Возвращение Заратустры

Заметил ли и запомнил ли кто также время, когда говорили: бога нет? Не тогда ли поняли, что сущее не выразимо словом? Не тогда ли не стало слов для мира? Впрочем, вряд ли кто связал эти два факта.

Но вот, наступит время, когда число богов и духов в мире станет отрицательным. Никто из живущих не знает, каково это, как не знают вмёрзшие в лёд земноводные, что это за температура — меньше нуля. Даже и ум Заратустры замерзает в предчувствии этих времён.

И вот, танцует Заратустра, танцует словами, что уже не для мира, танцует, чтобы не замёрзнуть и не стать льдом и увидеть, что же значит сие — минус пять богов?”

Так писал Заратустра.

Притчи Заратустры

“Я говорил некогда: Заратустра больше не учёный. Однако есть те, что по-прежнему ищут в сказанном мною некую мудрость.

Но внутри сказанного нет даже и смысла — что же говорить ещё и о мудрости?

Был некогда монах, искавший её самую, погрузившись для этого в себя. И он сидел в лодке, и лодка плыла, и глаза его были закрыты.

И лодка его столкнулась с чем-то, и он открыл глаза и увидел другую лодку. И собрался было уже воскликнуть: презренный! Для чего мешаешь мне искать мудрости? Это был гнев.

И тут увидел монах, что другая лодка пуста. И глаза его открылись, и воскликнул: моя лодка тоже пуста!

И что же есть написанное Заратустрой, как не пустая лодка?

И если мои листы, моя пустая лодка, станут некогда книгой, и станет так, что книготорговец продаст её тебе — говорю тебе, выбирай обложку её под цвет обоев. Но к чему ты открыл её страницы? Разве есть на них что-либо написанное кровью?

Однако, чтобы не утратил читающий мои листы аллюцинацию наполняющей их мудрости, буду говорить притчами.

Чему уподоблю я мир? Говорю вам: мир подобен гороху.

Когда кладёшь монеты одним слоем и сдвигаешь их плотно, образуют они подобие сот. Взгляни: во всяком месте сложился из них шестиугольник. Разве сможешь теперь уложить монеты плотнее? И вот правило их: шестиугольник.

Об одном слое говорит Заратустра — ибо монеты плоские.

Не то горошины. Насыпь их в стеклянную банку и смотри: есть ли правило их?

Но, быть может, ты их плохо насыпал? Что ж, насыпь ещё раз. И не насыпь, но клади их одна к одной и одна на одну, сдвигая плотно. Ещё плотнее сдвигай их, ещё плотнее — даже надави на них ладонью твоей! Есть ли теперь правило их?

Даже и найдя место, в котором устроен горох по правилу его, смотри дальше — и вот, правило нарушено.

И если уложен горох по правилу — знай, что уложен он не плотно и вот-вот даст усадку. Либо это не горох — лишь монеты.

Впрочем, кажется, даёт Заратустра правило — не верь ему!

Чему ещё уподоблю я мир? Уподоблю его часам в тёмной комнате.

Ты хочешь узнать время? Но комната темна. И ты трогаешь часы рукой.

Зачем, зачем покрыл их стеклом часовщик? Разве он не знал, что комната темна? И ты разбиваешь стекло и трогаешь рукою стрелки.

И вот, ты нащупал время рукой. Но пока ты делал это, часы стояли, ибо мешали им идти твои пальцы. Никогда не будет на них больше прежнего времени.

Впрочем, сказав так, знает Заратустра: никогда больше мир не будет таким. Не верь ему!

Чему ещё уподоблю я мир? Скажу, что он подобен вирусу.

Вирус по латыни яд — и яд опасен, когда он растворился.

Но и без мёртвой латыни вирус таков. Ибо что есть вирус?

Вирус есть ген, пусть много генов, заключённый в капсулу. Но, заключённый в капсулу, он мёртв. И вот, ты смотришь в микроскоп и видишь его, и капсула его подобна кристаллу и надгробной плите.

Но не из надгробной ли плиты выходит привидение? Так и ген: он выходит из кристалла и капсулы и растворяется среди генов хозяина. Отличишь ли ген вируса от генов хозяина? Теперь его как бы нет.

И вот, когда нет вируса — он жив! Ибо всё тело хозяина работает на него и чихает и чешется.

Листы, исписанные Заратустрой, имеют прямые углы и белый цвет. Это надгробие, говоришь ты? Да, это лишь капсула — но где же ген и где же привидение?

Говорю тебе: чихать и чесаться будешь ты, прочтя написанное мной, кашлем и отрыжкой будет идти из тебя Заратустра. Итак, ищи таблетку и прививку от Заратустры!

Но что тебе Заратустра! — ведь не в нём ты есть, но в мире. И пока ты видишь мир, он мёртв и подобен кристаллу.

И сия притча есть увиденный Заратустрой мир — значит, она мертва. Не верь ему!

Как он нашёл такие слова и сказал такие притчи? — изумится некто. Но я этого не знаю. Ибо Заратустра больше не учёный”.

Так писал Заратустра.

О небе в алмазах

“Начало мира есть небо в алмазах.

Вот, некто взглянул на небо и увидел алмазы. Также и немногие другие.

Не думай, что смотрят они наверх — ибо кто сказал тебе, что небо вверху?

И они устремились в небо и попали в небо — и отнюдь не пальцем! И стали собирателями тех алмазов, что увидели.

Что же значит быть собирателем? Многие думают, что довольно для этого иметь один инструмент — грабли. Оттого называют они собирающих увиденное грабителями. Но не зависть ли это к тем, кто уже на небе?

Многое должен уметь собирающий. Более же всего надлежит ему уметь угадывать. Ибо глядя на небо, видел он алмазные россыпи, теперь же, взяв один алмаз, не знает, где возьмёт он второй.

Также надлежит ему уметь взять первым. Ибо, бредущие наугад, не случится ли, что соберутся многие у одного алмаза? Надлежит ему и уметь отмахиваться — и воистину мало бывает отмахнуться от соперника, но иной раз нужно и отмахаться.

Но и этого мало. Мало — ибо, попавший в небо, ты и сам теперь алмаз. Разве не собирает некто также и тебя?

Во всех частях неба собирают собиратели — но всякое ли они возьмут? Ибо есть алмазы, что скрыты тучами, и есть алмазы, что скрыты чёрными дырами, и есть алмазы, что приросли к небу — есть даже и такие, что притворяются не алмазами.

Не собирают ли собиратели самые глупые из алмазов? Пожалуй, так.

И вот, появляется некто, способный перехитрить иное из несобранного. Быть может, умеет он разогнать тучи или залатать чёрные дыры, или отделить приросшее — но умеет одно, не умея прочего.

Много сил потратил он на своё умение — хватит ли его теперь отмахаться от соперника? Нет, не хватит; но воистину нет ему и соперников! Ибо он лучший и ценит, что он лучший.

Множество лучших появляется теперь на небе, и каждый из них способен к своему, и нет им соперников. Имя им — умельцы.

Вот, небо наполнилось умельцами, и умельцы заняли место, что освоили собиратели. Многие говорят теперь: мир ушёл от дикости и пришёл к культуре.

И вот, появляются меж умельцами другие умельцы. Рядом с отделяющим приросшие алмазы явился собирающий щепки и крошево, рядом с латающим чёрные дыры явился подающий ему иглу и нити и имеющий свою долю.

Воистину, нет у алмазов такой хитрости, на которую не нашёлся бы свой специалист! И чем больше является умельцев, тем больше оказывается и алмазов.

Но всякий попавший в небо есть тем самым алмаз — и у него имеется своя хитрость. И на эту хитрость найдётся умелец. И нашедшийся сам станет алмазом.

Так алмазы в небе становятся связаны.

Но небо было, есть и будет — что за дело ему до жалких камней?! И небесный покой сменяется космической катастрофой.

Благо собирателям! Ибо угадав катастрофу, бегут от неё и собираются в новом месте, и там есть глупые из алмазов и бдолах и камень оникс.

Но умелец прирос к месту его и к занятию его, в котором он лучший. Даже и малая перемена станет для него космической катастрофой. А его катастрофа не станет ли провалом и для связанных с ним?

Так собиратели нестойки к умельцам, а умельцы нестойки к переменам. Небо же стойко ко всему.

Живёшь ли ты в эпоху перемен и начала мира? Будь собирателем!

Живёшь ли ты в эпоху культуры и всеобщей связи? Будь умельцем!

Но если ты решил стать собирателем, бойся быть лучшим. Если же становишься умельцем, бойся уметь многое.