Но кому уподоблю род сей?

И вот, благодаря особому языку учения Иисуса, да и всему языку Священного Писания, если человеку рано, он воистину будет своими гладами смотреть и не видеть, своими ушами слышать и не разуметь, чтобы быть огражденным от тайного знания и не соделать вольного или невольного зла. Он будет думать о притче в лучшем случае как о литературном приеме, и он не увидит в образах и символах даже самого факта существования тайного, не говоря уже о запретах на распространение этого тайного, этого сокровенного от создания мира знания, которое упоминается и новозаветных текстах под названием тайн Царствия Божия, могущих быть переданными лишь таким людям, которые и состоянии постичь эти тайны.

Ученики Иисуса, и среди них прежде всех Апостол Павел, в свою очередь, передавали тайны Божий своим подготовленным ученикам. пользуясь тем же принципом. Навел по сути не только не скрывает использование аллегории, но напротив, указывает на то во множестве мест. Так, объясняя символику, под которой выступают обращенный к рабам Закон и ведущее к свободе Учение, он пишет: «В этом есть иносказание.» (Гал 4:24). Этот же самый принцип блестяще выражен его словами из первого послания к Коринфянам: «Я приходил к вам... возвещать вам свидетельство Божие не в превосходстве слова или мудрости... но в явлении духа и силы... Мудрость же мы проповедуем между совершенными. но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих, но мы проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную. которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей, которой никто из властей века сего не познал... А нам Бог открыл это Духом Своим... мы имеем ум Христов. И я не мог говорить с вами, братия, как с духовными, но как с плотскими, как с младенцами во Христе. Я питал вас молоком, а не твердою пищею, ибо вы были еще не в силах, да и теперь еще не в силах, потому что вы еще плотские.» (1 Кор 2:1.4.6-8,10,1(1: 3:1-3); «Каждый должен разуметь нас, как служителей Христовых и домостороителей тайн Божиих.» (1 Кор 4:1).

Говоря о тайнах, велико искушение привести цитату из другого апокрифа, на этот раз от Филиппа: «Имена, которые даны вещам земным, заключают великое заблуждение, ибо они отвлекают сердце от того, что прочно, к тому, что не прочно, и тот, кто слышит [слово] «Бог», не постигает того, что прочно, но постигает то, что непрочно. Подобным же образом [в словах] «Отец», и «Сын», и «Дух Святый», и «жизнь», и «свет», и «воскресение», и «церковь», и во всех остальных. — не постигают того, чти прочно, но постигают то, что непрочно, разве только познали то, что прочно... Но истина породила имена в мире из-за того, что ее нельзя познать без имен» (Филипп 11,12); «Истина не пришла в мир обнаженной, но она пришла в символах и образах. Он [мир] не получит ее по-другому. Тайны истины открыты в символах и образах. Мы проникаем туда [в святое святых истины] путем символов и вещей слабых.» (Филипп 67,124,125).

Согласитесь, что это гораздо более широкий взгляд на язык Священных текстов, и нам хотелось бы, чтобы читатель, который не пренебрег сим апокрифическим отрывком, поглубже задумался над тем, о чем говорит Филипп, и вместил бы сию мудрость. Воистину она заслуживает того, и мы надеемся, что сможем показать это на примерах именно канонических книг Писания.

Если же читатель уже готов вместить сию мысль, то мы сейчас же можем предложить ему в духе Филипповой мудрости задуматься над фрагментом вполне канонического послания Апостола Павла:

«Кто говорит на [тайном] языке, тот говорит не людям, а Богу; потому что никто не понимает его, он тайны говорит духом... разве он притом будет и изъяснять... Сколько, например, различных слов в мире, и ни одного из них нет без значения. Но если я не разумею значения слов, то я для говорящего чужестранец... Благодарю Бога моего: я более всех вас говорю языками; но хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить, нежели тьму слов на [тайном] языке.» (1 Кор 14:2,5,10,11,18,19). В последней фразе мы выделили слово «пять». Почему мы это сделали, читатель поймет позже, но, надеемся, уже теперь ясно, что и тут не обошлось без арифмологических шифров.

Спустя несколько строк Апостол продолжает: «Если кто почитает себя пророком или духовным, тот да разумеет, что я пишу вам, ибо это заповеди Господни. А кто не разумеет, пусть не разумеет.» (1 Кор 14:37,38). То есть Павел прямо указывает на наличие некоего высшего по сравнению с простым, буквальным, смысла, для понимания коего необходимо обладать качествами духовности. И Павел никогда не стеснялся подчеркивать отличие буквального от духовного, буквы от духа: «Буква убивает, а дух животворит.» (2 Кор 3:6); буквальное мертво, а духовное дает жизнь, — не о том же ли самом писал и Моисей Маймонид?

Предмет нашего исследования оказался утерянным не сразу. Во всяком случае в трудах раннехристианских богословов сохраняются явные указания на тайное учение. Так, современник Апостолов и по преданию ученик Иоанна Богослова антиохийский епископ Игнатии Богоносец (ум. ок. 115 г.), считающийся первым послеапостольским автором, неукорененным в ветхозаветной традиции, ищет в своем послании: «Ужели я не могу написать вам о небесном? Но опасаюсь, чтобы вам, еще младенцам, не нанести вреда, и, простите меня, — чтобы вы, не будучи в состоянии вместить, не отяготились, ибо и я, хотя нахожусь в узах, и могу понимать небесное, и степени ангелов, и чины начальств, но при всем том я еще несовершенный ученик. Многого еще не достает нам, чтобы быть совершенными в Боге.» (Тралл 5).

Другой богослов, пользовавшийся большим авторитетом в раннем христианском мире, наставник катехизической школы и учитель Оригена Климент Александрийский (ум.ок. 220 г.), учивший, что в христианстве суть два учения — тайное для посвященного меньшинства и общее для большинства, в своем сочинении «Stromata» (не имев возможности воспользоваться оригиналом, мы цитируем сей фрагмент по книге А.Клизовского «Основы миропонимания новой эпохи») писал:

«Господь разрешил нам распространять эти святые тайны среди тех, кто способен воспринять их. Он не раскрыл толпе то, что не принадлежит толпе, но лишь некоторым, про которых Он знал, что они способны воспринять и соответственно преобразиться. Но тайны можно передавать словами, но не письменно. Мы не объясняем тайн полностью — отнюдь нет — мы лишь напоминаем о них, если они забыты, или чтобыих не забыли. Я сознаю, что с течением времени многое из того, что было записано, утерялось. Некоторое забыто нами. Некоторое, оставшись долго незаписанным, пропало для нас. Я стараюсь восстановить это в моих записках. Некоторое я умышленно пропускаю, делая строгий выбор, из боязни писать то, что я опасался высказывать. Делаю это не злостно, но из опасения, что мои читатели могут ложно понять смысл.»

Именно здесь нам кажется необходимым сделать отклонение от темы тайн и поговорить о добросовестности. Сделать это мы считаем нужным потому, что в среде тех, кто берется учить о Царствии Божием, довольно много таких, кто в обоснование доказываемой концепции приводит только те фрагменты Писания, которые сию концепцию прямо или косвенно поддерживают. Те же места, которые делают то или иное положение сомнительным, опускаются, как будто их и нет вовсе.

Конечно, человек несовершен, ему и впрямь свойственно ошибаться то ли из-за собственной невнимательности, то ли из-за недостатка времени, то ли из-за недостатка знаний, то ли из-за недостатка духовных даров. Но нет оправдания тому богослову, который сознательно отбрасывает фрагменты, явно опровергающие его концепцию.

Говорим мы это к тому, что в Евангелии помимо подтверждающих доказываемое нами слов: «Иисус говорил народу притчами, и без притчи не говорил им.» (Мф 13:34), «а ученикам наедине изъяснял все.» (Мк 4:34), — есть и такие слова, принадлежащие Иисусу: «Я говорил явно миру... и тайно не говорил ничего.» (Ин 18:20). Нам предстоит либо разрешить сию загадку, либо обвинить кого-то из Евангелистов во лжи.