Залог мира. Далекий фронт

— Да? — не проявляя особого интереса, сказал Кросби. — Вполне возможно. С этой точки зрения я к ней не присматривался. — И, выдавая своё беспокойство, спросил: — Какие же дела привели вас сюда, Гибсон? Вы меня очень взволновали, даже больше — испугали.

— Я скажу вам всё, Кросби, — медленно, как бы оттягивая главное сообщение, произнёс Гибсон, — но вы должны обещать мне выслушать всё до конца и не падать в обморок. Вы готовы?

— Готов, — не совсем твёрдо ответил Кросби.

— Слушайте меня внимательно: без вашего согласия я истратил двести тысяч долларов.

Кросби почувствовал, как пол закачался у него под ногами. Подобного известия он не ждал. Видимо, Гибсон не понимает всей критичности их положения, если даже теперь может вести себя так легкомысленно!

— Что? — переспросил Кросби. — Растратили двести тысяч?

— Я не растратил, а истратил.

— Это всё равно, — воскликнул Кросби. — После наших потерь, после того, как заводы Германии перестали давать и ещё долго не будут давать прибыли? Вы понимаете, что вы натворили? Вы вырвали у меня изо рта последний кусок!

Гибсон улыбался.

— Спокойнее, Кросби, — сказал он. — Видимо, бомбёжки и в самом деле лишили англичан их знаменитого спокойствия. Не надо патетических восклицаний, громких деклараций и вульгарной помпы. Выслушайте меня.

У мистера Кросби возникло ощущение непоправимой утраты.

— Двести тысяч, — в отчаянии повторял он. — Подумать только: двести тысяч! И это тогда, когда всё идёт вверх тормашками и никто не знает, каким будет завтрашний день!

— Замолчите вы или нет? — сердито закричал Гибсон.

— Не замолчу, — вспыхнул Кросби. — Без моего согласия вы не имели права тратить наши последние деньги.

— Ну, если так, то вы не узнаете, куда я их дел.

Кросби испугался. В самом деле, надо прежде всего узнать, куда делись эти тысячи.

— Нет, нет, продолжайте, — покорно сказал он. — Я вас внимательно слушаю.

Сэм Гибсон довольно улыбнулся и уселся в кресло у письменного стола.

— Мы с вами сейчас почти нищие, Кросби. Но как только кончится война, мы опять крепко встанем на ноги. Однако это возможно только при одном условии: если наши заводы на Рейне сохранятся, если их не разрушит наша доблестная англо-американская авиация. Вы поняли мою мысль?

— Ничего не понял, — в отчаянии простонал Кросби.

— А дело проще простого, — продолжал Гибсон. — Неужели вы не догадываетесь? Я пригласил к себе одного представителя высшего командования военно-воздушных сил, и он за вышеуказанную сумму обязался охранять наши заводы, независимо от того, что на них будут производить немцы.

Артур Кросби всё понял.

— Гибсон! Вы гений! — воскликнул он.

Гибсон сдержал самодовольную улыбку.

— Видели бы вы, какая это была сцена, — продолжал он. — Сначала генерал стал в позу и начал произносить речи, как президент перед выборами. В первую минуту он даже взволновал меня своим чересчур горячим патриотизмом. А потом я понял: ему нужен какой-то выход, чтобы вполне достойно согласиться на моё предложение и чтобы это всё носило патриотический оттенок. Тогда я вспомнил о своей коллекции марок. Она-то и стоила двести тысяч. Показываю ему альбомы, как будто совсем закончил деловой разговор, и говорю: вот, мол, завтра придётся продать, чтобы иметь деньги на восстановление заводов, которые не сегодня-завтра будут разбиты нашей авиацией. Тут он понял, какой выход для него открылся. Взял коллекцию и заявил: большой грех её продавать, надо отдать её в государственный музей, а государство должно вам отплатить сохранением заводов. Одним словом, соус полуплен вполне патриотический. Хотел бы я увидеть музей, в котором будет лежать эта коллекция! Перед тем как согласиться, он, наверное, подсчитал стоимость каждой марки. Ну, а потом взял карту и начертил вокруг Ригена синий кружок. Это означает, что авиации запрещено бомбить данный объект, и наши заводы останутся целёхоньки… До сих пор без смеха не могу вспомнить эту сцену.

И Сэм Гибсон рассмеялся громко, раскатисто, по-американски — широко раскрывая большой рот.

Но Кросби не разделял восторгов своего компаньона.

— Прекрасно сделано, — осторожно сказал он, — но если на наших заводах немцы начнут производить оружие, то это будет опасно для наших войск.

— Ну вот, — почти с презрением сказал Гибсон, — у вас тоже заиграла патриотическая струна, точь-в-точь как у того генерала. Война уже выиграна, поймите это, мой дорогой! Совершенно безразлично, что немцы будут вырабатывать на этих заводах. Для нас с вами опаснее другое…

— Вы намекаете на восток? — спросил Кросби.

— Именно так, Кросби, я говорю о русских. Вот если они подойдут к Ригену и узнают, что немцы производят там танки, то наверняка не оставят от наших заводов камня на камне.

— Ужасно! — воскликнул Кросби.

— Но нам об этом нечего беспокоиться, — продолжал Гибсон. — С воздуха нашим заводам опасность сейчас уже не угрожает, а Брэдли с Эйзенхауэром продвигаются вперёд довольно быстро. Будем надеяться, что русские не придут в Рур… Ну как, теперь вы утверждаете мои непредвиденные затраты?

— От всего сердца! — воскликнул Артур Кросби в искреннем восторге.

Он хотел ещё о чём-то спросить своего компаньона, но в это время за дверью, ведущей в гостиную, раздался топот ног, послышался громкий смех, и мистер Кросби поспешил взглянуть, кто посмел нарушить священную тишину его дома.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Войдя в гостиную в сопровождении Гибсона, Кросби оторопел. То, что он увидел, лишило его дара речи: со времени постройки дома здесь не происходило ничего подобного.

Посреди комнаты, подхватив на руки гибкую Джен, кружился высокий лейтенант в форме лётчика королевского воздушного флота. Его тёмные волосы упали на лоб, он не отрываясь смотрел в лицо Джен, ничего не замечая вокруг и приговаривая в такт своему танцу:

— Наконец! Наконец! Наконец!

— Пусти меня, Ральф, — говорила Джен, — пусти, у меня голова кружится.

Не отводя взгляда от её лица, Рандольф Крауфорд осторожно, будто большую хрупкую куклу, поставил Джен на ноги.

— Наконец я тебя увидел, — сказал он. — Боже, какая ты красивая! Ещё лучше, чем в снах.

И, осмелев, Крауфорд крепко обнял и поцеловал девушку. Только тут Джен заметила отца и мистера Гибсона, уже давно стоявших на пороге гостиной.

Девушка покраснела и вырвалась из объятий своего жениха.

— Ты забываешься, Ральф, — сердито сказала она, поправляя причёску.

— А кто нам мешает! — воскликнул Крауфорд. Но, взглянув туда же, куда смотрела Джен, смутился не меньше её. Он опустил голову, не зная, как выйти из этого неприятного положения.

Мистер Кросби выручил его.

— Рад вас видеть, Крауфорд, — сказал он, протягивая лётчику руку. — Какими ветрами занесло вас сюда?

— Простите меня, мистер Кросби, — с трудом овладев собою, сказал Крауфорд, — я совсем потерял голову от счастья. Как вы поживаете, мистер Кросби? Как вы поживаете, мистер…

— Меня зовут Сэм Гибсон, — отрекомендовался американец.

— Сэм Гибсон, — повторил Рандольф. — Как вы поживаете, мистер Гибсон?

— Благодарю, хорошо. А как поживает королевский воздушный флот? — бесцеремонно разглядывая жениха Джен, спросил Гибсон.

— Королевский воздушный флот, насколько мне известно, живёт прекрасно, — ответил Рандольф и сразу повернулся к Джен, давая понять, что этот вопрос его мало интересует.

— Джен, хорошая моя, — сказал он, — как же тебе удалось вырваться? Это неожиданно и чудесно, как в сказке.

Джен радостно улыбалась, глядя на Крауфорда. Он и в самом деле любит её, если может так открыто радоваться, нарушая все традиции английской сдержанности. Да и сама Джен была несказанно рада увидеть Ральфа, которого искренне любила.

— А я и не вырывалась, — не отводя от Крауфорда сверкающих глаз, ответила Джен, — просто приземлились недалеко от нашего лагеря парашютисты-десантники, неожиданно появился Антони Стаффорд, и они освободили всех пленных, а заодно и меня. До этого я задушила надсмотрщицу, и мне спасла жизнь одна русская девушка. Собственно говоря, это не так много, но вполне достаточно для того, чтобы узнать, что такое война.