Переодетые в чужие тела

Я все-таки ее отец!.. Проклятье!..

Она так похожа... похожа на нее..., безумная копия моей жены!.. Это просто сатанинское со-стояние...

Я всетак же еще страшно хочу, я ее столько лет хочу, я ее сейчас хочу!" -- Юля, -- с какой-то внутренней настойчивостью, внезапно даже для себя, так, будто укололся об иголку, окликнул молодой человек в этот момент тоже о чем-то задумавшуюся девушку.

-- Да, -- тихо отозвалась она.

"Ну, ты же видишь, она сама ждет, чтобы ты начал действовать" -проговорил он про себя.

-- Что, Миша? -- не понимая возникшей паузы, спросила Юля.

-- Иди сюда, ко мне, -- решительно потребовал он.

Девушка подошла как ни в чем не бывало к молодому человеку и остановилась возле него. Он сидел на диване, она стояла рядом и их колени были очень близки друг к другу, едва не соприкасались.

-- Присядь сюда, пожалуйста, -- попросил он и одной рукой указал на свои колени, а другой мягко и нежно обхватил Юлю за талию.

-- К вам на колени? -- удивленно уточнила она.

-- Да. Садись, Юленька, -- подтвердил Миша.

И девушка взволнованно присела молодому человеку на колени. И он почувствовал приятную тяжесть ее плоти. Юля обвила его шею своими руками.

-- Миша, -- опечаленно покачав головою по сторонам, проговорила она.

Он едва поцеловал ее в губы. Они не ответили. Потом он дотронулся до них своими губами -- еще и еще раз, и снова надолго замерли они, Миша и Юля, в поцелуе.

Миша расстегнул несколько пуговиц на халате у Юли и хотел, наклонился к ее груди губами...

-- Не надо.... здесь не надо, Миша, сказала Юля, ее дыхание перехватывало и от этого, время от времени, она делала глубокий дрожащий вздох, -- пойдемте ко мне в комнату. Я прошу вас.

-- Хорошо, Юленька, хорошо, -- согласился молодой человек.

Они перешли в Юлину спальню.

Здесь девушка, ничего не говоря, стала раздеваться. Раздевшись догола, она, заметно стеснительно, прилегла на кровать.

Миша уже тоже разделся и присел возле нее.

Медленно он поглаживал ее ноги, живот, наклонился и целовал груди, шею, уловил своими губами ее встрепенувшиеся губы. Потом близко стал рассматривать ее глаза.

"Все именно так, как я и представлял столько лет подряд, -- думал про себя он, -- Боже мой, какое неумолимое сходство!"

-- Я еще не женщина, Миша, -- ласково, но настороженно проговорила Юля, и молодой человек вышел из некоторого оцепенения.

-- Я знаю, -- сказал он.

-- Откуда? -- удивилась девушка.

-- Разве это не видно? -- улыбнулся он.

Они заласкались нежно телами. И вот, источающее негу и сладость, желание молодого человека, внезапным рывком, -- обнажило Юлину боль.

-- А-а-айсс... -- вздрогнула всем телом де-вушка в дрожащем вздохе и напряглась. -- Мне больно, -- горячо и жалобно, будто попросилась отпустить ее, прошептала она молодому человеку на ухо.

-- Потерпи, малышка, я потихонечку, -- настойчиво и взволнованно тоже приятно прошептал в самое ухо девушке молодой человек.

-- О...ий так... больно...сс... Па!-Па-а! -- вскричала она.

-- Потерпи, моя умница. Ну,.. что ты, ма-ленькая моя. Потерпи, я же потихонечку, -- победно нашептывали горячие Мишины губы.

Другой человек

На следующий день, приятно уставшая, с растрепанной прической, но неуловимо, неумолимо посвежевшая Юля, снова заветно и сосре-доточено уединилась.

Теперь уже реально любимый человек --Миша, такой неуклюжий с утра: как и вчера, ушел по делам.

Постепенно, улучившая момент, наболев-шая печаль вкрадчиво снова прикоснулась к ней. Внимательно решила она продолжить чтение отцовского дневника.

Девушка достала его из-под подушки, но по пути этого действия она посмотрелась намерен-но в стоящее на тумбочке возле кровати округлое, в металлической резной оправе, зеркало; несмотря на несобранный вид свой, ей улыбнулось, понравилось ее, сейчас отра-зившееся в чистом серебре зеркала, лицо.

"Сегодня, будто что-то остановилось во мне из того, -- подумала девушка, -- что всегда заставляло идти, а точнее бежать, искать и тревожиться, и потому спотыкаться и падать, ошибаться и жить наугад, я словно видела раньше все очень близко и мутно, а теперь, мне кажется, что мне придется научиться заново открывать, узнавать старые детали, в обнажившейся, еще не освоенной, будто чужой панораме прожитой жизни моей.

Даже... папина беда, нет, она не прошла, она есть, и я все так же могу чувствовать ее, но и она, тоже какая-то остановленная сегодня, и я имею возможность ее рассматривать".

Медленно Юля отвернулась от зеркала, она еще совершенно никогда не видела свое лицо в нем освещенное первыми, незримыми, живи-тельными лучиками женственности. В этом, каждое осознаваемое ею мгновение, ощутимо при-сутствующем прикосновении материнского состояния, когда человек впервые открывает в се-бе, пускай еще наощупь, но способность не судить, а сострадать, она и приступила к дальнейшему чтению дневника, и разлистнула его.

Вначале она усвоила и поняла страницы, повествующие о тогдашнем еще мальчике, папе, где проявились его первая любовь к Лоле и многие другие перепутья взросления; первая, неудачная семья -- это время было описано в мрачных красках и как-то вскользь, не подробно.

Далее, многое узнавала девушка о человеке, о котором, как она, (разъяснялось в ее сознании теперь), не имела должного и необходимого представления как дочь.

Все казалось Юле важным в дневнике, но, когда она дошла в своем пристальном чтении до мест, в которых появилась ее, такая далекая и дорогая мама и особенно, когда девушка дочиталась до папиных исповедей, где все ярче и отчетливее говорилось о ней, о дочери Юле, она зачитала прерывисто, время от времени останавливаясь, обдумывая, и что-то перечитывала повторно.

Заинтересованно заострялось ее возбужден-ное внимание, чтобы независимо, безавторитет-но осмыслить рукописные откровения отца, и требовало это внимание, порою, даже неодно-кратного перечтения мест особо располагаемых к размышлению:

* * *

"Моя вторая, но первая, которую любил я, будущая супруга, Катерина Иосифовна, Катенька, как я стану ее называть потом, работала в научной библиотеке. Как-то я зашел в эту библиотеку совсем накануне защиты моего очередного научного труда.

Мы увидели друг друга и тут же разговорились часа на два. Как раз рабочий день в библиотеке закончился, я, как истинный джентльмен, сразу же решился пригласить мою, ставшую на редкость молниеносно близкую и необходимую мне, знакомую в гости к себе домой -- и она, тогда так женственно отказалась, но не отказала -- сама пригласила меня в гости к себе. И я пошел.

И с тех пор мы больше с ней не расставались до самой ее безвременной кончины".

* * *

"Я отправлял Катеньку в роддом. Она старалась, пробовала лукаво улыбаться, передыхая и набираясь сил для нового сражения с болью, которая стремительно бросалась на нее, словно то-же передохнувши -- жестоко впивалась, хватала Катеньку за живот, сотрясала ее, будто дознавалась -"Будешь еще улыбаться?!"

Катеньку уже отвозили в палату, когда она сказала мне:"Я обязательно рожу свою заместительницу!"

-- Но может родиться мальчик, -- сердечно и мило попытался возразить я.

-- Нет, -- неотступно сказала она. -- Родится обязательно девочка... Юленька... -- загадочно куда-то смотря, назвала Катенька имя нашей, через три дня действительно появившейся на свет дочери. -- Никогда не давай ее в обиду, -- будто прощалась она, -- пусть Юленька будет всегда с тобой!

-- Ты ошибаешься, -- поправил Катеньку я, -- с нами, Юленька всегда будет с нами.

-- Да, конечно... с нами, -- почему-то печально подтвердила мои слова Катя.

Больше я Катеньку живой не видел...

Она рожала невероятно тяжело, как рассказывал мне врач, принимавший роды, и... через два с небольшим дня умерла, скончалась от сер-дечной недостаточности."

* * *

"Юленька подрастает. Она -- невероятная копия Катеньки! Да нет, она, без сомнений, маленькая Катя!.. Особое удовольствие для меня составляет купание моей дочери, после которого наступают, когда я укладываю Малышку в постель, искушительные мгновения соблазна, -- я поглаживаю ее, изящно сложенное, нагое и доверчивое тело, и я, с огромным трудом сдерживаю свои руки, когда они едва прикасаются к откровенно обнаженным местам.