Дневники св. Николая Японского. Том III

Среди истинно добрых русских людей вечер провели очень приятно; только ехать туда и обратно было неладно — дождь все время.

17/29 апреля 1898. Пятница.

В одиннадцать с половиною часов путешественный молебен в Соборе вышеозначенным четырем гостям, приехавшим для того. Служили мы соборне — отец архимандрит Сергий и я, с диаконом Кугимия и полным хором певчих. Потом предложили гостям завтрак японский, так как они вчера выражали желание отведать японской пищи, потом наш — постный (японский, впрочем, тоже был постный). Показали затем Семинарию, Женскую школу, библиотеку. Уходя Василий Васильевич и Александра Сергеевна дали на певчих пятьдесят ен и на Церковь пятьдесят. Я обещал эти деньги послать о. Феодору для доставления там, в Петербурге, Василию Васильевичу, вместе с двумястами десятью енами, пожертвованными им в прошлом году на заказ панагии для Миссии. Он спрашивал, что прислать из Петербурга? Пусть пришлет добрую панагию, в вечную память здесь себе и доброй его супруги. Пятьдесят ен я передал Обара и Надежде Такахаси для разделения всем в такой пропорции: часть каждому из певчих, учеников и учениц, две части — певчим учителям и учительницам, три части двум регентам — Обара и Кису (хор стоял, впрочем, вместе), иподиакону Кавамура и диакону Кугимия.

Был сборщик, какой–то сириец, по виду духовный; дал три доллара. Пришел во время нашего с гостями завтрака и ждал до конца. Следовало дать больше. Но после пришло на ум. Каково самому было собирать и ждать? Так же и всякому. Чего желаешь себе, делай другим.

18/30 апреля 1898. Суббота.

Были другие сборщики, священник и причетник «из Месопотамии», — говорили. Получили восемь долларов; стали просить платье, — дали кое–что; угостили чаем и яичницей.

Был консул наш в Нагасаки, Василий Яковлевич Костылев; не видались мы с ним больше десяти лет; у обоих оказались лысины, и оба удивились постарелости друг друга; впрочем, весьма приятно было поговорить с старым знакомым, тем более, что он только что вернулся из Петербурга и рассказывал много нового.

Вновь привязалась небольшая простуда; к тому же и желудок вчера испортил смешением японских и русских кушаний; целый день не по себе, хотя шли обычные занятия. Молодость, — где ты? На каждом шагу нужно беречься, чтобы не оступиться — то желудком, то головой, то и ногами, где сидит ревматизм. Все мельче и мельче море жизни. Берег недалеко!

19 апреля/1 мая 1898. Воскресенье.

В Иннай, в Акита, по письмам о. Павла Кагета и Ильи Накагава, положено основание Церкви: семь человек удостоено святого крещения; было гораздо более приготовленных, но бонзы или семьи желавших креститься помешали. Илья спрашивает, идти ли ему там еще на проповедь в город Масуда, куда зовут его? Конечно! В тех краях столько закоснелых еще в буддизме, нужно пользоваться всяким случаем к насаждению учения Христова. Завтра пошлется ему помощь для сего, ибо пишет, что очень дорого жить в Масуда.

Был Кир Алексеевич Алексеев («Agent of the Imperial Russia Ministry of Finance», как значится на карточке), переведенный сюда на службу из Кореи в Японию, и его секретарь Степан Александрович Гарфильд. Алексеев передал поклон от Николая Павловича Забугина, который был в этих краях три года назад; оба рассказывали много интересного про Корею; например, что «в Корее первый мошенник (sic), окрадывающий государство, сам Король; бывает в восхищении, когда чиновник ловко украдет из казны». Когда Алексеев управлял там финансами и министрам нельзя стало красть, некоторые жаловались Королю на это, и он сам наставлял, как выманить у Алексеева деньги, и прочее. Есть в Корее между чиновниками и между купечеством партия за японцев; первым японцам нисколько не мешали красть, — это не касалось их интересов; вторые отлично торгуют с японцами. Торговлю у японцев никто там не может отбить, так как никто не может продавать так дешево, как японцы; например, сотня папирос в коробке стоит два сен. — Военные инструкторы наши там отлично образовали батальон гвардии; эти гвардейцы слезно рыдали, расставаясь с инструкторами, и просили только позволения, чтобы разнести всех противников русским. Впрочем, по следующему рассказу можно заключить, что инструкторы не без орудий дисциплины вводили там дисциплину: унтер–офицер один говорил: «Чудное дерево у корейцев есть, называется „бамбук“; кореец тебя им ударит, — ничего, ты его ударишь, — переломится».

20 апреля/2 мая 1898. Понедельник.

Болезнь наполовину мешала заниматься. И досада же! То же. К тому же погода убийственная: дождь, сырость и холод; за дверь выйти нельзя, отчего к расстройству желудка прибавилась головная боль.

22 апреля/4 мая 1898. Среда.

Прояснилась погода, наступает и выздоровление, слава Богу! Учащиеся мужских школ отпросили рекреацию и пошли с флагом своим в Акасаки гулять на целый день; обед отправлен за ними; на кваси дал пять ен. Вечером все благополучно вернулись домой.

23 апреля/5 мая 1898. Четверг.

Погода тоже прекрасная; почти полное выздоровление. Женская школа сегодня имеет рекреацию. Полдня писал письма, полдня читал японские письма из разных Церквей. Из Вакаяма катихизатор Фома Танака в длиннейшем послании описывает свое публичное состязание с католическими катихизаторами — местным и выписанным для того нарочно из Кёото; хорошо отразил их и заставил замолчать; три наиболее усердные там наши христиане также пишут о сем — очень радостное письмо. Письмо Танака отдано в «Сейкёо Симпо». — Певец Павел Оонума описывает все службы страстной и Пасхальной Седьмицы в Маебаси. О. Павел Морита достоин похвалы за свое усердие. На Пасхальном богослужении в Маебаси было двести тридцать пять человек. Вечерню служить о. Морита ездил в Такасаки, — Из Кагосима тоже очень хорошее письмо: на Пасху было восемьдесят христиан в Церкви, — гораздо больше, чем в прошлом году. Вообще, в этом году Церкви оживленнее, чем в прошлом в это время.

24 апреля/6 мая 1898. Пятница.

До полдня и вечером писал в Россию, — новому сотруднику Миссии в Москве, Николаю Васильевичу Благоразумову, и прочим.

После полдня читал японские письма; из них замечательное — Фомы Такеока, катихизатора в Цуяма; описывает, как Иоанн Фукасе очень сильно захворал пред самой Пасхой, а жена его Ирина слегла, вернувшись после Пасхального богослужения; и оба в сильном жару, как пласт, пролежали, не могли ничего есть, сильно ослабели; но пожелали непременно исповедаться и приобщиться; дали телеграмму о сем о. Игнатию Мукояма; он прибыл девятнадцатого числа (Пасха была семнадцатого апреля); прямо к ним в дом, исповедал и причастил их, и тотчас же они почувствовали себя хорошо, приняли пищу, а двадцать первого числа оба уже занимались своими обычными делами, не переставая восхвалять Господа за чудное исцеление.

25 апреля/7 мая 1898. Суббота.

Утром был в Иокохаме по делам в банке, — пересылке денег в Владивосток на церковные свечи и прочее.

Сделал там визит нашему финансисту Киру Алексеевичу Алексееву, который уже нанял дом на Bluff, N. 166 и поместился там с секретарем и с дочерью, которую выписал к себе, спасая от гонений мачехи. Он — положительно феномен: может сказать на память всю финансовую роспись на год, может диктовать бумаги разом трем писцам, разговаривая в то же время с посторонним лицом, может на память играть на двух шахматных досках, нисколько не перепутывая ходов. В то же время человек очень симпатичный, увлекательный в разговоре, говорящий, как книга, откровенный.

Вернувшись домой, прочитал с Иваном Акимовичем Сенума составленную им статью для «Уранисики» в опровержение путаницы о браке в статье Надежды Такахаси. Призвал потом Павла Накаи и отдал статью для помещения в выходящем пятнадцатого числа номере, что он, прочитавши статью, беспрекословно обещался сделать.