Привидение

Нью-Йорк. Кто не знает этого города? И, хотя некоторые говорят, что «яблоко» с червоточиной, в основном, все жители любят свой город. И правда, разве он не красив? Не элегантен? Не чуден, когда утреннее солнце только начинает заползать в великие каменные каньоны улиц? Кто не восхитится им, глядя со стороны океана на то, как наползают друг на друга дома, становясь все выше и стройней? Кто не прищелкнет довольно языком, любуясь башнями торгового центра или Эмпайр Стейт Билдинг? А Статуя свободы? Великое, вздымающееся из волн, божество миллионов американцев. А Манхеттен? Вечерний, пылающий пожаром рекламных огней Ман хеттен. Разве не начинает учащенно биться сердце тысяч и тысяч туристов, глядящих на это чудо сквозь вечерние сумерки? А Бродвей? Может ли не восхищать Бродвей — сердцевина Яблока — разрезающий его с севера на юг? Разве не раскрывают глаза туристы, глядя на могучего полицейского — символ спокойствия и безопасности?

Одним словом, Нью-Йорк — город Свободы и Равных возможностей.

В этом Нью-Йорке, чистом и аккуратном, жили двое подростков — юноша и девушка. Сэм Вит и Молли Дженсен. Их родители дружили семьями, часто ходили в гости, вместе ездили на пикники, а иногда и в отпуск. Словом, дружили.

Неудивительно, что Сэм и Молли, росшие вместе, относились друг к другу, если не как брат с сестрой, то очень близко к тому. Дети довольно обеспеченных родителей, когда подошел срок, они поступили учиться в одну школу, а дальше даже в один колледж. Со временем они так привыкли один к другому, что, расстававшись, пусть даже и ненадолго, оба ощущали странный дискомфорт. Нельзя сказать, что Сэм не увлекался девчонками или что за Молли не ухлестывали мальчишки. Разумеется, без этого не обходилось, но тем не менее, вдвоем им было гораздо уютнее даже в знакомой компании. Они ходили в кино, на вечеринки и танцы. И радовались тому, что впереди еще длинная, полная возможностей жизнь.

В том же Нью-Йорке, только грязном и душном, на окраине жил еще один юноша. Он был сыном эмигранта-немца, и его немногие знакомые относились к нему как к человеку, который чуть-чуть ниже их по происхождению. Его отец жил особняком. Он не любил гостей, никогда никого не приглашал к себе, да и сам ни к кому не ходил. Он прекрасно осознавал, что ему уже ничего не добиться в этой «стране равных возможностей». Но, тем не менее, он упорно откладывал медяки, считая, что деньги главное, чего может достичь человек в этой стране. «Были бы „бабки“, а возможности всегда найдутся, — учил он сына. — За деньги здесь можно купить все. Помни об этом, малыш». Он очень любил Карла.

Зато его не любили на улице. Часто, застав Карла одного, подростки безжалостно лупили его. Нельзя сказать, что Карл был беззащитным. Трепка, как правило, заканчивалась «потерями» с обеих сторон. Так он на практике постигал смысл отцовских слов: «Главное, сын, деньги и хватка». Он часто выбирался в центр Нью-Йорка, наблюдая за текущей там, совсем не такой, как у него, жизнью. Яркой, веселой и беззаботной. И ему очень хотелось стать похожим на людей, гуляющих по улицам. Подняться до них. Бросить свою жизнь в грязном закутке и выбраться «наверх». Но… Для этого были нужны деньги. Уже затемно он возвращался домой, получал очередную трепку на улице от компании подростков и шел спать. Изредка ему доводилось ходить в кино. Карл очень любил фильмы о гангстерах и банкирах. И у тех, и у других были деньги и власть. Одним эту Власть давали деньги, другим — сила, выражающаяся в кулаках или в массивном «кольте» 45-го калибра. Но, когда он однажды заикнулся, как здорово быть гангстером, отец пришел в жуткую ярость и так всыпал ему, что Карл неделю не мог сидеть, чем вызвал новый град насмешек и тумаков со стороны приятелей по улице.

С этого момента Карл понял, что лучше всего на свете деньги. И лишь один человек был ему достаточно близок. Это паренек с английским именем Вилли и испанской фамилией Лопес, живший в трех кварталах от Брюннеров. Этого Вилли Лопеса боялись все ребята, даже когда были стаей, хотя за глаза называли «полукровкой». Мать его была американкой, отец испанец. В отличие от Карла, Вилли уважал и деньги, и кольт. Он верил, что вырастет, имея и то, и другое. Проще говоря, будет известнейшим бандитом Америки. Однако все деньги, попадавшие к нему, он быстро спускал, покупая выпивку и сигареты. Карл же свои деньги не тратил. Он их копил. Как и отец. Когда они подросли, Карл пошел в школу, а Вилли остался на улице. Он презирал школу и постоянно повторял: «Для того чтобы держать в руках пистолет, посещать школу необязательно». Позже Брюннер-старший на свои сбережения отдал сына в колледж. И Карл начал свой «путь наверх». Он понимал отца, который хотел, чтобы сын вырос умным человеком, имеющим деньги, славу и власть, и сам хотел того же. Для Карла, решившего стать банкиром и добраться до самого «верха», деньги стали самой главной и самой желанной вещью в жизни. И поэтому он учился как проклятый, день и ночь, стиснув зубы, умудряясь при этом еще и работать. Он твердо решил выбиться в люди, взлететь на гребне волны.

Стена дрогнула от мощных ударов, поддаваясь. Три молота разом опустились на ее старую, подточенную временем шершавую поверхность. И, лопнув, как яичная скорлупа, она поддалась, уступая натиску людей. Огромная и тяжелая, стена рухнула на осколки кафельной плитки, возмущенно фыркнув облаком штукатурки в лицо победившим ее людям. Оборванные мощным рывком шланги душа повисли, раскачиваясь в воздухе, как мертвые змеиные тела. В прохладном полумраке крутилось облако серой пыли, оседая на пол и покрывая обломки благородной сединой времени. Три человека ступили на поверженную ими поверхность стены, оглядывая «отвоеванное» пространство.

Один из них сдернул с лица марлевую противопылевую повязку и восторженно обернулся к спутникам.

— Здорово. Просто изумительно! И за этой стеной, — он кивнул на следующий монолит, возвышающийся перед ними, — еще футов семь или восемь!

Его товарищи тоже сняли маски. Все трое были молоды. Двадцать семь — двадцать восемь, не больше. Тот, что говорил первым, стройный, худощавый. Вьющиеся волосы над тонким умным лицом. Острый, пронизывающий взгляд под узкими, плавно изогнутыми бровями. Веса в нем было около 80 килограммов , что при росте 180 создавало ощущение крепкого, хотя и очень изящного человека. Звали его Карл Брюннер.