Розы в снегу

— Надень чистый передник и вымой лицо и руки! — сказала сестра Аделаида и, укоризненно покачав головой, ушла. Катарина побежала к колодцу.

Девочка вытянула полное ведро наверх и когда склонилась над колодцем, неожиданно увидела в зеркале воды загорелое приветливое лицо. Лицо это не было лицом большеглазой и полнощекой девочки. Скорее — совсем юной девушки, высокоскулой, с внимательными глазами и маленьким ртом. Испуганная, Катарина не могла оторвать взгляд от своего отражения. Рука дрогнула, вода из ведра пролилась, и отражение исказилось. Катарина сняла ведро с крючка и поставила его на скамью.

Пока девочка дожидалась мать-настоятельницу, приемную заволокли сумерки; сквозь толстые оконные стекла в комнату проникал только жидкий вечерний свет. Слуга госпожи, или домины , как монашенки часто называли свою настоятельницу, принес лампу и поставил ее на черный стол. Наконец аббатиса вышла.

— Садись, Катарина.

В руках настоятельницы было письмо — она положила его в желтый круг света, отбрасываемый лампой, разгладила.

— Катарина, я получила известие — твой дорогой отец, преисполненный благодати святой церкви, скончался. Твой старший брат Ганс унаследовал имение, которое он и поделит между братьями…

Катарина молча сидела на стуле. Она смотрела на бумагу, на печать, на подпись Ганса. И ей привиделась липа во дворе родного дома, тяжелая резная дверь столовой. Как наяву, девочка услышала крики братьев и голос отца, ведущего из конюшни лошадь….

Поле долгой паузы аббатиса продолжила:

— Твой отец привел тебя к нам десятилетней. Теперь тебе четырнадцать. Он хотел, чтобы ты посвятила жизнь Господу и благочестивой молитве…

Катарина воспринимала слова настоятельницы лишь краем сознания, как шорох листьев в саду. Ей вдруг вспомнилась маленькая дверь в стене монастыря, порог которой она однажды переступила вслед за тетей Магдаленой, монастырская церковь (девочка уже давно не связывала ее с небом), решетка хора, звучащее под высокими сводами пение монашенок.

— Ты слышишь меня, Катарина?

— Да… Нет… Я растерялась. Простите меня, благочестивая мать!

Внезапно выражение лица аббатисы изменилось. Она порывисто схватила руки Катарины и крепко, сочувственно их стиснула.

— Послушай меня, дитя. Я кузина твоей милой матери, умершей до того, как ты выговорила первое слово. Твой отец просто не знал, что с тобой делать. У тебя нет никого там, снаружи, в том мире. И ты бедна. Никакой другой монастырь не примет тебя, если ты не принесешь в дар мешок гульденов, деревеньку или, на худой конец, клочок земли. Я желаю тебе только хорошего.

— Знаю, — Катарина склонилась над руками аббатисы и поцеловала их. — Вы так добры ко мне.

Аббатиса откинулась на спинку стула и свернула письмо трубочкой у себя на коленях.

— Итак, с завтрашнего дня ты поселишься в доме святых сестер. Ты изучишь правила святого Бенедикта , постановления святого Бернара и будешь выполнять все указания сестер, как это подобает послушнице — будущей монахине.

— Да, благочестивая мать.

— Ну что ж, ступай.

Как и в тот день, когда отец привел ее сюда, Катарина неуклюже сбежала вниз по лестнице. Стрелой пролетела через двор и бросилась в спальню. Девочки сидели на кроватях, дожидаясь, когда колокол возвестит о ночной службе.

Катарина уселась в сторонке и прислушалась к разговору. Эльзы уже не было среди девочек. За пару недель до этого она и сестры Маргарете и Авэ покинули школу и исчезли за высоким порталом большого монастырского здания.

— Почему ты такая тихая? — поинтересовалась Лена, прибывшая в Мариентрон недавно, за день до Пятидесятницы.

— Завтра меня переводят в монастырь, — сказала Катарина скорее для себя самой, чем для других. Девочки уставились на нее с открытыми ртами.

— Завтра?

Утром следующего дня Катарина взбила свой соломенный тюфяк и постелила свежую простынь. После молитвы школьницы проследовали за сестрой Аделаидой на занятия, а Катарина направилась по залитому солнцем двору к зданию церковного конвента, которое примыкало к южной стене монастыря. Работники, несшие на плечах тяпки и грабли, встречали ее ухмылками и гримасами:

— Гляньте-ка, благочестивая фройляйн тоже спешит на работу.

Катарина шла потупившись.

Меж грубо обработанных булыжников пробивалась трава. Большой черный жук прополз возле ног девочки, она оглянулась на здание школы, на конюшню, стоявшую против него. И увидела, как по ту сторону глухой монастырской стены, трепеща крыльями, поднялся в небо жаворонок и запел свою радостную песню.

Перед порталом конвента Катарина остановилась и постучала. Пожилая монахиня, недовольно бурча, отворила дверь и впустила девочку. Из яркого света летнего утра Катарина шагнула в полумрак высоких монастырских сводов. Она слышала, как за ее спиной задвинулся тяжелый засов и повернулся в замке ключ. Привратница молча обошла Катарину и лишь затем махнула ей рукой. Низко склонив голову, девочка поднялась за своей провожатой по узкой деревянной лестнице.

***

— Благословите меня, святой отец, ибо я согрешила. — Катарина преклонила колени на жесткой скамье и спрятала лицо в ладони.

— Говори, дочь моя! Ты молилась без должного прилежания?

— Думаю, я плохо молилась, слишком быстро и бездумно.

— Почему? Разве ты не знаешь, что аббат Балтазар критиковал вас за небрежные молитвы и пение? Ваши молитвы не только не восхваляют Величайшего, они — как вонь. Отчего ты не молишься медленно и ритмично, как того требуют правила?

— Я всегда так голодна, ваше преподобие.

— Голодна? Тебе следует утолять духовный голод! Что по сравнению с ним голод плоти? А ведь пост еще и не начинался. Ну что ж, помимо обычных молитв десять раз прочти «Тебя славлю, Величайший» и постись завтра целый день.

— Да, ваше преподобие. — Катарина дрожала.

— Что у тебя еще на душе? Исследуй совесть свою! Были у тебя греховные мысли?

— Я не знаю, что это, ваше преподобие, — язык Катарины заплетался.

— Невинное дитя, — пробормотал священник и поднял глаза к небу. — Господь сохранит тебя в невинности твоей. Говори дальше!

— Каюсь в ненужных, тщетных словах своих.

— Не умеете вы, женщины молчать! Прав был отец Бернар, не желая возлагать на монахинь обязанности наши! С кем ты обменивалась пустыми словами?

— С Эльзой… на прогулке…

— Целую неделю не будешь вообще с ней разговаривать. Ваша дружба, как дошло до ушей моих, многих раздражает. Невесты Христовы все в одинаковом достоинстве и красе предстоят перед Господом своим. Так и вы не делайте различий между собою. Вы все — сестры.

— Но Эльзу подвергли такому тяжкому наказанию… Она должна была чистить отхожие места лишь потому, что опоздала на полуденную молитву, а ведь ей надо было еще и…

— Осмеливаешься возражать? Разве ты не знаешь: твой долг, как и твоей сестры Эльзы, — покорность? Вспомни слова псалмопевца: «Уничижая меня, ты величаешь меня». Таким образом сестра твоя возвеличилась. У тебя еще есть что сказать мне?

У Катарины ныли колени. Слезы капали на руки, лицо горело.

— Не знаю, ваше преподобие.

— Никогда не забывай: молчи и молись! Misereatur tui omnipotentes deus… Боже Всемогущий да сжалится над тобой. Да простит он грехи твои и приведет тебя к вечной жизни. Аминь.

Катарина поднялась с колен. Бесшумно ступая босыми ногами по холодному каменному полу, она прошла из исповедальни в церковный хор. Девочка не осмеливалась поднять глаза вверх, к свету в окнах, к чистым линиям стрельчатых сводов, к кресту, под которым, простирая к ней руки, стояла Дева Мария. Всю эту красоту сотворили для чистых душ, она же согрешила.

Навстречу Катарине шла Маргарете, родная сестра Авэ. Понурившись, не поднимая глаз, проскользнула она в исповедальню. Катарина меж тем, пройдя через дверцу в северной стене, проследовала по внутренней галерее во двор.

Тяжел и сладок был воздух летнего вечера. Катарина выпрямилась, как полагалось монахине, и спрятала руки в широкие рукава платья. Затем, глубоко вздохнув, пошла, как учила сестра Аделаида, медленно и размерено, читая про себя «Тебя славлю, Величайший».