Розы в снегу

В полдень слегла Анна. Два часа спустя — Вероника. Катарина металась от одной кровати к другой. Опять позвали сестру Магдалену. Стоя у изголовья Маргарете, она печально покачала головой.

Маргарете начала кашлять кровью. Монахини отнесли ее в маленькую комнатку — там в камине был разожжен огонь. Позвали священника. Маргарете вся горела. Патер Бернар причастил ее. Проснувшись утром, Катарина услышала шепот девочек:

— Маргарете умерла.

Сестры надели на покойную белое платье, а Катарина принесла несколько астр, еще цветших у монастырской стены. Из них она сплела венок и сунула его под сложенные на груди руки подруги.

Два работника отнесли усопшую в церковь, и хор монашенок затянул заупокойную мессу:

— De necessitatibus meis eripe me, domine… От страстей моих избави меня, Господи, призри на несчастье и горе мое…

***

В промерзшей земле, на кладбище рядом с могилой Маргарете, монастырские работники выдолбили еще пять могил. Так прошла зима. А теперь на холмах цвели ландыши, теплый ветер веял над Божией Пашней и птицы насвистывали свои весенние песни.

Во время поста не пели монашенки песен, меж тем на деревьях налились почки. На Пасху повсюду проклюнулась молодая зелень, и школьницы вместе с монахинями, готовясь к празднику Пятидесятницы , украшали зелеными веточками церковь и алтари.

Сестра Аделаида надзирала за девочками. После ужина она подозвала Катарину.

— Пойдем-ка в пошивочную за новой одеждой.

Пока монахиня подбирала ей платье, девочка недоуменно оглядела себя с ног до головы и, наконец, спросила:

— Для чего оно мне? Старое-то я не порвала?

Сестра Аделаида метнула на воспитанницу подозрительный взгляд.

— Не порвала, просто оно тебе уже мало. И смотри, не испачкай постель. Вот тебе несколько чистых тряпок, подложи под себя. Если замараешь, постирай…

Катарина взяла тряпки и показала их Эльзе.

— Объясни, зачем мне класть поверх простыни тряпки?

— Чтобы постель не испачкать.

— Я же не ребенок, постель не пачкаю.

— С женщинами это тоже происходит, — ответила Эльза.

Вечером, раздевшись в темноте и аккуратно сложив рядом с кроватью новое платье и передник, Катарина ощупала себя и испугалась: она округлилась.

— Эльза…

— Что?

— Эльза, ты тоже потолстела?

— С чего это ты взяла?

— Ну я хочу сказать — грудь стала больше?

— Конечно, это приходит с возрастом.

— Но только у женщин?

— Да, только у женщин.

Эльза громко зевнула и повернулась на другой бок. Катарина в замешательстве уставилась в темноту. Она подумала о Деве Марии и тут внезапно вспомнила одно изображение Пречистой — там, дома, в деревенской церкви, рядом с имением отца.

Святое Дитя лежало на руках Матери и пило молоко из ее груди.

Катарина хотела было спросить подружку, пользовалась ли Дева Мария чистыми постельными тряпочками, но Эльза уже мирно посапывала во сне…

Ночью Катарине приснилась Элизабет. Как и Богоматерь, держала она ребенка у груди и выглядела очень счастливой.

Утром, на молитве, девочка украдкой глянула на статую Мадонны, но обратиться к Деве Марии с вопросом, мучавшим ее ночью, не осмелилась.

***

Катарина протянула золотую нить сквозь ткань и приготовилась сделать следующий стежок. Она сидела на скамье рядом с Авэ и Анной и вышивала покров для алтаря. На противоположном конце помещения склонились над простенькой вышивкой сестра Аделаида и младшие девочки.

— Ты уже слышала о сестре Гертруде?

— Что именно?

— Ей запретили вести уроки.

Катарина так и подскочила.

— Почему?

— Такое ей наказание.

— Откуда ты знаешь?

— Работайте закрыв рот! — прикрикнула на девочек наставница. Подружки склонили головы над вышивкой. Однако новые стежки Катарине не давались. Она с завистью смотрела на ловкие руки Авэ, которые двигались быстро и точно. Собственные пальцы казались ей неуклюжими, слишком толстыми для такой тонкой нити. Катарина уронила иглу на колени и принялась смотреть в окно. Ах, если бы можно было пойти в сад! Но за окном нудно моросил дождь. Капли ударялись о камень подоконника и со звоном разбивались, падая внутрь. Промозглый воздух заставлял Катарину зябко ежиться, а ведь на дворе стояло лето — приближалась жатва.

Сестра Аделаида подошла взглянуть на работу старших девочек. Катарина поспешно схватила иголку, сжала губы и взялась за вышивку.

— Слишком длинные стежки, да и промежутки между ними великоваты! Делай стежки поменьше! Конечно, на это тратишь больше времени. У тебя нет терпения, Катарина.

«Если бы светило солнышко, — думала меж тем девочка, — я могла бы пропалывать грядки».

— Это святая работа, — объяснила сестра Аделаида трем старшим воспитанницам. — За нее надо браться с молитвой и псалмами.

„Psalite domino —

qui ascendit super caelos caelorum…“

«Пойте псалмы Господу,

К небесам небес восходящему…»

И Анна послушно продолжила:

— …Ad orientem, alleluja. …От Него же начало быть. Аллилуйя.

Когда сестра Аделаида вернулась на свое место, Анна спросила:

— Быть может, сестра Гертруда проявила непослушание?..

— Я такого и представить не могу, — прошептала Авэ.

— Псалмы можно петь и громче, — крикнула им сестра Аделаида.

„Ascendit deus in jubilatione…“

«Вознесся Он в Славе Своей, при звуке труб и орудий музыкальных…»

— Ей запрещено покидать монастырь и приказано выполнять самую грязную работу.

— Откуда ты все знаешь? — горячо зашептала Катарина.

Анна лишь многозначительно покачала головой.

— Да всякое говорят, — она сжала тонкие губы и добавила с таинственным видом: — В конце концов, это очень строгий орден. Это монастырь сестер-цистерцианок!

Девочки опять тихонько затянули псалом; Катарина молчала. Она вслушивалась в шум дождя за стеной и с жалостью в сердце думала о сестре Гертруде. Да, те черные монахини из Брены не были такими строгими. Они частенько смеялись, порой даже прегромко. Монастырь их располагался в центре города — не так, как затерявшийся среди полей Мариентрон . По утрам монахини открывали ворота монастырской школы, и шумные ватаги детей с близлежащих патрицианских улиц спешили на занятия. Стены школы были забраны деревянными панелями, а на сиденьях лежали подушки. Здесь же… здесь все из камня. Из холодного камня. Рука девочки скользнула по колонне, возле которой она сидела. Над головой — стрельчатый свод, без лепнины и украшений.

— Не это наша родина, — сказала однажды сестра Гертруда, — потому-то отец Бернар и приказал возводить здания из холодного серого камня. — Но на небе вас ждет многоцветие красок… — И лицо монахини озарилось радостью.

Катарина убрала руку с колонны и подняла вышивку с колен.

Сестра Гертруда права. Родина не здесь. Не было родины у Катарины фон Бора. Катарине назначено ждать, пока Господь откроет ей небеса. А там, там встретит ее мать, с радостью протянет она к дочери руки: «Иди, иди, моя маленькая Катарина, иди ко мне!» Мама, само собой, очень похожа на Деву Марию: у нее такие же густые, свободно падающие на плечи волосы и широкая накидка…

Услышав протяжный вздох Катарины, Авэ тихонько прыснула:

— Недалеко же ты ушла в своей работе, фройляйн фон Бора!

— Ах, это не для меня. — Катарина дернула за тугую золотую нить, и та перекрутилась. Колокола уже звали к полуденной службе, а девочка все сидела над этим узлом, тщетно пытаясь его распутать.

— Завтра утром можешь помочь в прачечной, — сказала, уходя, сестра Аделаида. Катарина с облегчением выдохнула.

***

Наконец-то наступили солнечные дни! Работники повезли с полей сено; каменные стены монастыря плавились от жары.

В один из этих знойных дней перед зданием монастырской школы Катарину поджидала сестра Аделаида.

— Благочестивая мать-настоятельница хочет с тобой поговорить, — сказала она и испытующе оглядела девочку. Катарина только что вернулась с огорода — подол платья подоткнут, рукава высоко закатаны. Загорелые до черноты руки, чумазое лицо. После вечерней молитвы, в сумерках, Катарина опять пошла на огород — надо было закончить прополку бобов. К тому же в такой теплый день не хотелось возвращаться в помещение слишком рано. Вишневые деревья были усыпаны красными ягодами, воздух благоухал цветами.