Евангелие от святого Бернарда Шоу

Мне не удалось найти ни единого изъяна в этом совершенно точном разделе.

Религия меньшинства: сальвационизм

Вероучение допустимых религиозных меньшинств всегда было, в общем-то, одним и тем же вероучением; вот почему изменения имени и формы приводили к столь незначительным отличиям. Вот почему, помимо прочего, столь цивилизованная нация как англичане может запросто обращать в свою веру негров, но не магометан или иудеев. Негр находит в цивилизованном сальвационизме невыразимо утешительную версию его грубого вероучения; но ни сарацин, ни еврей не видят в нём никакого преимущества перед собственной версией. Крестоносец был удивлён, обнаружив, что сарацин столь же религиозен и нравственен, как он сам, и скорее более, нежели менее цивилизован. Католик не может предложить православному ничего такого, что уже не было бы предусмотрено православной церковью. Все они по сути своей сальвационисты.

Давайте проследим за этой религией Спасения с самых её истоков. Столь много событий постоянно происходит без желания и замысла человека — смерть, мор, бури, вредители, наводнения, восход и закат, и прорастание, и урожай, и увядание, и два кантовских чуда — звёздное небо над нами и моральный закон внутри нас, — что мы приходим к выводу, что кто-то должен делать это всё, или что кто-то творит всё доброе, а кто-то другой — всё злое, или что полчища незримых существ, добродетельных и злотворных, устраивают всё это; таким образом, ты провозглашаешь существование богов и дьяволов, ангелов и демонов. Ты стараешься умилостивить эти силы дарами, называемыми жертвами, и лестью, называемой молитвами. Затем кантовский моральный закон внутри тебя заставляет тебя думать о своём боге как о судье; и тут же ты пытаешься подкупить его, такими же подношениями и славословиями. Это ошеломляет; но все наши возражения на это

совсем недавнее изобретение: не позднее шекспировских времён, когда было абсолютно естественно полагать, что стороны должны приносить дары судьям земным, а взяточничество гневу божьему в виде обычной денежной дани священникам или (в реформатских церквях, стеснявшихся подобного) подписок о благотворительности, церковном строительстве и тому подобном пребывало ещё в самом расцвете.

Практический недостаток такой системы в том, что она облегчает дела толстосумам, лишая обездоленных всякой надежды на божью благодать. И это ускоряет нравственную критику со стороны бедноты настолько, что та вскоре обнаруживает моральный закон внутри себя, восставая против идеи подкупа божества золотом и монетами, но будучи всё так же готовой подкупать его банкнотами молитв и векселями о раскаянии. Исходя из этого, вы можете обнаружить, что религия всё-таки может много веков оставаться неизменной в простых обществах, где условия жизни не оставляют места нищете и богатству и процесс задабривания сверхъестественных сил доступен и малому, и великому; но когда цивилизация коммерциализируется и капитализм разделяет людей на горстку богатых и великое множество столь бедных, что едва способны свести концы с концами, движение в сторону религиозных реформ начинается именно в среде обездоленных и является, по сути, движением в сторону дешёвого или совершенно бесплатного спасения. Чтобы понять, чего хотят бедные от умилостивления, мы должны сперва рассмотреть, чего хотят они от правосудия.

В этом разделе я нахожу существенный недостаток, и это важно отметить по соображениям, на которых мы остановимся в дальнейшем, когда приступим к полноценной дискуссии о Джоне Ячменное Зерно. У людей примитивных, каковыми я считаю тех, кто не впитал всей структурой своего разума суть причинности, есть несомненный страх перед счастьем. Есть некое ощущение, что везение не может длиться вечно. Таким образом, мы подходим к жертве, принесённой в миг успеха. Клятва Иеффая принести в жертву первое живое существо, которое он встретит, если вернётся с победой, — как раз такой случай.

Подобно тому римляне и греки полагали, что на пике процветания вещь, наиболее дорогая для человека, должна быть пожертвована подземным богам. Греческая драма полна историй о наказании за «hybhs», представление о том, что всё идёт замечательно и что так будет всегда, что человек — чудный парень, слишком великий, чтобы пасть. Мы всё ещё «стучим по

дереву» или, в Шотландии, говорим «cauld a/rn».

Существовал также обычай умерщвлять человека под фундаментом при строительстве. Самым подходящим подношением считался первородный сын зодчего (см. Нав. 6:25 и 4 Цар. 16:3). Эта традиция сохранилась до наших дней в символической форме. Обычно мы погребаем под фундаментом монеты и всякие прочие сокровища, вроде того, как мы по-прежнему используем талисманы Митры в упряжи наших лошадей.

Подобным же образом мы повелеваем Аврааму принести в жертву его единственного сына, и подобным же образом евангельская история является описанием жертвоприношения своего единственного сына самим Богом. Мы отдаём богам самое драгоценное, что у нас есть, чтобы в других вопросах они оставили нас в покое. Конечно, люди практичные, мы берём для этих целей нечто, что не имеет для нас никакой ценности; но, чтобы обмануть Бога, мы выдумываем представления о том, что оно бесценно. В этом — главнейшая формула «богоедения»; как показали Фрэзер и прочие, распространённая повсеместно, от Месопотамии до Мексики. Мы избираем кого-то, не имеющего значения, называем его царём и Богом, наряжаем его, поклоняемся ему и оказываем все иные необходимые почести. Затем, по окончании назначенного срока, мы жестоко убиваем его. Этот тезис будет разработан дальше, в соответствующем месте.

Различие между искуплением и наказанием

Примитивная идея правосудия заключается в частично узаконенной мести и частичном искуплении с помощью жертвоприношения. Она основывается на представлении, что чёрное на чёрное даёт белое, а неправильный поступок должен быть оплачен эквивалентным страданием. Большинство филистимлян, конечно же, полагает, что это ответное страдание должно быть причинено преступнику, дабы другим было неповадно чинить правонарушения; но несложные рассуждения покажут, что это утилитарное, прикладное извращение всей сути сделки. Например, пролитие крови невинного не может быть уравновешено пролитием крови виновного. Принесение преступника в жертву ради задабривания Бога за убийство одного из его праведных слуг подобно жертвоприношению паршивой овцы или чумного вола: оно может лишь призвать на землю гнев божества вместо того, чтоб успокоить его. В таких делах мы приносим Бога в жертву собственной мстительности и сохранению наших жизней без учёта нашей собственной ценности; а в нашей ценности и заключается суть жертвы и искупления. Сколько бы филистимляне ни добивались успеха в запутывании подобных вопросов на практике, они остаются сальвационистами несмотря на это и даже вопреки этому. Кузен баронета из романа Диккенс , недоумевая по поводу неспособности полиции найти убийцу поверенного баронета, заявляет: «Гораздо лучше повесить не того, кого надо, чем никого», — не только выражая это распространённое чувство, но и балансируя на грани убеждения немногочисленных сальвационистов в том, что гораздо лучше повесить не того парня: что, в общем-то, «не тот, кто надо», вполне себе подходит для того, чтобы быть повешенным.

Это основополагающий момент, поскольку, не осознав его, мы не только не сумеем постичь исторического христианства, но даже те, кого не волнует историческое христианство, способны впасть в заблуждение, решив, что если мы отринем месть и будем поступать с убийцами так же, как Господь поступил с Каином (то есть освободим их от наказания, заклеймив как недостойных быть принесёнными в жертву и позволив им встретиться с миром лицом к лицу столь всеохватно, как только смогут они с подобным клеймом на челе), то мы избавимся и от наказания, и от жертвоприношения. Последнее никоим образом не вытекает из первого: напротив, ощущение, что убийство должно быть искуплено, может, скорее всего, привести нашего ни в чём не повинного человека — чем более неповинного, тем лучше — к жестокой гибели, дабы прийти к согласию с законами божьими.