Откровения Заратустры

 — Как все просто в твоих словах, — печально вздохнул ученик. — Жаль только, что как я не стараюсь им следовать, у меня ровным счетом ничего не выходит. Вот я пустил горе в свое сердце, но ничего, кроме боли и жалости, я не вижу. И я, увы, не в силах помочь тем несчастным, которые плачут сегодня. А какой толк в пустом сочувствии, если оно не может избавить страдающего от его горя?

 — Ты думаешь, что без горя человек был бы более счастлив? — улыбнулся Заратустра ученику. — Подумай, не будь в мире смерти, кто бы восхищался мужеством воинов? И не будь голода, смог бы ты уважать труд земледельца? Нет, Виштаспа, то, что дается легко, ценится также легко и в самом деле несчастен тот, кого горе обходит стороной.

    Посмотри на свинью. Пока не пришел ее час, она сыта и довольна. Когда-то свинья была диким вепрем. Жизнь ее была полна опасностей и потерь, но это был сильный и мужественный зверь. Посмотри, что стало с этим зверем сегодня, когда человек ему дал счастье изобилия… Нет, Виштаспа, не желай человеку пустого счастья. Человек достоин более высокой участи. Вот и ты — сегодня в твое сердце пришла чужая беда, и ты мучаешься над вопросом, как помочь этим людям. Но знаешь ли ты цену этим мукам? Ведь они — это первый шаг к великому чувству любви. И я верю, что тебе достанет мужества не изгонять чужую боль из своего сердца.

   Виштаспа в задумчивости покачал головой.

 — В твоих словах много правды. Но скажи мне, какой смысл в этих подвигах, если всему приходит конец? Какой смысл в мужестве сильного, доброте доброго, разуме разумного, если приходит смерть и все забирает с собой? Нет, если жизнь однажды заканчивается так плачевно, то, увы, я не вижу в ней особого смысла.

 — Давай лучше посидим у дороги, — отозвался Заратустра, вместо ответа на сетования своего спутника. — Смотри, какое чудесное сегодня утро. Вот и плач уже стих, и жизнь продолжает свой неумолимый бег. Жизнь — это чудесная сказка. Пожалуй, никто из людей никогда еще не придумал что-либо лучше, чем сама жизнь. Но разве добрая сказка может иметь плохой конец? Нет, Виштаспа, какой конец, такая и сказка. И неужели ты думаешь, что тот, кто сумел придумать эту жизнь, был настолько глуп, чтобы конец у нее сделать таким бессмысленным?

 — Ты хочешь сказать, что душа человеческая бессмертна? — в глазах у Виштаспы повисло ожидание. Над этим вопросом он мучился давно и безысходно.

 — Я хочу сказать, что Бог щедр к своим детям. Впрочем, смерть — это все равно путешествие в неизвестность. Для одних это благо, для других — зло и испытания. А насчет бессмертия души — подумай сам. Почему ты знаешь, что на земле существуют деревья, камни, эта дорога, этот Заратустра? Все это ты можешь увидеть своими глазами, потрогать руками, понюхать носом, и потому знаешь — все это есть. Но можешь ли ты потрогать свою собственную душу? Или понюхать ее? Ты постоянно спрашиваешь себя, да есть ли она вообще, эта душа или же человек — это только слепок мяса, жил и костей? Все так и есть — твоя душа бесплотна, а может ли бесплотное умереть? Если же ты решишь, что никакой души и вовсе нет, то ответ будет еще проще — чего нет, то и не умирает. Вот видишь, в любом случае твоя душа бессмертна. Так что не думай л пустом, мой юный друг.

   Если же ты хочешь знать мой ответ, то я скажу его тебе. Твоя душа, Виштаспа, это не только ты. Все, что ты сумел полюбить в этом мире — тоже живет в твоей душе! И душа человека всегда живет там, где живет ее любовь. Научись любить, Виштаспа, и ты будешь жить вечно.

   Виштаспа слушал, в задумчивости жуя губами.

 — Когда ты говоришь, Учитель, в сердце моем пробуждается надежда и радость. Пока ты говоришь, я вижу свет и забываю о горе. В такие минуты я совсем забываю о нем. А скажи мне, ты сам когда-нибудь испытывал настоящее горе? Или ты родился со своим чудесным знанием?

 — Я скажу тебе, если и ты скажешь мне, что такое горе, — откликнулся Заратустра.

 — Хорошо, Учитель, я расскажу, раз ты просишь, — Виштаспа задумался, отчего лоб у него пошел морщинами, и, слегка помедлив, стал перечислять:

 — Во-первых: горе — это боль. Хуже всего, когда болит душа, и ты не знаешь, как это можно вынести. Во-вторых: ты видишь, что все твои попытки изменить что-то к лучшему тщетны и бессмысленны. Тогда у тебя опускаются руки, и сердцу хочется плакать и выть. В мозгу бьется одна и та же мысль: "Зачем? Почему?", и тогда начинает казаться, что это навсегда и мучения твои вечные. И нет ни одного человека, который мог бы тебе помочь, — Виштаспа остановился и, помедлив, добавил:

 — Вот, пожалуй, этого достаточно.

 — Тогда я тоже знаю, что такое горе, — искренне обрадовался Заратустра. — Однажды, как и ты, я испытывал нестерпимую боль. Я не знал, что мне делать и куда деваться. Все мои попытки вырваться из этой боли были тщетны, а тот человек, которого я любил и верил ему, почему-то тоже не спешил мне помочь. Больше того — он смеялся и продолжал меня мучить! Разве это не горе по-твоему, Виштаспа?

 — Конечно же, горе, Учитель! Но как это было?

 — Очень просто, — рассмеялся Заратустра. — Просто тогда я обмочил пеленки, и мать моя их мне меняла на чистые.

НАЧАЛО МУДРОСТИ

   В канун праздника поедания даров Заратустра и юный Виштаспа ушли высоко  в горы, где среди диких утесов и голых скал Учитель любил предаваться размышлениям. Он называл это место родиной рек, и часто повторял:

 — Даже самая могучая река питается водами малых ручьев. Так и Великая Мудрость: она начинается простыми мыслями и набирает силу, повинуясь голосу Любви и Единства.

   Виштаспа смотрел на говорливый ручей, разрезающий долину надвое, и ему казалось, что он видит, как воды этого ручья весело сливаются с водами могучей реки, текущей в страну с названием «Врата Бога». В другую сторону лежали пустынные степи кочевников и диких туров.

   Об этих землях ходило великое множество страшных слухов. Одни говорили, что от нищеты и голода эти дикие люди поедают друг друга, другие говорили, что нет, но с пленными чужеземцами они поступают хуже, чем с диким зверьем. А когда в степях созревала трава для их низкорослых лошадей, многие города страдали от дикарских набегов. Даже могучий Вавилон временами испытывал лютость кочевников, и с началом весны выставлял дозоры далеко за пределами своих владений.

   Эти воспоминания натолкнули Виштаспу на грустные мысли.

 — Учитель, — обратился он к Заратустре, — Много мы с тобой ходили по этой земле, и в разных странах люди живут по-разному. Одни изнывают от изобилия и скуки, иные мучимы голодом и лишениями. Но даже в самых цветущих городах все равно можно встретить голодных и сытых, богатых и нищих, рабов и их хозяев. Ты говорил, что каждый из людей равен перед Богом, так почему же Бог каждому дает в разной мере? Где же справедливость? Или, быть может, Бог не любит справедливости на земле?

   Виштаспа тяжело вздохнул и посмотрел на Учителя, который в тот момент вырезал из деревянного прутка небольшую дудочку, похожую на те, которые делают пастухи для забавы.

 — Вот, Виштаспа, — весело откликнулся он, — смотри, какая прекрасная дудочка будет у меня сегодня. Хотел бы ты себе иметь такую же?

   От этих слов Виштаспа начал сердиться:

 — Учитель, я задал тебе вопрос, а ты насмехаешься надо мной вместо ответа.

 — Почему же? — не отрываясь от своего занятия, пожал плечами Заратустра. — Именно на твой вопрос я и отвечаю. Ведь ты спросил меня, почему одни имеют многое, а иные и самого насущного не могут себе найти? Я же сказал: вот у меня есть дудочка, которая мне приятнее всех сокровищ мира, а у тебя ее нет. А справедливость состоит в том, что и ты можешь научиться делать такую же.

   Заратустра наконец отложил свое занятие, и Виштаспа залился звонким смехом.

 — Прости, Учитель. Я никак не могу понять, когда ты шутишь, а когда говоришь серьезно. Ты убедил меня, хотя и не совсем. Если все так просто, так почему же между людьми то и дело возникают раздор и войны? Почему один становится рабом и обязан под страхом смерти повиноваться другому? И Бог не вмешивается в дела людей. Или он не видит, как на земле попирается справедливость?