Из-за парты — на войну

— Факт! — подтвердил Лека.

Виктор не ответил, а отвернулся и рассеянно уставился в окно. Там, за окном, под каштанами прогуливались по-вечернему нарядно одетые люди. Некоторое время Виктор сидел молча и смотрел на улицу. Потом как-то сразу, словно решившись, шумно вздохнул и, скользнув по нашим лицам большими печальными глазами, неожиданно поднял над столом левую руку.

— Ты чего? — не понял Тимоха.

Поставив локоть на стол, Виктор посмотрел на свою руку так внимательно, словно видел ее впервые.

— Видишь? — Он резко выпрямил пальцы — один, указательный, остался согнутым под прямым углом. Похоже было, что Виктор нарочно не разогнул его.

— Разогни! — быстро сказала Валя.

Мне тоже хотелось сказать «Разогни!», но я не посмела, догадываясь, в чем дело.

— Когда-то в детстве сломал, вот так он и остался на всю жизнь.

— Так это же чепуха! — воскликнул Тимоха. — Можно и без него — левая же! А ручку управления нужно держать правой!

— Факт. Да если бы и правая, все равно ничего, — убежденно сказал Лека. — Подумаешь — палец!

— Ты, Виктор, не обращай внимания на это! — посоветовала Валя и сразу умолкла, сообразив, что дело совсем не в том, как сам Виктор относится к этому.

— Чепуха… — повторил Тимоха, но уже не так уверенно, а скорее для того, чтобы убедить самого себя.

И все замолчали, вдруг поняв, что даже такой пустяк может сыграть решающую роль в судьбе человека.

Виктор по-прежнему держал руку на столе и разглядывал указательный палец, словно ждал, что вот сейчас он, наконец, разогнется…

— Я тоже думаю, чепуха, — медленно произнес он. — И совсем не замечаю. Привык. А вот медицинская комиссия так не думает.

— А ты что, уже узнавал? — спросил Тимоха.

Виктор кивнул и спрятал руку под стол.

— Вот такие дела, хлопцы. Не так все просто в этом мире. Но планеры я не брошу! Когда-нибудь и до самолетов доберусь — торжественно обещаю! Провались я на этом месте, если не добьюсь того, что задумал…

Он говорил преувеличенно бодро и весело, но голос подводил Виктора: сегодня его мягкий, чистый баритон был с хрипотцой, а на лице оставалось грустное выражение даже тогда, когда он смеялся.

— Станете вы летчиками. Отличными. Знаменитыми…

И Виктор, как всегда, начал мечтать вслух. Но что бы он ни говорил, какие бы красивые и высокие слова ни употреблял, Тимоха ни разу не остановил и не упрекнул его.

— …Тимоха возглавит экипаж. Вторым летчиком у него будет Лека, а Птичка — штурманом…

Виктор умолк, и все, как по команде, посмотрели на меня. До сих пор я еще не решила твердо, хочу ли стать профессиональным летчиком и следует ли мне идти вместе с остальными в аэроклуб, чтобы потом навсегда остаться в авиации.

Ребята ждали от меня ответа.

— Ты пойдешь с нами, Птичка? — отрывисто спросил Тимоха.

И я почувствовала, как ему хотелось, чтобы я согласилась.

— Куда ей!.. — насмешливо произнес Лека.

— Сейчас девчат не очень-то берут, — тихим голосом сказал Виктор. — В прошлом выпуске было всего две девчонки. Но, принимая во внимание особые данные…

Он слабо улыбнулся, а Валя, не поняв шутки, быстро подхватила:

— Мы же все-таки летали! Должны ведь они учесть планерку! Не могут нас не взять!

Валя, которая страстно хотела научиться летать на самолете, чтобы потом стать военным летчиком, верила в свою счастливую звезду, не допуская и мысли о том, что ее могут не принять. Посмотрев на Виктора, который сидел понурив голову, словно приговоренный к казни, я просто из солидарности сказала:

— Да меня не возьмут. Так что об этом и говорить не стоит.

Я и в самом деле была почти уверена, что медицинская комиссия забракует меня: вес малый, да и рост тоже не ахти какой. К тому же девушек и в самом деле принимали в аэроклубы неохотно.

Виктор с удивлением поднял на меня глаза, видимо, не понимая, как это можно колебаться и раздумывать, если есть возможность поступить в аэроклуб, и с укором произнес:

— Эх ты, Птичка! Тебя еще уговаривать нужно.

И тогда я поспешила согласиться, чтобы никто не подумал, будто я ломаюсь:

— Ну конечно, я попробую. Может быть, примут.

Мы вышли на улицу. Возбужденные, чувствуя на сердце какую-то особенную теплоту, которая обычно появляется у друзей перед расставанием, мы побрели по Крещатику, пересекли один парк, потом другой и очутились на высоком берегу Днепра. Здесь на кручах, устроившись на поваленных ветром стволах акаций, мы долго сидели все вместе и пели.

Солнце зашло, погас оранжевый закат. Светившиеся высоко в небе серебристые тучки потемнели, стали серыми.

Перед нами внизу отливали сталью воды Днепра. Дальше, за рекой, до самого горизонта тянулась приднепровская равнина.

Пел главным образом Виктор, а мы слушали его и подпевали. Он пел родные украинские песни — о Днепре, о несбывшейся мечте. Его сильный голос легко и свободно плыл над крутыми прибрежными холмами и замирал где-то вдали, сливаясь с бескрайним простором за могучей рекой.

— Хорошо ты поешь, Виктор, — сказала Валя. — Заслушаешься.

— Тебе бы в консерваторию, — поддержала я Валю. — У тебя талант!

Виктор не отвечал, а все пел и пел. Ему сегодня пелось…

Он и сам понимал, что ему прямая дорога в консерваторию. Но авиация… Она не давала покоя. Чего бы он не отдал за то, чтобы стать летчиком!

Пройдут годы. Много лет, вероятно — двенадцать. И однажды я увижу Виктора в Москве, куда он приедет специально для того, чтобы поступить в труппу Большого театра.

К тому времени, когда он как-то вечером ввалился ко мне и своим звучным голосом сказал: «Ну здравствуй, Птичка! Не ожидала?» — Виктор, окончивший после войны консерваторию, был уже известным певцом. Однако он успел многое и в авиации: летал на различных самолетах, был чемпионом страны по планерному спорту, имел мировые рекорды.

Но с Большим театром договориться он не смог.

— Понимаешь, не повезло. Не нужны им баритоны, своих хватает. Вот если бы тенор или бас…

И Виктор продолжал петь в Киеве, был солистом филармонии, давал концерты. А еще — летал… Без этого он не мог.

Но все это будет потом, двенадцать лет спустя…

Сгущались сумерки. Затуманился горизонт, с реки потянуло прохладой.

— Вот и первые звезды показались на небе. А где же она, моя звезда? — задумчиво сказал Виктор, и слова его прозвучали как продолжение песни.

Никто ему не ответил. Мы находились под впечатлением его песен и боялись проронить слово.

Отсюда, с прибрежных холмов, видна была низкая часть города. В потемневших домах стали зажигать огни, с каждой минутой становилось все больше и больше освещенных окон.

Валя предложила спеть «Любимый город». Мы пели о родном городе, который нужно было защитить от врага, пели о войне, еще не думая о ней серьезно. Когда песня кончилась, опять наступила тишина. И вдруг в тишине раздался голос Тимохи:

— А ведь будет война, ребята…

Война… Вероятно, Тимоха слышал что-нибудь от своего отца, который был кадровым военным, занимал высокий пост и, по-видимому, знал что-то такое, чего не могли знать другие. Да и мой отец, работавший в штабе Киевского военного округа, все чаще поговаривал о том, что события, развивающиеся в мире, неизбежно приведут к столкновению с фашизмом.

Все это понимали и готовились к тому, что придется воевать, по как-то старались не говорить об этом вслух. Два месяца назад, в августе 1939 года, между Советским Союзом и Германией был заключен мирный договор о ненападении.

Всего через неделю после подписания этого договора фашистская Германия напала на Польшу и захватила бы ее целиком, если бы наши войска не поспешили вступить на польскую территорию и взять под свою защиту население Западной Украины и Западной Белоруссии. Теперь, после присоединения этих областей к Советскому Союзу, наша западная граница отодвинулась, и непосредственными нашими соседями стали немцы… Гитлер открыто стремился к захвату новых территорий… Долго ли просуществует мирный договор с фашистской Германией? Что нас ждет впереди?..