Свидетельства о умерших, о бессмертии души и о загробной жизни

После этого я проснулась, окинула взглядом всю келью, и какая грязная и мрачная показалась она мне после того, что я видела. Сначала никого не узнала, кто был около меня, такие они мне показались дурные, черные, после тех, каких я видела в поле и которые шли полками.

Немного погодя я совершенно пришла в себя, узнала всех и первое слово мое было к ним: «Девушки, не делайте никому зла. Что будет вам на том свете за зло, страшно и подумать».

После этого сновидения она пролежала в постели пятнадцать дней, была очень слаба, можно сказать, находилась между жизнью и смертью, сильный был у нее страх, все ночи горела лампа, каждую ночь двое или трое приходили к ней спать, с одной своей старшей она боялась оставаться. Так она была слаба, что когда приходилось вставать с постели и не успевали ее поддержать, то она падала на пол.

В девятнадцатый день вечером ее соборовали, с Трудом ока могла стоять; во время Евангелия ее поддерживали под руки, по прочтении же последнего она почувствовала крепость, какую-то особую бодрость, и с этого дня стала поправляться, и теперь совершенно здорова, ходит на все послушания; страх ее также прошел.

Девица эта живет в монастыре семнадцать лет, почти неграмотная, с трудом читает Псалтирь, целыми днями находится в монастырских послушаниях, весьма хорошей жизни, усердная в труде, кроткая, скромная, одним словом, живущая в страхе Божием. В настоящее время ей тридцать три года; несколько лет она жила при больной старице и ходила за нею безропотно. Первое время она и говорила плохо, так как в их деревне Олонецкой губернии особое наречие. Об участи праведных и грешных она мало имеет понятия, так что воображение на нее не могло действовать» (Взято из Почаевского Листка, а также из Афонского Листка, изданного обителью Вознесения Господня, на котором отмечено: «Перепечатано с дозволенного цензурою»).

Один час мучения в аду

Один расслабленный, изнемогая в духе терпения, с воплем просил Господа прекратить его страдальческую жизнь.

«Хорошо, – сказал явившийся однажды больному Ангел, – Господь, как неизреченно благ, соизволяет на твою молитву. Он прекращает твою временную жизнь, только с условием: вместо одного года страданий на земле, согласен ли ты пробыть три часа в аду? Твои грехи требуют очищений в страданиях собственной твоей плоти; ты должен бы еще быть в расслаблении год, потому что как для тебя, так и для всех верующих нет другого пути к небу, кроме крестного, проложенного безгрешным Богочеловеком. Тот путь тебе уже наскучил на земле; испытай, что значит ад, куда идут все грешники; впрочем, только испытай в течение трех часов, а там – молитвами Святой Церкви ты будешь спасен».

Страдалец задумался. Год страданий на земле – это ужасное продолжение времени. «Лучше же я вытерплю три часа», – сказал он, наконец, Ангелу. Ангел тихо принял на свои руки его страдальческую душу и, заключив ее в преисподних ада, удалился от страдальца со словами: «Чрез три часа явлюсь я за тобой».

Господствующий повсюду мрак, теснота, долетающие звуки неизъяснимых грешнических воплей, видение духов злобы в их адском безобразии, все это слилось для несчастного страдальца в невыразимый страх и томление.

Он всюду видел и слышал только страдание, и ни ползвука радости в необъятной бездне ада: одни лишь огненные глаза демонов сверкали в преисподней тьме и носились пред ним их исполинские тени, готовые сдавить его, сожрать и сжечь своим геенским дыханием. Бедный страдалец затрепетал и закричал; но на его крик и вопли отвечала только адская бездна своим замирающим вдали эхом и клокотанием геенского пламени. Ему казалось, что Уже целые века страданий протекли: с минуты на минуту ждал он к себе светоносного Ангела.

Наконец, страдалец отчаялся в его появлении и, скрежеща зубами, застонал, заревел, что было силы, но никто не внимал его воплям. Все грешники, томившиеся в преисподней тьме, были заняты собою, своим собственным только мучением.

Но вот тихий свет ангельской славы разлился над бездною. С райскою улыбкою подступил Ангел к нашему страдальцу и спросил:

– Что, каково тебе, брат?

– Не думал я, чтоб в устах ангельских могла быть ложь, – прошептал едва слышным, прерывающимся от страданий голосом страдалец.

– Что такое? – возразил Ангел.

– Как что такое? – произнес страдалец. – Ты обе-шал взять меня отсюда через три часа, а между тем целые годы, целые, кажется, века протекли в моих невыразимых мучениях!

– Что за годы, что за века? – кротко и с улыбкою отвечал Ангел. – Час еще только прошел со времени моего отшествия отсюда, и два часа еще быть тебе здесь.

– Как два часа? – в испуге спросил страдалец. – Еще два часа? Ох, не могу терпеть, нет силы! Если только можно, если только есть воля Господня, умоляю тебя – возьми меня отсюда! Лучше на земле я буду страдать годы и века, даже до последнего дня, до самого пришествия Христова на суд, только выведи меня отсюда. Невыносимо! Пожалей меня! – со стоном воскликнул страдалец, простирая руки к светлому Ангелу.

– Хорошо, – ответил Ангел, – Бог, как Отец щедрот, удивляет на тебе благодать Свою.

При этих словах страдалец открыл глаза и видит, что он по-прежнему на своем болезненном ложе. Все чувства его были в крайнем изнеможении; страдания духа отозвались и в самом теле; но он с той поры уже всладость терпел и переносил свои страдания, приводя себе на память ужас адских мучений и благодаря о всем милующего Господа («Письма святогорца», п. 15, 1883, с. 183).

Час адских мук на земле

Долгое время при Н. церкви безсменно служил церковным старостой Гавриил Иванович Гончар, немного не дослужив до пятидесятилетия. Не было ни одних выборов, на которых прихожане говорили бы что-либо иное, как не одни и те же слова: «У нас никого нет справедливее Гавриила Ивановича, а усерднее до Божьего храма, про то и говорить нечего, мы боимся и подумать, как можно его сменять, просим, чтобы до самой смерти ходил безсменно». И служил он при церкви до самой своей кончины, которую удостоился принять в пяток на Пасхальной неделе.

Был он честности идеальной, кротости безмерной и любви истинно христианской. Бог не даровал ему детей, жил он с женой, братом и племянником. Никто никогда не видал его и минуты без труда и, Богу ведомо, что он всегда же творил и умную молитву. Видом он был похож на святого старца Серафима Саровского, в год канонизации которого и умер.

Никаких спиртных напитков и табака он не употреблял и других всегда кротко «карал» за нетрезвость и трубку. Даже когда принимал Святые Тайны, и то запивал чистою водою. Служил я с ним уже в последние годы его жизни, но все люди говорили, что знают дедушку Гавриила, трезвенником, сколько помнят.

Несколько раз я расспрашивал его, почему он такой строгий трезвенник, что, быв в болезни, и врача не послушал, и пил ли когда вино; дедушка отнекивался и заговаривал о другом. За год до его кончины ехали мы вместе с ним в город (он положил небольшую сумму денег вечным вкладом на нужды церкви и свое поминовение). Обыкновенно молчаливый, дедушка на этот раз был очень словоохотлив и много рассказывал о Святой Земле и Афоне, где он заболел и прожил с месяц. Поразило его, трезвенника, там очень то, что при каждой трапезе всем дают вина, и ему давали… «А мне не можно…»

Вот тут-то я и упросил дедушку рассказать, почему ему нельзя даже и малой чары слабого вина с водой выпить.

«Был я один сын у отца, всего у нас было вдоволь. Родители мои учили меня уму-разуму и воли мне не давали. Но, известно, наробоцкое дело: собираются на вечерки, нанимают музыку, пьют водку, а на водку, да на гостинцы девчатам, воруют у батек всякое збожье (зерно). Был и я такой, и хотя батько и карал меня, но я все изворачивался, а с нашего дома можно было долго тянуть и ничего незаметно. Повадился я на вечерки, да на вечерках и стал втягиваться: без водки и скучно мне стало. А тут отец помер. Своя воля стала, матери не слушался. Женила меня мать, думала исправлюсь, а я пропащий стал совсем человек, и пропал бы, если бы Господь не оглянулся на меня.