«Жизнь моя, иль ты приснилась мне...»(Роман в документах)

Все вышеуказанные изменники Родины отделом контрразведки «Смерш» арестованы. Ведется следствие.

Факты дезертирства среди бывших военнопленных, повторно призванных в Красную Армию, говорят о том, что прибывшее пополнение из пересыльных пунктов и фильтрационных лагерей офицерский состав ОКР «Смерш» там изучает плохо и недостаточно проводит проверку этих лиц.

Полковник Фролов.

ИЗ ПРИКАЗАНИЯ КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ 71 АРМИИ

Несмотря на мое приказание от 23 мая с.г. «Об отношении к военнослужащим Красной Армии, освобожденным из немецкого плена», в отдельных частях и соединениях по-прежнему бытуют факты издевательского и враждебного к ним отношения, что создает у бывших военнопленных неуверенность в своем будущем.

В результате запугивания, угроз, систематических насмешек и травли некоторые из бывших военнопленных, призванных вновь в ряды Красной Армии, психологически не выдерживают, дезертируют или кончают жизнь самоубийством.

Эти позорные факты приводят к снижению боеспособности армии и не достойны звания советского воина-победителя.

В целях решительного пресечения подобных недопустимых явлений

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Всем политработникам усилить политическую, воспитательную и разъяснительную работу среди командиров и военнослужащих полков, батальонов, рог и взводов.

2. На комсомольских и партийных собраниях обсудить факты жестокого и безобразного отношения к бывшим военнопленным.

3. О всех случаях неправильного враждебного отношения к бывшим военнопленным немедленно докладывать в штаб армии.

О принятых мерах по выполнению настоящего приказания донести к 5.06.45 г.

Генерал-полковник Смирнов.

ПОЛИТДОНЕСЕНИЕ НАЧАЛЬНИКА ПОЛИТОТДЕЛА 425 СД

В дополнение к моему донесению от 25.05.45 г. сообщаю приговор Военного трибунала 425 сд по делу красноармейцев Носкова В.П., Ковальчука А.Т., Летучего Н.М., которые по договоренности между собой в целях изменить Родине дезертировали из части и перешли через демаркационную линию на сторону английских войск.

Военный трибунал дивизии в закрытом судебном заседании ПРИГОВОРИЛ:

Носкова Владимира Петровича подвергнуть высшей мере уголовного наказания — расстрелу.

Красноармейцев Ковальчука Андрея Терентьевича и Летучего Николая Михайловича — лишить свободы на десять лет каждого с отбыванием срока в ИТЛ и поражением в правах на 5 лет.

Для предотвращения подобных случаев — дезертирство и тягчайшее преступление: измена Родине, — приговор через политаппарат частей и подразделений доведен до всего личного состава.

Полковник Фролов.

* * *

На окраине Грабова занимались строевой подготовкой бойцы. Они с песней маршировали в парке, метрах в ста от дома, где я находился, и оттуда отчетливо доносились слова бодрой строевой песни:

Они появились в городке дней десять назад и назывались оперативной или маневренной группой НКВД. В названии «маневренная» было поначалу что-то непонятное, необъяснимое — собственно, для каких маневров их прислали в Германию через неделю после окончания войны?

Несколько офицеров и десятки солдат в аккуратном, с белоснежными подворотничками, всегда наглаженном обмундировании, в форменных фуражках с синими околышами и новеньких яловых сапогах, они — даже рядовые — были одеты лучше младших офицеров в стрелковых полках. Когда я видел их на улицах, то всякий раз своими отменным обмундированием, рослыми фигурами и выражавшими особое достоинство и превосходство непроницаемыми лицами, они напоминали мне о патруле войск НКВД, задержавшем меня в морозной Москве при возвращении из госпиталя в конце декабря прошлого года.

И в памяти всплыли заснеженные переулки в районе площади Пушкина, наледи на тротуарах, замерзшие окна старых, с облупившимися фасадами домов, и как меня, словно дезертира или бандита, вели двое с самозарядными винтовками СВТ наперевес, и острый клинковый штык, казалось, касался моей поясницы, а у третьего — старшего лейтенанта — на всякий случай была расстегнута перетянутая на живот кобура с пистолетом, и я шел, опустив глаза, чтобы не встречаться взглядом с редкими прохожими — за кого они меня принимали и что обо мне могли подумать?

И как меня шмонали в районной комендатуре, не обыскивали, но заставили вынуть все из карманов и вывернуть их, и вытряхнуть все из вещмешка на стол, и как затем приказали раздеться догола и настороженно рассматривали шрамы на груди, на животе и ногах, и как осматривали и даже прощупывали шинель, ватник с одним рукавом, гимнастерку, шаровары, кирзовые сапоги… В памяти всплыло (навсегда запечатлелось, сохранилось) оскорбительное, пятимесячной давности, унижение офицера, возвращавшегося после тяжелого ранения из тылового госпиталя в Действующую армию…

Из разговоров офицеров я знал, что в отношениях с опергруппой сразу возникли сложности, и на второй или третий день после их прибытия в городок произошел инцидент: майор, начальник оперативной группы, не поприветствовал коменданта города подполковника Хусаинова, и в ответ на замечание заявил, что по должности он приравнивается к полковнику, армейскому же командованию вообще не подчиняется и в доказательство предъявил какое-то специальное удостоверение.

По рассказам очевидцев, двух офицеров дивизии, начальник опергруппы и Хусаинов прямо на площади в присутствии младших по званиям и цивильных немцев орали друг на друга, причем майор, будучи выпивши, кричал Хусаинову: «Это тебе не татаро- монгольское иго!», прилюдно материл и даже угрожал превратить его не то в лагерную пыль, не то в лагерный порошок. Хусаинов в ярости хотел якобы пристрелить майора, но удержался.

Подполковник Хусаинов немедля написал рапорт Астапычу, но, поскольку опергруппа, как выяснилось, командиру дивизии действительно не подчинялась, рапорт был отправлен командующему и в Военный Совет армии. Перед этим, как и положено, о безобразном поведении майора Астапыч доложил командиру корпуса.

По поводу этого скандального инцидента среди офицеров было немало разговоров. Хусаинова, выросшего за три года боев от командира роты до командира полка, в дивизии хорошо знали и любили. Офицеры были оскорблены, и никто не сомневался, что у генерал-полковника и Военного Совета армии достанет власти, чтобы поставить на место и примерно наказать зарвавшегося оперативника.

В тот же вечер за ужином Арнаутов, припоминая, сказал мне:

— Русское офицерство жандармов, независимо от чина, всегда приравнивало к доносчикам и физически их не переносило. Не только в кавалерии, но и в пехоте! Мы их так презирали, что руки им никогда не подавали! Но чтобы жандарм не поприветствовал старшего по званию армейского офицера — такого не припомню!.. А теперь — до чего же обнаглели! Или действительно власть им такая дана?.. Стрелять его не надо, — разумея начальника опергруппы, заметил Арнаутов после короткой паузы, — но морду набить с воспитательной целью, там же, на месте, да так, чтобы мама родная не узнала — не помешало бы!.. А коль Хусаинов не набил, пусть теперь командующий ввалит майору на всю катушку!..

Задетые за живое, два дня мы жили в ожидании решения генерал- полковника и гадали, как будет наказан майор, и пророчили ему самые суровые кары, а затем были, без преувеличения, ошеломлены: из штаба армии поступило директивное указание — с опергруппой НКВД «не связываться» и ни в коем случае не конфликтовать.

Меня об этом в срочном порядке предупредил Фролов, а я, в свою очередь, — командиров взводов и отделений в роте. После этого, проезжая по городу на мотоцикле и сбрасывая скорость у перекрестков, я, завидя синие фуражки, смотрел прямо перед собой на проезжую часть, чтобы не оказаться униженным неприветствием младших по званию.