«Жизнь моя, иль ты приснилась мне...»(Роман в документах)

— Так обуздывают власти необузданные страсти! — с усмешкой сказал мне Арнаутов. — Такое ощущение, будто нам всем, а Хусайнову в первую очередь, в рожу плюнули!.. И утереться не дают. Ходи оплеванный!..

Как потом с удивлением сообщил Фролов, в поступившем из штаба армии распоряжении не было ни слова о непотребном безобразном поведении начальника опергруппы — он там вообще не упоминался.

Майор Булаховский — как прокурор дивизии он знал несравненно больше не только строевых, но и штабных офицеров — объяснил, что майор, начальник опергруппы, разумеется, к полковнику не приравнивается, но что, мол, возглавляет все оперативные группы на территории Германии заместитель Наркома внутренних дел товарища Берии, его любимец и протеже, особо к нему приближенный комиссар государственной безопасности по фамилии Серов, и потому даже командующий армией не хочет неприятностей. Очевидно, от Булаховского же стало известно, что Серов имеет высшие полководческие и боевые награды, в том числе и звание Герой Советского Союза за выселение гражданского населения с Кавказа, из Крыма и даже из Польши, отчего среди офицеров возникло обоснованное предположение, что всех немцев — как они подозревают и боятся — будут переселять в Сибирь. Должно быть, для таких маневров и прибыла сюда по окончании военных действий опергруппа НКВД.

Когда при мне дней пять назад произнесли фамилию «Серов», я сразу вспомнил, что слышал ее не раз до войны от своего дяшки Круподерова, называвшего Серова запросто, по-свойски, Иваном или «Серым».

Поступившее из штаба армии указание задело достоинство офицеров и прежде всего ветеранов дивизии. Было оскорбительно, что какой-то тыловой оперативник, майор, имевший какую-то бумагу, подписанную Серовым, был поставлен выше подполковника- фронтовика и мог безнаказанно оскорблять лучшего в дивизии полкового командира. Было обидно и оскорбительно, что прибывшие из глубокого тыла «серовцы» — так их прозвали в дивизии — были как бы поставлены выше нас, воинов-победителей прославленного соединения, награжденного пятью боевыми орденами.

Впрочем, «серовцы» не теряли времени даром. В прошлое воскресенье в полдень ими был арестован немец-подросток, который шел по городу и нес на груди картонку, на которой было написано по-немецки: «Хоть я и босяк, но я верю в Гитлера». К вечеру опергруппой были арестованы около двадцати его приятелей и знакомых в возрасте от четырнадцати до семнадцати лет, а через два дня стало известно (начальник опергруппы поставил в известность командование), что немец, именовавший себя босяком, является руководителем тайной разветвленной террористической организации «Вервольф», а остальные арестованные — ее членами, и все они ставили своей целью не менее, как убийство товарища Сталина.

Еще до вступления на территорию Германии нас все время предупреждали о необходимости ежеминутной чрезвычайной бдительности, о вездесущем вражеском подполье, было немало указаний и ориентировок об отравлении колодцев и продуктов питания в домах и на складах, о диверсиях и террористических актах, дважды сообщалось о приговорах Военных трибуналов, осудивших к расстрелу немок, умышленно, по заданию, заражавших наших военнослужащих гонореей и даже сифилисом. Нас так дрочили бдительностью, что за каждым углом мерещились враги, и, если при размещении в деревне или в поле в темноте раздавался шорох, поднималась такая стрельба, как в бою.

То, что миллионы немцев будут переселять в Сибирь, тогда, летом сорок пятого года, мне представлялось естественным и вполне логичным.

Однако с организованным подпольем мы не встретились ни разу, и здесь, в Грабове, за две с лишним недели ничего не было, но стоило появиться опергруппе НКВД, и сразу тайное стало явным. В связи с выявлением и арестом террористической группы «Вервольф» среди офицеров возникло немало разговоров и вопросов. Неясно было, например, почему столь ответственное задание было возложено на подростков, и, если организация была тайная, как уверяли, тщательно законспирированная, почему ее руководитель средь бела дня шел по центру города с плакатом, за который не могли не посадить.

Сомнения высказывал позавчера в офицерской столовой сидевший со мной за одним столиком старший лейтенант Васька Дудков, командир роты из саперного батальона, я его знал еще по боям на Висле.

Услышав разговор, к нам подошел закончивший обед начальник штаба батальона капитан Нелюбин. Он остановился около нашего столика и, ковыряя спичкой — прочищал щели между зубами, — вдруг строго сказал:

— Ты что, Дудков, проповедуешь?! Есть установка на бдительность! Предельную! — подчеркнул Нелюбин. — А ты Федотова с панталыку сбиваешь! Мозги ему пудришь!

— Так странно все это, товарищ капитан, — покраснев и торопливо прожевывая, сказал Дудков и поднялся из-за стола. — Если эта организация такая тайная, зачем же ее главарь демонстрирует с плакатом по городу?

— Молчать!!! — возмущенно закричал Нелюбин и с силой бросил спичку так, что, отскочив от стола, она попала Дудкову в стакан с компотом. — Ты что хочешь сказать, что у немцев нет подполья? Нет диверсантов и террористов? Или что «Вервольф» — это выдумки?.. Услышу еще раз — доложу комбату и замполиту! И тебя, разгильдяя, так за мошонку прихватят, что завоешь!

Получившее немалую огласку оскорбление Хусайнова не могло быть оставленным без последствий и, поскольку командующий и Военный Совет армии сделать это по политесным соображениям не смогли или не решились, отмщение стало делом чести офицеров — ротных и взводных командиров нашего стрелкового полка.

На исходе следующих суток, примерно около полуночи, почти одновременно в разных концах города внезапным нападением были обезоружены три патруля НКВД: было отобрано шесть автоматов и три пистолета, причем лейтенант, старшина и сержант, попытавшиеся оказать сопротивление, были жестоко избиты, у всех были отобраны не только удостоверения личности, но и партийные билеты. На другой день майор немедля поехал в Берлин якобы к самому Серову.

Спустя десятилетия я узнал доподлинно, что Иван Александрович Серов, прозванный за свою деятельность «Иваном Грозным», действительно в тридцать девятом году руководил арестом и выселением сотен тысяч людей из западных областей Украины и Белоруссии, в сороковом году возглавлял выселение литовцев, эстонцев и латышей из Прибалтики, в сорок первом — арестовал и переселил республику немцев Поволжья, потом, во время войны, под его единовластным начальством также полностью были арестованы и высланы некоторые народы Кавказа и крымские татары, а затем депортированы в тайгу и западные украинцы, поляки, прибалты, молдаване… В течение одиннадцати лет он действительно был главноначальствующим по массовым арестам и выселению целых народностей и народов, за что и впрямь был удостоен звания Герой Советского Союза и высших боевых и полководческих орденов.

Как выяснилось впоследствии, более миллиона человек из переселенных комиссаром государственной безопасности Серовым в тайгу и среднеазиатские пустыни, погибли, однако он отделался легким испугом и, спустя четыре десятилетия после войны, жил в том же правительственном, печально известном доме на набережной, выращивал клубнику и цветы на государственной даче. Его, без преувеличения, самого чудовищного после Ежова и Берии палача, даже не судили…

33. После отлупа

Судьба или жизнь щелкнула меня утром на отборочном строевом смотре по носу, и весьма чувствительно. Все было правильно и закономерно: война, сохранив жизнь, многих изувечила и обезобразила — так что же было им таким делать на параде победителей?

Но и в страшном сне я не мог предположить, что за такую мелочь, ерунду — всего-то еле заметный шрам на правой щеке — меня безоговорочно отбракуют и выкинут из списка участников и лишат мечты пройти в парадном строю победителей мимо Мавзолея.

Я впервые ощутил себя не боевым офицером, а пошлым неудачником, кандидатом на штатские шмотки.