Дневники св. Николая Японского. Том III

Итак, в школах — вот какие люди, по сложившемуся (как видно) понятию извне и по самой сущности внутри. На службе могут ли быть другого качества?..

О. Фаддей Осозава пишет из Маебаси, что, по поверке кружки, Петр Кураока оказывается совершенно неповинным ни в каком заимствовании из нее. Спасибо хоть за это!

Были двое христиан из Симоямада, в Эцинго; христиане усердные; члены местной компании, разрабатывающей керосинные источники.

Был, вместе с Саввой Хорие, Ока Кейске, знаменитый сендайский синолог, мой давний знакомый; к сожалению, христианство от гордых ушей «гакуси» отстоит на недосягаемое пространство.

С шести часов была всенощная, ибо завтра японский гражданский праздник «кигенсецу». Все учащиеся были в Церкви. Пели причетники, служил новопоставленный иерей о. Андрей Метоки, и очень хорошо.

30 января/11 февраля 1897. Четверг.

С восьми часов Обедня, которую служили три священника. На молебен выходил и я, и было пять священников. Многолетие оба хора совокупно заразнили так, что хоть из Церкви бежи — один язычник и убежал. — После Обедни я посоветовался с о. Павлом Савабе о Павле Окамура, и положили мы: на родине ли, или где хочет, — и в продолжение одного года непременно явить плоды своей деятельности, то есть приготовить несколько язычников к крещению; под этим условием он будет нынешнее свое полное содержание получать; иначе, если совсем устранится от катихизаторской деятельности, дана будет ему в пенсию половина, и пусть потом трудом рук добывает, что достанет на пропитание семьи. Вызов тотчас же и послан.

Было немало посетителей. Между прочим, один семинарист привел трех своих родственников, язычников, — врач, его сын, его племянник — студент Философской школы (Тецу–гаккан); говорил я им о необходимости веры, о Спасителе, но я мог бы говорить к своей двери или, обращаясь, в пустое пространство с тем же успехом.

Вечером крайне рассердил Кавамото; лишь только, в шесть часов, я сел с Накаем за перевод, является и просит дать свободу от занятий ученикам на вечер и вследствие того свободу от уроков на завтрашний день.

— Это почему?

— Потому что вчера кончился траур по Императрице.

— Какая же причина ученикам не заниматься?

— Как бы заговенье.

— Что за нелепость! Потом вы скажете, пожалуй, что нельзя заниматься потому, что холодно, а таким сыро, и так далее?

— Но заговенье…

— Идите и велите готовить уроки.

— Но заговенье, — и так далее, точно банный лист, пристал Кавамото и не отставал до тех пор, пока я не прогнал его самым грубым образом, чем расстроено было спокойное состояние духа, необходимое для перевода, и переведено было вдвое меньше надлежащего.

31 января/12 февраля 1897. Пятница.

Утром получено письмо от о. Семена Мии, что место «Ноогакудо» не продается меньше семи тысяч ен и что нужно немедля сказать, покупаем ли мы, ибо есть и другой покупатель; так — ответить мне ему, о. Семену, — дана ли будет сия сумма; кроме того, просит он позволения приехать сюда для личных переговоров о сей покупке и о других церковных делах, так — можно ли приехать? Я ответил, — «сёоцисери, китаре» телеграммой; первое должно быть понятно, что семь тысяч будет дано; второе, что приехать может. Помоги, Господи, устроить это дело — покупки земли в Кёото! Небольшой участок, всего в 270 цубо, но в центре города и для небольшого храма с жилищем священникам при нем достаточен.

Утром отправился домой, в Таката (Хокурокудо), ученик Семинарии Марк Маруяма. Ухаживал он две недели за Ильей Танака, который ныне в доме умалишенных, устал и расстроился до того, что ныне и сам полусумасшедший; поправился и уехал домой, где у него отец и мать, еще не христиане, и о крещении которых он очень хлопочет, — учение они уже давно слушают.

1/13 февраля 1897. Суббота.

Катихизатор Павел Окамура прибыл. Ему предложено, как положено третьего дня. На родину, в Эцинго, не хочет; другого места еще не избрал. Завтра должен сказать решение.

Алексей Николаевич Шпейер известил, что «граф Муравьев уведомил его о назначении барона Романа Романовича Розена посланником в Токио». Добро пожаловать!

Сретенские ирмосы сегодня пели усердно и исправно, но такая пискотня, что молитвенному духу — не помощь, а помеха. Переложил Львовский; Тихай, конечно, сделал бы гораздо удачнее. Виноват я, что не перевел ирмосы гораздо раньше.

2/14 февраля 1897. Воскресенье.

Праздник Сретения Господня.

За Литургией было и человек двадцать русских: матросы, посланница, Янжул с семьей. Японских христиан было больше обычного — результат стараний о. Павла Савабе; он в прошлое воскресенье убеждал приходских старшин стараться, чтобы христиане их приходов ходили в Церковь; сегодня, после Обедни, имел собеседование о том же с христианками, собрав их в классной комнате.

Потом был у меня жаловаться на учителей Семинарии, академистов, и на других служащих Церкви, что они мало ходят в Церковь и тем дают дурной пример другим. Но я столько раз убеждал учителей — и ласково, и строго — ходить в Церковь, что вновь делать то считаю совсем бесполезным. Советовал о. Павлу собрать их и братски поговорить с ними; мои слова они обыкновенно принимают за начальнические: соглашаются, молчат, раз и послушают — придут, но потом опять по–старому; можно бы употребить с ними действительное средство: за каждое неприсутствие при богослужении положить денежный вычет из их содержания, но это средство слишком отвратительно…

Итак, пусть о. Павел попытается убедить их, как японский пастырь: мы–де должны все одинаково промышлять о водворении истинной Христовой веры с нашем отечестве, — вы же стоите впереди других; все на вас смотрят, и вы хотите, не хотите — служите или добрым примером или соблазном, и так далее.

Просит еще о. Павел Савабе о какой–то христианке: хочет быть проповедницею для женщин, — так принять ее в Женскую школу для научения. Сказал я, что должна она месяц быть приходящею в Женской школе, чтобы так узнали, достойна ли она приема. Потом, если достойна, будем рады ей и постараемся о дальнейшем ее научении. Живет она здесь, в Токио, у родителей, исполнить наш искус может.

Но она только что прибыла из Исиномаки, где была учительницей шитья в женской школе, и говорит о катихизаторе в Исиномаки, Иоанне Иван, что он совсем потерял уважение христиан, ибо пьет и даже посещает развратные дома, в которых драки производит… Тотчас же написано в о. Иову Мидзуяма, чтобы расследовал, правда ли это. Если правда, то Иван больше служить не может.

Павел Окамура отправится на свою родину, в Ивафуне, в Эцинго. Объявлено ему при о. Павле Савабе и секретаре Сергии Нумабе, что, если в продолжение года он не заявит свою деятельность, то будет исключен из катихизаторов; дано будет ему потом семь ен в месяц пенсии, но на год, или два–три — наперед не отправляется; будет пока можно. Ибо помогать ему, могущему, но не хотящему трудиться, не долго можно будет, в виду людей трудящихся, но гнетомых бедностью, по множеству детей, и тому подобное. Когда человек не менее десяти, взрослых, он приготовит к крещению, — священник будет прислан к нему; приготовленные будут тщательно испытаны и, если окажутся достойными крещены; сим будет заявлено, что он, Павел Окамура, достоин и вперед числиться катихизатором и получать церковное содержание под условием и дальнейших трудов. На родине у него мать, пять братьев и много родных, все еще язычники.

3/15 февраля 1897. Понедельник.

О. Симеон Мии из Кёото прибыл. В разговоре с ним окончательно решено купить место «Ноогакудо»; есть и другое продающееся, гораздо обширнее, но в стороне от центра города, между тем как первое недалеко от Дворца и в лучшей части города. — Из служащих в Кёото Фома Исида совсем плох: точно помешан на самоуважении, по словам о. Семена; о чем бы ни шла речь, Исида непременно сведет ее на себя и на самовосхваление; все христиане отмахнулись от него за это, даже учащиеся у него русскому языку язычники не могут выносить его, бросают. Афонасий Такай, скромный и добрый катихизатор, но очень юн и неопытен; в проповедях старается щеголять научными терминами по–ученически; самостоятельным еще не может быть. Сам о. Семен тоже еще довольно неопытен, хоть это и странно бы, судя по его летам: будучи в Нагоя, он не посетил дома христиан.