Розы в снегу

— Ваше сиятельство, отведайте моего супчика!

Как малого ребенка, кормит она пожилую женщину с ложки, дает ей хлеба, подносит к губам кубок с вином. Затем приказывает принести теплую воду и моет больную. После чего возвращается к тете Лене.

Наступает ночь. Дом постепенно погружается в тишину. В саду и темнеющему у реки лесу кричат ночные птицы.

Тело больной то и дело сотрясают приступы кашля. Кэте держит тетю за руку, вытирает ей пот со лба и время от времени поит ее травяным настоем.

Перед самым рассветом обе женщины на короткое время засыпают.

Но вот петух торжественно возвестил о восходе солнца — Кэте испуганно вскакивает.

Тетя Лена лежит без движения. Она дышит тихо, но спокойно — кажется, боль отпустила ее. И вдруг, вздрогнув всем телом, вскакивает как подброшенная: опять началось удушье.

Агония длится долго. Катарина зовет на помощь, но ее не слышат. Наконец умирающая откидывается на подушки. Мало-помалу ее лицо принимает спокойное выражение, дыхание становится прерывистым, а затем и вовсе исчезает…

Кэте молча смотрит на освещенное солнцем лицо покойной, потом встает и закрывает ей глаза.

— Requiem aeternam dona eis… Дай же им вечный покой, Господи, и свет вечный да осияет их…

И в то время пока ее губы шептали слова старой полузабытой молитвы, привиделась Катарине такая картина: дверь, ведущая во внутренний сад монастыря Мариентрон, отворилась и из нее вышла монахиня в белом одеянии и протянула Кэте кувшин с целебным настоем для больного ребенка.

— Тетя Лена!

Слезы оставляют на платье покойной крохотные пятнышки.

Пробуждается Черный монастырь, возобновляется обычная жизнь дома. Кэте оправляет платье и надевает на голову чепец. Слышно, как кричат дети.

Немного погодя прибывает гонец. Катарина видит из окна, как к нему направляется муж. В руках у Лютера исписанный лист. Кэте медленно спускается во двор.

— Тетя Лена умерла.

Лютер читает. Поднимает голову и смотрит на жену.

— Она на небе, с Отцом нашим Небесным. Я хотел бы, чтобы и мы уже были там.

И вновь погружается в чтение.

Кэте возвращается в дом. И плачет на кухне вместе с детьми, пока не входит Лютер.

— Надо покормить гонца.

— Откуда он?

— От княгини фон Ангальт. Она хочет навестить мать.

— Нет, герр доктор, нет! — Голос Кэте становится высоким и резким.

— Она пишет, что прибудет с небольшой свитой. Кэте, мы не можем обидеть княгиню.

— Это просто невозможно, герр доктор. В монастыре нет ни одной свободной комнаты. Где мы поместим княгиню? Может, в конюшне? А ее людей отправим в свинарник? Прикажете выкинуть вон студентов или ваши книги, герр доктор? Из жалости к старой княгине, а также потому, что она осталась верна новому учению, я приняла ее и ухаживаю за ней, как за собственной матерью. А теперь прикажете кормить еще и свиту ее дочери?

Да они носы воротят от моей стряпни — господское брюхо, по их разумению, нуждается в лучшей пище, чем та, которую едим мы и наши дети. А теперь и еще высокородная дама собственной персоной! Нет, герр доктор, я этого не допущу!

Пауль и Маргарете с плачем цепляются за юбку матери. Мартин залезает под стол. Лютер беспомощно стоит посреди кухни, оглядывается.

— А где же тетя Лена?

Наступает тишина. Кэте закрыла лицо ладонями, ее плечи вздрагивают от рыданий.

Лютер скатывает бумагу в свиток.

— Я напишу, что мы не можем их принять. Хватить плакать, Кэте! Дай посыльному кружку пива. Да перестань же! Этот вой просто невыносим.

Он прогоняет детей из кухни, гладит жену по плечам и затем тяжело поднимается в свой кабинет.

— На церковном кладбище, рядом с рынком, нет покоя усопшим, — говорит Лютер. Там больше шума, чем в приемной дворца.

Тетю Лену похоронили на новом кладбище за воротами Элстертор, недалеко от Элизабет.

***

Несколько дней спустя Катарина, держа с маленькую Маргарете за руку, идет к свиному рынку. Домашний пес Телпель с лаем бежит рядом. Кэте задумалась и мало кого замечает. Неподалеку от церкви путь ей преграждает Барбара Кранах.

— Я вижу, фрау доктор, вы зазнались!

— Барбара!

Супруга богатого художника, ставшего к тому же бургомистром, как всегда, одета роскошно. Две служанки несут за ней корзины с товарами. Но на лице гордячки Барбары нет ни кровинки.

Кэте ставит корзину на землю и протягивает подруге руки.

— Как дела, Бабара?

Властным жестом Барбара отсылает служанок домой.

— С тех пор как пришли известия из Болоньи… — Она прижимает к лицу платок. — Я не могу больше спать, Кэте. Все тот же сон… Я вижу его лежащим на соломе в каком-то убогом жилище. Мой сын! А майстер… По ночам он бродит по дому и зовет: «Ганс! Ганс!» — как будто можно этим призывом вернуть сына к жизни. Он в ссоре с Богом…

Маргарете и Телпель носятся вокруг женщин. Девочка хохочет, собака заливается лаем.

— Не кричи, Марушель, — одергивает дочку Кэте.

— Он не сможет смириться с тем, что у него отняли первенца…

— Я не отпущу сыновей, пусть хоть все они на меня ополчатся.

Кэте крепко хватает расшалившуюся дочку за руку.

— Ты не сможешь их удержать.

Зазвонили полуденные колокола.

Доверху нагруженная телега гремит рядом с женщинами. Телпель чуть не попал под колеса.

Прикрываясь шумом, как щитом, женщины расходятся.

Добравшись до огорода у свиного рынка, Кэте первым делом направилась к пруду. Карпы стали жирными.

— Смотри! — радуется Марушель. Однако она говорит не о рыбе. В воде отражается ее смеющееся личико. Кэте склоняется над девочкой и крепко прижимает ее к себе. Мать и дочь нагибаются к воде.

За отражением ребенка появляется отражение стареющей женщины: сильное волевое лицо, меж бровей — складки, глубокая борозда на подбородке, большие темные глаза, высокие брови. Концы завязанного на голове платка торчат в стороны. Маленькие волны проходят через ее улыбку и теряются в отраженном небе.

***

Кэте сидит в отапливаемой комнате у окна. Сквозь толстые стекла на ее руки льется слабый свет. Марушель осторожно проводит пальчиком по стеклу.

— Хорошо-о-о! — тянет она.

— Да, — улыбается Кэте, — хорошо и — дорого. Твой отец скрепя сердце заплатил за стекло. Но теперь холодный ветер останется снаружи!

— И споет нам хороший год, — лепечет Марушель.

— Это называется Новый год, дитя мое. Но Рождество еще не скоро.

— Нет, скоро, мама! Грета сказала: скоро Рождество!

Кэте рассматривает порванную курточку Мартина. Через какой забор надо перелезть, чтобы так ее разодрать?

Снизу доносится шум. В холле слышны тяжелые шаги. Раскатистый бас Лютера перекрывает треск половиц. Рывком открывается дверь, впуская облако холода.

— Вот они где!

Лютер толкает перед собой четырех худеньких детей, трех мальчиков и девочку. Самый маленький в страхе уцепился за руку сестры. Старшие мальчики стоят по стойке смирно и не спускают глаз с чужой тети.

— Это хозяйка нашего дома, дети, — говорит Лютер.

Кэте откладывает куртку в сторону, бросает взгляд на мужа и разглаживает руками юбку.

Тем временем Марушель слезает со своего места у окна и с удивлением смотрит на вошедших.

— Кэте, милый герр Кэте, я знаю…

— Ты же говорил, что ребятишек двое?

— Где двое, там и четверо…

Кэте проводит рукой по голове девочки. Та испуганно вскидывает на нее глаза. Рот малышки полуоткрыт, руки трясутся.

— Барбара была потрясена, когда узнала, что ты собираешься сделать: «В Виттенберге начнутся беспорядки. Люди обвинят вас в том, что вы впустили в город чуму».

Лютер сжал кулаки.

— Они оставляют собственных детей подыхать с голоду, будто кончилась на земле любовь человеческая! Я говорю тебе, Кэте: гораздо больше людей умерло от страха, чем от чумы!

— Да, герр доктор, возможно, вы правы, вот только сиротам от этого какая польза?

Кэте одаривает его тяжелым взглядом. Конечно, Лютер знает, что она не прогонит из дома ребенка, даже если тот болен чумой.