Подвиг богопознания. Письма с Афона (к Д. Бальфуру)

Довольно много занимался греческим языком, а также вновь принялся за еврейский, который мне нужен будет для богословской школы. Читал Троицкого «Об именах Божиих и имябожниках» и разные другие вещи; занимаюсь понемножку церковным правом. Но больше всего в последнее время тянет ко чтению Священного Писания, святых отцов и других духовных книг, к богомыслию и к келейной молитве. Как всегда, когда живу в одиночестве, смертная память очень часто занимает мою душу. Я нахожу, что если человек соблюдает элементарное хранение помыслов, то одиночество как бы само собою учит его памятованию о смерти, о суете всего земного и человеческого; нет людей и разговоров и увлечений, нет ложного пафоса «строительства»; живешь с собой и с Богом и познаешь свою немощь и пустоту. Чувствую себя уже почти стариком, освободившимся от иллюзии о человеческой жизни, о возможности «сделать что-нибудь в жизни»; не забочусь о будущем; у меня путь на три года и больше — определенно намечен и дальше этого пока я не смотрю. Впрочем, смертная память есть дар Божий, «первая мысль, посылаемая человеколюбием Божиим человеку и напутствующая его душу в живот вечный»^[425]. Дай Боже, чтобы она во мне углубилась.

Слабохарактерность и нерешительность у меня — велики. А в основе всего лежит безверие. Это я ясно чувствую и сознаю. Я думаю, такое безверие можно победить, с Божией помощью, главным образом молитвой, частой искренней молитвой у себя в келлии. Отстаивания длинных служб и соблюдения постов и так далее недостаточно; нужно создать живую личную связь с Богом через сердечную молитву и постоянно поддерживать эту связь. Я стараюсь упражняться в этом. Но устойчивости у меня нет. Все, что я начинаю, я потом бросаю. Все, что Бог начинает в моей душе, я не даю Ему докончить. Жизнь моя — позорный зигзаг.

Недавно я читал епископа Игнатия Брянчанинова, страницы о воздушных мытарствах в «Слове о смерти»^[426]. Хочу выяснить себе точно разницу между православной догматикой и латинским учением о чистилище. Но это — трудно. Где начинается догмат и кончается благочестивое воображение, или легендарная деталь в житиях святых? Где грань между благодатным созерцанием истины у святых и повторением высказанного ими у других церковных писателей? В поведании преподобной Феодоры ангелы говорят ей: «Если лукавые духи найдут в душе больше грехов (чем добрых дел), то удерживают ее на время и заключают в темнице невидения Бога; там они мучат ее, доколе сила Божия попустит им мучить и доколе та душа не будет искуплена церковными молитвами и милостынями ближних»^[427]. Где разница с католическим учением? Правда, о задержании души для временного мучения говорится только здесь, из всех цитируемых Брянчаниновым мест; во всех других говорится лишь, что диаволы стараются не допустить восхода души на небо, а доказать, что она должна пойти во ад. Слова о том, что добрые дела спасенного должны быть больше, чем худые, все-таки не совсем приемлемы — раз человек спасается Божией милостию и искупительной смертью Иисуса Христа, принятыми верою и покаянием. Разбойник, покаявшийся на смертном одре, не успевший принести добрые дела как плод покаяния, может спастись. Но он не может пойти на небо и жить в Боге без перемены, без духовного возрождения и очищения. А как совершается там эта необходимая душевная перемена, если человек не успел пережить ее в земной жизни? Совершается ли в один миг, Божьим чудом? Или душа задерживается в какой — то особой «темнице», где она мучается бесами соответственно количеству содеянного зла (по католическому учению и, кажется, по поведанию преподобной Феодоры)? Я думаю, ни то, ни другое; а душа (быстро или медленно) познает Истину о Боге и о себе и переменяет свое отношение к бытию, свое душевное настроение, соответственно этой Истине; и тем самым очищается от всякия скверны и принимает в себя Божественную Жизнь в той мере, в которой она способна ее принимать (ибо души бывают разной величины, достоинства и благородства, смотря по происхождению, поданным дарованиям и качествам, по земной их истории и так далее). А это и есть мучительное дело, болезненный процесс: это-тот самый процесс умирания ветхого человека и перехода на жизнь во Христе, который святые люди проходят уже на земле. Впрочем, никакой «автоматичности» не может быть в таких делах, и Господь очищает и освящает людей, как и когда Он весть, и нельзя сказать в каком — нибудь случае, сделается ли это быстро или постепенно, более или менее болезненно. Но совместимо ли мое представление с учением Церкви о мытарствах? Я думаю, вполне. Через мытарства, через встречи со страшными духами зла и обвинителями Бог открывает душе ее греховность, дает ей самопознание, возбуждает в ней страх и покаяние. Она проходит буквально через ад, испытует до некоторой степени ужасы его, понимает, что она достойна вечных мук и спасена лишь милостию Божиею; в ней умирает все греховное, все неправильное; она смиряется до конца и делается способной на вечное блаженство. Этот путь через ад она может совершать медленно, постепенно, очень болезненно. Не есть ли такое прохождение через ад, такое действительное, несомненное познание своего недостоинства неба — основной потребностью для спасающегося христианина на земле? А если он не прошел через него здесь, то не должен ли он, на пути к блаженству, пройти его (за исключением особых случаев милости Божией) в той жизни? Католическое учение о количественном страдании для удовлетворения Божьего правосудия в каком — то особом месте отдельно от ада и неба отвергается Православной Церковью. Но, к сожалению, из-за того, что «у нас нет учения о чистилище», очень многие из рядовых православных людей воображают себе, будто душа, если не идет во ад, то идет прямо на небо: усопший как бы просыпается в небесных обителях и в вечном блаженстве.

Я имел с Вами разговор об этом, но тогда я был мало знаком с учением о мытарствах. Я думаю, что оно находится лишь у Феодоры; а из видений, рассказанных в житиях святых, нельзя сделать догмат Церкви. Но по Брянчанинову выходит, что это — древнее предание отеческое, основанное на Священном Писании, и хотя я не имею пока возможности исследовать, до какой степени оно находится действительно у великих отцов IV века (смотрите заметку на странице 151), я все-таки принимаю его очень серьезно. Если можете, то пишите мне кое — что в подтверждение или отвержение моих идей.

Пишите. Жажду получить от Вас письмо. Слишком долго я не писал. Обещаюсь писать почаще, но покороче. Прилагаемое маленькое письмо к Вам присылаю, чтобы Вы имели, что показать, если кто — нибудь спрашивает о моем письме к Вам. Молитесь за меня. Я Вас не забываю в скудных моих молитвах. Теперь мы близкие соседи; я надеюсь когда — нибудь опять заехать на Святую Гору.

Читайте письмо отцу Силуану и передайте ему самое сердечное приветствие о Христе. Также отцу Лукиану.

Ваш меньший брат во Христе,

недостойный и грешный

иеромонах Димитрий

Письмо 5. Годы безбожия

О годах вне Церкви. О смерти брата в японском плену. О смертной памяти

Афины, 8 апреля 1945 г.

Дорогой о Христе брат,

отец Софроний — благословите!

Не знаю, получил ли ты короткое письмо, посланное мною отсюда в октябре месяце прошлого года недолго после моего приезда обратно из Египта в Грецию. Я дал его одному нашему чиновнику, едущему в Солунь, и он его передал некоему афонскому монаху. Если к тебе оно не дошло, то не сожалею, ибо, хотя я хотел дать тебе знать о том, что я еще в живых, я описал состояние моей души в таких мрачных чертах, что мог бы только тебя огорчить. В этом я был прав, но мне хочется с тобой поддерживать при всех обстоятельствах всю возможную духовную связь, и в последние недели я переживаю некоторое внутреннее улучшение.

Посылаю сие письмо через нового губернатора Святой Горы, господина Παπαδημητρίου, уезжающего туда на днях. Не исключено, что я сам приеду на Афон в этом году, о чем я и предупрежу также через него. О твоем переселении из Карулии в келлию Святой Троицы при обители святого Павла я узнал от отца Кассиана Безобразова, писавшего мне из Солуни, и от Харалампия Андреевича Ласкаридиса, которого я недавно посетил. Последний с супругой живы и здоровы; шлют привет о Христе.