Магия и тайна Тибета

Посетила я и Пекин: жила в Пилинг-си, бывшей императорской тюрьме, а теперь буддийском монастыре. Расположен он рядом с большим ламаистским храмом и официальным храмом, посвященным Конфуцию, в нескольких милях от дипломатических миссий. Но тут Тибет снова позвал меня.

Много лет я мечтала о далеком Кум-Буме, не надеясь когда-нибудь попасть туда. Но вот решено – еду: пересеку весь Китай, до самой северо-западной границы с Тибетом. Присоединяюсь к каравану: двое богатых лам со свитами, возвращающихся в Амдо; с ними китайский торговец из отдаленной провинции Кансю со слугами и несколько монахов и торговцев – все рады собраться вместе, это надежнее на полной опасностей дороге.

Путешествие проходило по живописным краям; кроме всего прочего, мои попутчики не давали мне скучать. Однажды наш гигантский караван развлек нескольких китайских проституток в гостинице, где мы остановились. Тоненькие и маленькие, в бледно-зеленых штанах и розовых курточках, вошли они в номер ламы – семейка мальчиков-с-пальчик вползает в берлогу людоеда.

Лама – нгаспа, последователь гетеродокской секты колдунов, едва ли принадлежавший к духовенству, – еще и женатый человек. Грубая, шумная торговля велась при открытых дверях. Циничные, хотя и прямые термины, граничащие с ругательствами, переводились на китайский язык его невозмутимым секретарем – переводчиком. В конце концов в качестве гонорара приняли пять китайских долларов и одна из куколок осталась на ночь.

Наш столь вольно себя ведущий попутчик оказался еще и очень вспыльчивым. На следующий день он затеял ссору с китайским полицейским; солдаты с соседнего поста ввалились в гостиницу с оружием в руках. Лама позвал своих слуг – те тоже явились с оружием. Хозяин гостиницы встал на колени передо мной – просил вмешаться.

С помощью китайского торговца, одного из нашей путешествующей братии – он знал тибетский и служил мне переводчиком, – удалось убедить солдат: обращать внимание на глупые выходки варвара из глухомани ниже их достоинства.

После них – ламу: человеку его положения не к лицу уступать простым солдатам. Итак, мир восстановлен.

Пришлось мне познакомиться и с гражданской войной, и с разбоем; пыталась ухаживать за раненым, оставленным без всякой помощи; однажды утром узрела связку голов (недавно обезглавили грабителей), развешанных над дверью нашей гостиницы. У моего уравновешенного сына эта картина вызвала философские мысли о смерти, и он спокойно мне их высказал.

Дорогу впереди нас блокировали войска. Надеясь избежать соседства с военными действиями, сворачиваю в город Тунгчоу, в нескольких милях от прямого пути в Суан-фу. Через день после моего приезда Тунг– чоу осаждают. Враги взбирались на городские стены по высоким лестницам, а обороняющиеся осыпали их градом камней. Мне казалось – я внутри ожившей древней картины, изображающей войны старых времен.

Из осажденного города я убежала во время бури, когда армия укрылась по другую сторону стен. Моя телега бешено неслась в ночи, и вот мы у реки: переберемся на другой берег – там обретем безопасность. Зовем паромщика, но в ответ с того берега раздаются выстрелы.

С удовольствием вспоминаю чаепитие с губернатором Шенси. Враги окружили город; чай подавали солдаты с винтовками на плечах и револьверами за поясом, готовые отразить нападение – его ждут с минуты на минуту. И все же гости спокойно беседуют; их исключительная, совершенно спокойная вежливость – плод старого китайского воспитания.

Обсуждались философские вопросы; один из чиновников, который прекрасно говорил по-французски, исполнял роль переводчика. Какие бы чувства ни испытывал губернатор во время этого приема, проходившего в столь трагических обстоятельствах, на лицах гостей сохранялись улыбки. Беседа за чайным столом сродни дискуссии литераторов, увлекшихся интеллектуальной игрой, а заключалась она в обмене тонкими мыслями, совершавшемся самым бесстрастным образом.

Как рафинированны и цивилизованны китайцы – просто чудо – и как привлекательны, хотя конечно же и у них есть слабые стороны.

Наконец мне удалось выбраться из района беспорядков. Я в Амдо, устроилась на территории дворца Пегьяй-ламы, в монастыре Кум-Бум; снова погрузилась в тибетскую жизнь.

«Приветствия Будде

На языке богов и языке лусов [34],

На языке демонов и языке людей,

На всех сущих языках

Я славлю Учение».

Несколько парней стоят на плоской крыше общего зала и очень быстро читают литургические формулы, одновременно поднимая ракушки (музыкальный инструмент) к губам: по очереди делают вдохи, а их товарищи дуют. По спящему еще монастырю разносится звонкими волнами протяжный рев, то поднимаясь, то опускаясь в крещендо и диминуэндо.

Над перистилем зала вырисовываются на фоне звездного неба силуэты молодых послушников, обмотанных священническими тогами, – ряд темных неземных существ: они спустились с небес, чтобы разбудить впавших в смертный сон мертвых. И впрямь, безмолвный гомпа, с множеством низких побеленных домиков, кажется ночью огромным некрополем.

Но вот музыкальный призыв замолкает; в окнах царственных гарбас[35] слышится шум из ташас[36] , разбросанных вокруг них. Открываются двери, сотни ног шлепают по улицам и проспектам города-монастыря: ламы направляются на утреннее собрание. Как только они входят во двор общего зала, небо бледнеет и начинается день. Сняв фетровые сапоги, – их оставляют на улице, сваливая в кучи тут и там, – каждый спешит занять свое место.

В больших монастырях собирается по нескольку тысяч монахов. Разношерстная, оборванная, дурно пахнущая толпа составляет причудливый контраст с роскошью и пышностью высших священнослужителей: они в золотых парчовых облачениях, а чонг чен шалнго – настоятель, избранный правитель гомпа, – в усыпанной драгоценностями накидке и с таким же посохом.

Всюду бесчисленные изображения Будды и других божеств – свисают с высокого потолка и галерей, стоят у высоких колонн; сонм других достойных поклонения святых, богов и демонов смутно проглядывает с фресок, украшающих стены темного сооружения.

В конце зала, за рядами масляных ламп, мягко сияет позолоченная статуя бывшего великого ламы и массивные серебряные и золотые раки – в них хранятся пепел или мумифицированные тела. Мистическая атмосфера окутывает людей и предметы, погружая во мрак будничные детали, облагораживая позы и лица. Какие бы несообразности ни заметили вы среди собравшихся здесь монахов, все в целом представляет весьма впечатляющее зрелище.

Теперь все садятся перекрестив ноги, неподвижно: ламы и служители – на своих тронах, высота которых соответствует их рангу, а просто духовные лица, их большинство, – на длинных скамьях почти на уровне пола.

Начинаются песнопения – глубокие по тону, в замедленном ритме. Иногда пение гимнов сопровождается колокольчиками, завывающими гъялингами [37], грохочущими рагдонгами [38], крошечными барабанчиками и большими барабанами, отбивающими ритм.

Младшие послушники, сидящие у самых дверей на краешках скамеек, едва смеют дышать – знают: стоглазый чёстимпа [39] тут же заметит и тихое словечко, и лишний жест – недаром висят рядом с его высоким стулом, всегда под рукой, устрашающие посох и плеть.

Наказания, однако, предназначены не только для маленьких мальчиков – и вполне взрослых членов духовного ордена время от времени подвергают им. Мне пришлось стать свидетельницей неприятных сцен подобного рода. Одна из них произошла в монастыре секты Сакайа во время торжественного празднества. Несколько сот монахов собрались в тсокханг (зале для собраний); служилась обычная в таких случаях литургия, звучала музыка; трое передали что-то друг другу жестом. Сидели они не на передней скамье и сочли, что их вполне прикрывают сидящие впереди: легкие движения рук, взгляды, которыми они обменялись, останутся не замеченными чёстимпой. Однако боги – покровители монастыря – наделили, видно, сурового служителя сверхъестественной остротой зрения: чёстимпа разглядел правонарушителей и направился прямо к ним.