Масонство, культура и русская история. Историко-критические очерки

«Слово Церкви и сегодня даже (...) в устах иерархов Московской Патриархии, звучит неуверенно, слабо...» Дуновение конформизма, расшаркивание; удобообтекаемо, фальшиво! Как будто В.Острецов может не знать, что Церковь сегодня вовлечена в общий процесс болезни. Не видеть этого — чудовищный самообман (и, что хуже — обман!).

Еще одна тема В.Острецова — «и самого что ни на есть практического применения», которое совершенно не зависит ни от какой политической конъюнктуры (есть сегодня такое?) — «О личном выборе религии, как во времена равноапостольного Владимира Красного Солнышка.» — Янки при дворе короля Артура?

Извращенность у В.Острецова — в самом видении добра и зла. Вот ведь, как ясно — у Достоевского («духовности — никакой») — Единственный закон бытия человеческого — милосердие» Это — крестильная купель! (Видение добра и зла бывает верным и неверным, во «извращенность» в этом вопросе есть открытие Н. Вулич — В. О.)

И — для кого такая фальшь и лакировка: «Пока народ жил по Псалтыри и сам пел и плясал, усадьбы не горели...» — Никогда народ так не жил! И были и Разин, и Пугачев, и секты. И самозванцы. Но вот когда начали ронять слезы над «Муму», и читать слезливую «Историю» Карамзина...

В давнопрошедшие времена, когда народ «пел и плясал», не было ни истории Карамзина, ни Достоевского, ни стихов Некрасова. Стало быть — литература, в то время, не заменяла религии, по мысли В.Острецова. Но были — секты и самозванцы, и Разин, и Пугачев. Воскресим церковные дворики, — и все образуется. А вопрос о психике современного человека — не ставится. Напоминает поучительную историю из старинной хрестоматии, о маленьком мальчике, спасшем страну, заткнув пальчиком дыру в плотине...

Еще — о церковном дворике. В него веришь, его видишь, когда читаешь «Триптих» А.Шахматова, в том же «Вече» № 57. В сияющей убедительной доброте слов, в любви к людям и России. А.Шахматов, безусловно, обретается в таком церковном дворике. Ему веришь, каждому слову: «Писал с доброжелательной критикой, горькими слезами и неутратной верой». А вот Острецову — не веришь. Истинно ли его, вымощенный льдом, дворик — церковный? И каково его «умное делание»? Остается ощущение исступленного само утверждения автора. Но не любви, без которой духовные дары — ничто. Любви, которая «не превозносится», «которая долго терпит» и которая «милосердствует». (Как видно, у самой Н. Вулич, не такая любовь — В. О.). Что «Бесы» гениальны нельзя оспаривать. Кто знает, в какие прорывы Времени выходит сознание гения?

У Острецова: «Этот консерватизм был порожден маловерием в силу Церкви все обнять, все понять и все осветить своим благодатным светом, — всю науку, все искусство, всю человеческую психологию».

Кажется, что такой универсальности не могла приписывать себе ни одна земная институция!(Церковь не является земной институцией, а есть установление Бога — В. О.). Достоевского спасает его гениальность! Интеллектуальный прожектор обшаривает весь 19 век, подводя всех и все под общий знаменатель. И русскую культуру, и науку. И о какой «любви к отеческим гробам» может быть речь на таком мертво-рациональном подледном кладбище? Ведь ни одного имени не выделяет автор в качестве светлого пятна.

А отдельные замечания — часто просто смешны, как, например, о том, что «Дон-Кихота» читают только еврейские дети. Являют беднодушие и бескрылость самого автора. Ведь образ Дон-Кихота — пленителен. Даже рациональный немец характеризует его так: «Копыта его лошади спотыкались на испанской земле, но благородная, и смешная, голова его касалась звезд». Но это — не вкус нашего автора. А между тем, именно в России, Дон-Кихотов было больше, чем где бы то ни было в мире. У одного Лескова — сколько их!

Насколько разнится тон изложения В. Острецова и Солженицына. У Солженицына: «Сам русский характер народный, так известный нашим предкам, столько изображенный нашими писателями /.../, наша открытость, прямодушие, уживчивость, доверчивое смирение с судьбой, долготерпение, (...) непогоня за внешним успехом, скромность в совершении подвига, сострадательность и великодушие». Опять — все слова не из лексикона В.Острецова.(Декламация, риторика и лубочные картинки не мое призвание — В. О.)

Культура, религия

Неблагополучно обстоит дело и в области культуры и религии.

В. Острецов пишет: культура — идеология человеческой религии. Но и наоборот религия есть составная часть культуры. А культура связана с глубочайшими корнями человеческой натуры, с «сортом» человеческих душ.

Как делался выбор религии на Западе? Католический Запад, отделившись от Православия, отошел в сферу владычества Папы римского, и, вместе с этим, в область законов Ветхозаветной религии. Русь же иначе сделала выбор. В «Слове о Законе и Благодати» первый митрополит, Иларион, определил этот выбор, как выбор веры благодатной, понимая под этим — Евангелие, Новый Завет, в противоположность Завету Ветхому. Таким образом, существующая культура русского народа определила его выбор.(По слову Спасителя Новый Завет есть полнота Ветхого Завета — В. О.).

Культура. Определяет ли ее вполне «Идеология религии»? Константы русской культуры, этой тайной лаборатории национального духа, заложены в самой русской душе, в мировидении, в русской ментальности. На вопрос, что покоряло его в России больше всего, Гарольд Вильяме ответил: «Характер народа /.../ Для него любовь — это больше, чем чувство, это — сама жизнь».

Вот, именно здесь — корни русской культуры. И — выбора религии. Русские летописи, так же, как и русская классика 19 века, дышат любовью к родной земле, и заботой о ней. Царство свободы и правды Божией — было в сердце каждого человека, а не в идеологии религии [77].

«В религии концентрируются все национальные запасы инстинктов, эмоций и морали. В ней формулируются все те представления о конечном добре, которые свойственны данному народу /.../ Умирание религии есть, прежде всего, умирание национального инстинкта, смерть инстинкта жизни» (И.Солоневич).

«Мы можем сказать: Господь Бог вложил инстинкт жизни в каждое живое существо. Мы можем сказать и иначе: инстинкт жизни формулирует Господа Бога, как свой величайший и заранее непостижимый идеал, как точку концентрации всего лучшего, что в человечестве есть». «Практическая сторона всех религий человечества изъедена всякими пороками. Я никак не собираюсь утверждать, что Православная Церковь чужда этих пороков. Но у нас их все- таки меньше, чем где бы то ни было / .../ Православие несло и несет в мир то искание Божьей правды на грешной нашей земле, которое так характерно для всей русской литературы, для всех преданий и былин русской истории, для всего народа вообще». «В шестую часть земной суши, на которой вперемежку расположились полтораста наций и народов и племен — Православие внесло невероятно много мира и света, дружбы и любви». (Подобных слов Острецов не употребляет нигде.)

Вопрос о Русской Идее, тесно связан с национальной религией. «Народ творит своего Бога по образу и подобию своему. Бог дает каждому народу ту меру познания истины и в той форме этого познания, какая свойственна духовному складу данного народа. Православие — является национальной религией русского народа» (Ив. Солоневич).

Национальное сознание — категория религиозная, мистическая. Национальная история — тоже. Это сама душа нации.

Комментарий автора

I. ЦЕНА КРИТИКИ И ЛЮБВИ 

По горячим следам, первое замечание: в цитате Ив. Солоневича мы видим идею Фейербаха, столь любимого К. Марксом: человек сам создает себе бога по своему образу. Это действительно имеет место быть, но только в раввинистическом иудаизме. Второе замечание: Православие не ищет Божьей правды, потому что обладает ею во всей полноте.