Такая долгая жизнь

Заерко снова рассердился:

— Врешь ты все. Боишься, шо имущество твое в наше ведение перейдет, оттого и лютуешь.

— Как бы жаль было имущество, стал бы скотину резать? — ответил Демид.

— А леший тебя разберет! — выругался председатель сельсовета и проговорил: — Ты тока смотри, не чуди мне больше!

Демид на это ничего не ответил, повернулся и пошел в хату.

А в воскресенье видели его на рассвете, как он выходил из Красного яра, а в руках — веревка. Сказали об этом председателю сельсовета, и тот приступил к Демиду с расспросами:

— Ты чо делал-то в Красном яру?

— То моя справа, — нехотя ответил Демид. Был он в тот раз просветленный и дерзкий, как и раньше.

— Ох, Демид, ненадежный ты человек…

А Демид будто и не слышал этих слов.

Что с таким было делать? Встревоженный, под вечер поехал Антон в район — советоваться.

Демид в ту ночь тоже не спал. Он сидел на полу и перебирал уже потертые, исписанные мелким почерком листки бумаги. Для чего? Он и сам не знал. Все, что было написано в них, помнил на память. Он нашел эти письма несколько месяцев назад под стрехой, когда собрался подремонтировать дом. Стал читать — и обожгло его внутренним огнем.

Из писем явствовало, что Лариса не его дочь, а Григория, того чахоточного ссыльного, — проклятье всей его жизни. Из-за него-то он и покинул в свое время родной край — Вологодщину, приехал сюда, в Приазовье, за тридевять земель, чтобы уберечь жену, да, оказывается, поздно.

Скучал Демид на новом месте, непривычна была ему степь, безлесая, голая. Снились ему по ночам сосновый пахучий лес, прозрачные, как стекло, озера, твердые, как дерево, грибки, дымчатая голубика — все то, чем богаты были места, где родился. Лишился всего этого он, а ради чего? Уже чужой плод Ольга носила в своем чреве, а он-то обрадовался — понесла жена, теперь остепенится, прошлое забудется, дитя свяжет их навечно.

Нелюдимый к другим, стал он ласков с Лариской. Любил ее, баловал. Ольга сначала удивилась, потом будто даже обрадовалась и к нему помягчела. И думал Демид: сорную траву вырвал из ее сердца вон. Ан нет!

Застал Ольгу однажды, как она  т о м у  письмо отписывала. Нежданно нагрянул, раньше срока вернулся из города. Она не таилась, думала, соседка зашла, окликнула, а тут он на пороге. Схватила листки, прижала к груди. Но уже не спрячешь. Вырвал он их у нее.

Прочел. Не нашел там слов про любовь, были там слова непонятные, которые он, тот ссыльный, ей всегда говорил. Изорвал письмо в клочья, занес руку — ударить хотел. Но, встретив взгляд ее, понял — не поможет. Еще дальше уйдет от него.

Повернулся, пошел в кабак, напился до полусмерти. Очнулся на третий день у известного на все село забулдыги Федора Кукушки.

Вернулся домой, а Ольга даже не спросила, где был. Все будто пошло по-старому. Весь день он проводил в работе. На ней, работе, вымещал свою злость за нескладную долю. Золотишко завелось. Привез он как-то из города ей перстень. Понравился перстень Ольге. Только сказала она ему не то, что хотел он услышать:

— Когда помру, положи со мной в гроб этот перстень…

— Ты чего о смерти-то заговорила? Тебе еще жить да жить, — испуганно сказал Демид.

— Все помрем, — тихо ответила она.

Слова эти камнем легли на сердце Демида. Чтоб успокоить душу, как и бывало прежде, взял он ружье, пошел на охоту. Вернулся через две недели, в изодранном ветвями полушубке, заросший, усталый, а Ольга к нему с просьбой:

— Пусти! К тетке надо поехать! Край нужно поехать!

— Чего же такие волнения, если к тетке? — усмехнулся он в бороду.

Нехитро было разгадать другое. Спросил ее с пристрастием, и она сразу призналась, заплакала:

— Умер он…

И на этот раз смягчился Демид, дал денег на дорогу. И казалось ему: нет теперь помехи его счастью. Но перед рождеством занемогла Ольга. Привез Демид из города лучшего доктора, сказал:

— Подними женку — озолочу!

Но, видно, уж такая судьба ее горькая.

Умирая, все норовила она куда-то глазами вверх показать. Тогда он решил, что взгляд ее уже обращен к богу. Но, видать, помнила она о письмах, земные нити еще держали ее плоть, хоть душа наполовину была там, в вечности.

Положив Ольгу в сырую землю, еще пуще стал он баловать Ларису.

Пришло время, как и просила Ольга, отправил он дочку в станицу, где была средняя школа. Жила она там у Ольгиной знакомой, учительницы. Скучал он без Лариски, а уж приезжала на каникулы — не знал, куда посадить, чем угостить. Рад был несказанно, когда, окончив школу, она вернулась в Солодовку. Преобразилось все: в доме снова появилась хозяйка. По возможности старался он облегчить ее труд. Вот потому и воспротивился Демид возникшей любви ее с Михаилом — голодранцем! Долю свою считал несчастливой и не хотел, чтобы у дочери она была такой же. И вдруг — эти письма. Оказывается, Лариска ему не дочь, а нагуленная девка.

Все он прочитал в ее лице: и острый носик, как у того, чахоточного, и глаза зеленые, и руки тонкие, барские… Сколько лет лелеял чужое семя! Тяжелый разговор с нею был напоследок. И с тех пор не ладилось у них. На покров Лариса укатила в город, к тетке, Ольгиной сестре. И до масленицы ни разу не приехала. Весточки даже не подала. Стало быть, никому он не нужен. Что же делать? Как быть? То, что нажито здесь, не сегодня завтра отберут сельсоветчики. Для чего жить? Быть конягой в колхозной упряжке? Порешить себя? Пробовал, но в последнюю минуту передумал. А не лучше ли кинуть все, стать странником, свободным человеком. Мысль эта, родившаяся внезапно, окрепла в нем. Да, быть одному, свободным. К одиночеству он привык еще на Севере.

Отец Демида на Вологодщине поставил избу за озером, подальше от людей, вот потому и получили они кличку — Заозерные, а потом уже в документах она обозначилась как фамилия.

Демиду по наследству достался добротный бревенчатый дом со светлыми горницами, большой кусок земли при нем. Удача сопутствовала ему в охоте. Шкурки, которые он привозил в Вологду, а то и в Москву, ценились недешево. Демид разбогател. Любой в селе готов был отдать за него свою дочь, но судьба свела его с Ольгой, пришлой, учительницей.

Приехала она сюда, на суровый Север, недавно. Шустрая была и бесстрашная. Одна ходила в лес, по грибы, по ягоды, а в то время пошаливали в окрестностях бродяги. Вот и столкнулась Ольга в лесу с двумя бородачами. Демид услыхал ее крик. Пошел на него. Заплутал, но она успела крикнуть еще раз, прежде чем бродяги втолкнули ей кляп в рот. Тут уже напрямик, через кустарник, подрав одежду и лицо, выскочил он на полянку, а они уже зверствуют над ней.

— А ну, бандюги, мать вашу… Встать!

Те двое, заросшие, оборванные, попятились, юркнули в кусты. Демид подошел, а она — без сознания. Платье на ней разорвано, и до чего ж кожа у нее была нежная да белая. Загляделся Демид, тут-то один бродяга и оседлал его сзади, вскочил на спину. А другой спереди рванул ружье. Повалили Демида, больно ударили чем-то в бок. Выпростал он одну руку, еще сильнее потянул тот, что держался за ружье, увлекся, а Демид тем временем и поддел его охотничьим ножом под ребро. Бродяга сразу обмяк, со стоном сполз на землю.

Другой при виде крови заорал дико, бросился наутек. Тот, раненый, открыл налитые страхом глаза — надо было его кончать, и Демид еще раз ударил его, на этот раз в сердце, как кабана. И все. Тут, как на грех, очнулась Ольга, увидела эту страшную картину — и снова в беспамятство. Взял Демид бродягу убитого, отнес в сторону и бросил в трясину. Не начальству же заявлять на себя? Обмылся в озере. А потом отвел Ольгу домой.

Тайна та и связала их. Первое время Демид опасался — выдаст! Нет, не выдала. Стал он к ней захаживать. Посидит, чаю попьет. Она ему все про разные книжки рассказывала, дала кое-что почитать. Только не смог он их осилить. Скукота одна. Про лес пишут, а чего об нем писать? Иди и гляди, лучше всякой книжки. Как-то сказал он ей об этом, а она вроде обиделась. Не ходил к ней Демид пять дней и каждую ночь, только глаза закроет, видит ее на той поляне в разорванном платье. Наваждение какое-то. На шестой день не выдержал, пришел к ней: