: первая принимает в сосуд кровь из ребра Христа и смело поднимает вверх голову; вторая удаляется от креста с поникшей головой. В Евангелии № 74 олицетворения эти являются в сопровождении ангелов; в этом виде они повторяются даже на русских памятниках XVII в. (воздухтверск. музея; икона Силина). Иногда, особенно в позднюю эпоху греческой и русской иконографии, олицетворение церкви заменяется изображением одного или нескольких ангелов, принимающих кровь в сосуды, а синагога совсем исключается из композиции. Таково стенописное (византийское) изображение в солетской церкви Св. Стефана [2305] и др. В памятниках греко-латинских олицетворения эти отличаются большим разнообразием: в Hortus deliciarum (рис. 165) церковь с короной на голове и со знаменем в руке сидит на тетраморфе; синагога с закрытыми глазами, в знак того, что она в своей слепоте не видела пророчеств и преобразований, — с опущенным знаменем, со скрижалями, ножом обрезания и жертвенным животным в руках, сидит на осле [2306]; этот последний истолкован в смысле синагоги Мелитоном Сардийским и некоторыми другими авторами [2307].

На алтарном образе в Соесте церковь, поддерживаемая ангелом, принимает кровь в чашу; синагога с закрытыми глазами, со скрижалями в руках отгоняется ангелом [2308]; на таблетке, изданной Гори, церковь в короне, с крестом, принимает кровь из язв ног Христа, а синагога с завязанными глазами и опущенным вниз копьем отходит от креста [2309]. Кроме мецского сакраментария и некоторых других памятников, уже описанных специалистом по истории западных распятий [2310], обратим внимание на миниатюру французской рукописи национальной библиотеки № 167, где церковь неоднократно изображена в виде женщины в золотой короне, иногда с потиром и знаменем; также рукопись французская № 9561, где встречается и женщина-синагога с разодранным свитком ветхого закона (л. 75); а в рукописи латинской той же библиотеки № 11560 церковь с потиром, в короне, синагога также в короне, спадающей с ее головы (л. 4). Замену церкви ангелами, принимающими в потиры кровь из язв Христа, можно видеть на картинах: Флорентинской академии № 64, XIV в., в Уффици; Лоренцо Монако № 16 и в ватиканской пинакотеке Николо Алюнно; также на барельефе XV в. в музее Клюни (№ 511), на церковном облачении XV в. (№ 6536), на лиможской эмали 1503 г. (№ 1578), на ватиканском триптихе XVI в. и в печатном издании жизни Христа 1501 г. (ч. IV, л. 123). Дидрон полагал, что чаша в руках церкви имеет связь с легендой о Граале (sagro catino), т. е. о чаше тайной вечери, в которую потом, по сказанию апокрифов, Никодим или Иосиф Аримафейский принял кровь из язв Христа [2311]. Возможно, что предание об этой чаше, которая до сих пор хранится в генуэзском соборе, содействовало ее распространению в изображениях распятия, а эти последние в свою очередь вызывали интерес к развитию легендарных сказаний о ней на Западе. Для православного Востока легенды эти не имели значения: чаша в руках церкви, или ангела, или просто под ногами Христа означала обычный евхаристический потир и таким образом наглядно доказывала, что на литургии в потире содержится та же кровь Христа; вот почему на русских антиминсах 1627 г. полагалось изображение престола в виде гроба со стоящим на нем потиром, в который течет кровь из ребра Христа, изображенного на заднем плане [2312]; вот почему также в гравюре требника Петра Могилы (1646 г.) «третья тайна пресв. тела и крови» изображена в виде престола и священника с потиром, в который течет кровь из прободенного ребра Христа (л. 20 об. и 443 об.): рисунок относится к 1644 г. (подпись) и носит на себе явственные следы западного влияния, но его идея согласна с православным вероучением.

Разбойники входят в изображение распятия Христа уже в V и VI вв. Изредка они пригвождены к крестам (иверск. Ев.), чаще привязаны; а в Евангелии Раввулы то и другое. Благоразумный разбойник справа от Христа в древнейших памятниках изображается чаще в виде молодого человека без бороды, злонравный с бородой: объясняется это античными понятиями о красоте и соединенной с ней добродетели (καΧόζ=αγαΘόζ); в памятниках русских — наоборот, так как борода, по русским понятиям, унаследованным от византийцев, один из важнейших признаков образа Божия в человеке.

165 Миниатюра рукописи Hortus deliciarum

Первый обращает умоляющие взоры к Спасителю, второй с горькой иронией поднимает вверх голову или в унынии опускает ее вниз. Обычным и единственным одеянием разбойников на кресте служит перизома, заменяемая иногда в русских памятниках XVII–XVIII вв., в отличие от перизомы Христа, панталонами. Ангел в светлых одеждах над благоразумным разбойником, как символ небесной радости о спасении души последнего, и ангел в черных одеждах над злонравным, как символ скорби о погибшей душе, известны нам по русским памятникам XVIII в. К числу подобных же новшеств принадлежат изображения души благоразумного разбойника в виде светлого младенца, вылетающего из уст его и принимаемого ангелом, и души злонравного разбойника в виде черного младенца, принимаемого дьяволом (икона XVII в. Максима Яков. Строганова в моек. собр. Силина № 44). Этот последний мотив нередко повторяется в новое время в русских поучительных изображениях кончины праведника и грешника. Впервые он становится известным в западных памятниках XIII–XV вв. в миниатюре рукописи XIII–XIV вв., изданной Грюэль-Эн-гельманом [2313], на картине Николо ди Пьетри (1390) в монастыре Франциска в Пизе [2314], на запрестольной иконе Варнавы Моденского [2315], во фресках Мазаччо (XV в.) в церкви Св. Климента в Риме [2316]; в латинской рукописи национальной библиотеки № 9471 (л. 27); в молитвеннике галереи Мазарини № 209, во французской рукописи национальной библиотеки № 9561 (л. 177 об.) и на картине Фаддея Гадди в луврской галерее № 188 (дьявол стоит с багром над крестом злого разбойника). Нимб вокруг головы благоразумного разбойника мы встречали лишь изредка на русских иконах позднего времени; надписи их имен находятся на русских иконах и в лицевых Страстях: последние указывают явно на связь иконографических представлений с литературными преданиями о разбойниках. Целый ряд таких преданий в древней и новой письменности служит показателем живого интереса к предмету. Арабское Евангелие детства Христа передает, что св. семейство на пути в Египет встретило разбойников Тита и Думаха. Первый из них не пожелал сделать зло путникам и ценой золота смягчил жесткость второго. Тогда Богоматерь сказала Титу: «Бог поддержит тебя десницей Своей и дарует тебе отпущение грехов». А Иисус сказал Матери: «через тридцать лет иудеи распнут Меня в Иерусалиме вместе с этими разбойниками: Тит будет по правую сторону, Думах по левую; и в тот день Тит войдет в рай прежде Меня» [2317]. В Евангелии Никодима благоразумному разбойнику присвоено имя Дисмас, злонравному Гестас; характеристика их здесь согласна с подлинными Евангелиями [2318]. Сказания о них встречаются и в памятниках коптских [2319]. В славянских рукописях скомбинированы отрывочные сказания древности в виде особых статей о крестном древе, приписываемых иногда Григорию Богослову, или в виде «слова за два разбойника, како зачахуся и распяты на пречистом древе по обе страны Господа нашего Иисуса Христа» [2320], где рассказывается, как разбойники захватили св. семейство на пути в Египет: Богоматерь кормит грудью двух детей разбойников, и в награду за это св. семейство получает свободу: эти-то два младенца и были впоследствии распяты с Христом: «и сотворши из честных древ три кресты и водрузиша на соборищи, иде же бе глава Адамова. Древо благоразумнаго разбойника, воздоеннаго Богоматерью, — древо, еже посади (Лот) от трех головней; древо злаго разбойника — древо, его же посади Моисей в мерре горцей… Адам же крестися кровию Господа нашего Иисуса Христа… благоразумный разбойник вниде в рай… другий испаде». «О спутнице Господни разбойнице», т. е. о благоразумном разбойнике, рассказывается особо в приписываемом Иоанну Златоусту слове «о воплощении Господни и пришествии Его на общее востание» (рукоп. соф. библ. XV в. № 1248; ср. № 1448–1449) и в новом Маргарите [2321]. Как в Никодимовом Евангелии, так и в Золотой легенде имена разбойников близко сходны [2322]; в греческом подлиннике первой иерусалимской рукописи, изданной еп. Порфирием, благоразумный разбойник — Фесда-иерихонец, злонравный — Дима-галилеянин [2323]; в рукописи софийской библиотеки XVI в. № 1479, л. 195, благоразумный разбойник Араг (?), злонравный Геста, «еже сказуется изгнание»; в слове о страданиях и крестной смерти Христа по рукописям XVI–XVII вв., изданном Кушелевым-Безбородко, — Дизмас и Гевьста [2324]. В старинных церковных описях благоразумному разбойнику присваивается иногда имя Дижмон [2325] (= Дисмас); в лицевых Страстях — Дижмон и злодей — Вгест или Эста [2326] (= Гестас). Откуда и как явились эти имена, неизвестно. Попытки произвести их от имен нарицательных, превратно истолкованных, неудачны. Полагают, что имя Дисмас произошло от δυσμιάι — запад (винит, пад. δύσμαζ), каковое слово будто бы подписывалось под изображениями солнца и луны, которые в древнейших распятиях изображались постоянно по сторонам креста Христова над разбойниками [2327]. С какой бы стороны мы ни взглянули на это объяснение, всюду оно несостоятельно: во-первых, имя это находится уже в актах Пилата или Никодимовом Евангелии, которое явилось гораздо раньше первых изображений распятия [2328], следовательно, невозможно говорить о каких-либо надписях на изображениях как первоисточнике имени; во-вторых, не только на древнейших, но даже и на позднейших изображениях таких надписей не полагалось; предположение об их существовании не имеет за собой ни одного факта в памятниках древности; в-треть-их, если надпись относилась к солнцу и луне [2329], то по общепринятому обычаю древности она не могла находиться внизу — под этими предметами и над головой разбойника; она могла быть расположена или вертикально возле солнца и луны, или вверху над ними, а таким образом исчезает связь подлеположения между ней и разбойником. Имя злого разбойника Гестас тот же автор, вместе с Клермоном Ганно, производит от έιζ τάζ, которое могло стоять (?) перед δύσμαζ. По недоразумению слова эти, стоявшие сперва в неразрывной связи (έι.ζ τάζ δΰσμαζ), были разделены и признаны за два имени разбойников. Как, почему и когда это произошло, автор не говорит, и загадка не разъясняется. На русских иконах Воскресения Христова и на алтарных дверях благоразумный разбойник носит неизвестно откуда взятое имя Рах; в иконописных подлинниках Варвар; в этих последних описывается под б Мая иконографический образ его: «св. муч. Варвар, иже бе разбойник, власы главные по плечам, рус, брада Козмина, порты едины на нем; а инде (пишут): сед, брада Богословля, риза мученическая, в правой руке крест велик, в левой свиток, а в нем писано: помяни нас Господи во царствии Своем» (подл. ОЛДП из собр. кн. П.П. Вяземского № 162). В этом описании смешаны иконографические черты двух разных лиц. Крест, свиток и порты — единственная одежда благоразумного разбойника по многим памятникам русским, признаки благоразумного разбойника, а мученическая риза — другого разбойника, причисленного также к лику святых. На это смешение прямо и указывает ссылка: «инде пишут…» — т. е. в других подлинниках; а в подлиннике И.Е. Забелина XVI в. действительно о разбойнике Варваре иод 6 Мая сказано: «сед, брада аки Иоанна Богослова, риза празелень, испод лазорь» [2330]; но здесь речь идет не о благоразумном разбойнике, а о другом лице, занесенном также и в софийский подлинник (№ 1523): это мученик Варвар-разбойник, живший в каких-то луканских странах, мощи которого, по сказанию греческого Лимонаря, находятся в монастыре горы Келлий в Фессалии или Македонии, недалеко от Мефона Македонского [2331]. Личность этого последнего в памятниках древней письменности не отличается определенностью; он, по-видимому, смешивается с другим — Мучеником фракийским Варваром, пострадавшим при Юлиане; тем не менее верно то, что Варвар в мученических одеждах не есть благоразумный разбойник, распятый с Христом.