Незабываемые дни

И в самом деле зеленые кусты голубики будто осыпаны нежно-зелеными и беловатыми горошинами неспелых еще, восковых ягод. На орешнике, что напротив, зеленеют первые завязи орехов. Через каких-нибудь два месяца их можно будет собирать. Веселое время тогда в лесу…

— Пойдем, Василька!

Она ступила шаг и сразу же испуганно отпрянула назад. Ей померещилось, что кто-то пошевелился в густом орешнике, словно стон донесся оттуда. Она прислушалась, схватив за плечи Васильку и прижав его к себе. Слегка вздрогнула, когда заметила, как действительно покачнулась нижняя веточка куста, и чей-то голос еле слышно донесся оттуда:

— Помогите… не бойтесь… тут свои…

Надя робко подошла ближе, осторожно раздвинула ветки и остановилась как вкопанная. Перед ней лежал на шинели человек. Он приподнял голову, чтобы лучше разглядеть подошедших. Одна рука была неуклюже перевязана поверх рукава гимнастерки и лежала неподвижно, заплывшая кровью. Пятна крови проступали также на ноге, выше сапога. По ромбам на петлицах Надя сразу поняла, что человек этот, должно быть, большой командир. Но не это сейчас занимало ее мысли. Она беспомощно наклонилась над ним.

— Чем я помогу вам, когда у меня ничего нет под рукой?

— Снимите противогаз, он жмет мне плечо. В противогазе бинт, выньте его… но прежде вы, может, достали бы мне воды… — тихо говорил он иссохшими и почерневшими от пыли губами. — Возьмите мою фуражку и зачерпните в нее воды из реки…

Надя вопросительно посмотрела на Васильку. Мальчик, вначале испугавшийся вида крови, однако спокойно ответил:

— Ты иди, тетя, я побуду здесь, я не боюсь, это наш дядя…

— Откуда же ты взялся, постреленок? — тихо спросил его раненый.

— Я, дядя, из Минска. Мой папа тоже на войне… Немцы стреляли в нас, а мы с тетей Надей уплыли, речку переплыли… Вот… А Игната нашего немцы забрали. А мама тоже уплыла с братиком, но она еще не выплыла из реки… — и Василька умолк, сразу выпалив весь свой рапорт.

— Вот ты какой! Ты же храбрец! Возьми мою сумку, раскрой ее, там найдешь хлеб, ты же, верно, голоден.

— Нет, дядя… — облизнул сухие губы мальчик. — У нас молоко было, целая бутылка. Но когда мы убегали от немцев, она выпала и разбилась… А у меня еще хлеб есть.

Он пошарил рукой в своем кармашке и виновато нахмурился:

— В реке, видно, потерял, а может, он размок в воде. Раненый смотрел на мальчика, вздохнул. Запыленное лицо помрачнело, нахмурилось. Он поглядел на стройные вершины сосен, которые, казалось, клонились набок, вот-вот упадут, раздавят. Это кружилась голова, и раненый, впадая на минуту в забытье, проваливался в зеленую бездну, где не ощущалась тяжесть тела, успокаивалась боль, и мысли расплывались в каком-то дивном тумане. Но боль, уводя человека в забытье, снова выводила его оттуда, безжалостно ставила перед тем, что случилось, что произошло. Человек жадно пил воду, и с каждым глотком к нему возвращались потерянные силы, светлел его взгляд. Человек приподнимал голову, шевелил здоровым плечом, показывая Наде, где лежит его ножик, бинт. Надя разрезала рукав гимнастерки, обмыла рану на руке, перевязала ее. Попыталась стянуть сапог с ноги, но лицо раненого перекосилось от жгучей боли, и тогда она просто разрезала голенище, штанину и старательно перевязала ногу.

Надя еще несколько раз ходила на реку, умыла лицо раненому, нарвала зеленого папоротника, моха, устроила постель человеку.

— Простите, товарищ, но я должна пойти с мальчиком… Мы вас не оставим и перевезем к себе, а теперь я просто не имею возможности взять вас с собою.

— Идите, идите, я знаю…

Она поправила ему шинель, заслонила его зелеными ветками, чтобы он не очень бросался в глаза чужому, и, попрощавшись с ним, быстро пошла с Василькой по знакомой тропинке.

5

Шоссе, пересекавшее город, было захвачено фашистами. Они не смогли продвинуться дальше, так как большой каменный мост через реку был взорван как раз в тот момент, когда на него взошли пять немецких танков. Тогда фашисты бросились по лесной, заболоченной дороге на деревянный мост, который был километрах в двух-трех вниз по реке от города. Через этот мост проходил лесной большак, по нему отступали советские войска на восток. Немцы стремились захватить мост, перерезать большак и окружить красноармейские части. Но километрах в двух от моста немецкие танки, осторожно пробиравшиеся через развороченную мокрую гать в лесу, напоролись на заслон. Со стороны песчаных холмов, раскинувшихся впереди, прогремело несколько дружных орудийных залпов. Передние два танка сразу же окутал густой дым. Третий начал было разворачиваться, чтобы занять более выгодную позицию, и тут же был подбит метко пущенным снарядом. Подбитые танки загородили узкую гать. Следовавшие за ними тесно сгрудились в одну кучу, сзади подъезжали грузовики с автоматчиками, медленно двигалась артиллерийская батарея. Сбитые с толку фашисты подняли беспорядочную стрельбу из пулеметов и автоматов. Над головами красноармейцев, засевших за песчаной высоткой, с визгом пронеслись несколько снарядов и сухо разорвались где-то позади, подняв целые фонтаны черной болотной грязи.

— Наступил, называется, цапле на хвост… — озорно улыбнулся черноватый пулеметчик, скручивая козью ножку, и пригнулся, когда пыльные фонтанчики песка со свистом завихрились на кромке окопа.

— Из крупнокалиберных, видно, смолят…

— Страшно? — спросил у него пожилой комиссар, лежавший рядом с командиром батареи, уже немолодым капитаном. В голосе комиссара чувствовались мягкие иронические нотки.

— Конечно, страшновато, товарищ бригадный комиссар, но ничего, привыкнем. От самого Августова идем, огрызаемся, еще ни одного орудия не потеряли, повезло нам… У некоторых хуже… — грустно проговорил пулеметчик, жадно затягиваясь махорочным дымом. — Одна вот только беда: отступаем… Доколе ж мы отступать будем, товарищ комиссар?

Он не услышал ответа — нарастающий гул заставил всех пригнуться к земле, и оглушительный взрыв прогремел где-то рядом, осыпав лежавших кучами песка и всякой трухи. Послышались стоны раненых. Было подбито одно орудие.

— Переменить позицию! — коротко приказал капитан. Люди подхватили пушки, оттащили их, поставили на новые позиции. Два орудия переправили по специально настланной гати и установили их на сухой полянке среди редкого низкорослого сосняка. Когда батарея с полянки начала обстрел немецкой колонны, с возвышенности видно было, как заметались немцы, некоторые в панике бросились бежать. Группа автоматчиков сунулась было в сторону от дороги, но сразу же увязла по пояс и вынуждена была вернуться обратно на гать. Началась артиллерийская перестрелка. Десятка три автоматчиков бросились вперед, бегом, по гати. Их накрыли несколькими осколочными, и они сначала залегли, а когда по ним ударили шрапнелью, вскочили вновь, побежали назад, оставляя убитых и раненых.

— Не по нутру.

Видно было, как немцы пытаются подвезти тягач к подбитым танкам, чтобы их подцепить или хотя бы сбросить в канаву и таким образом расчистить дорогу всей колонне. Но метким выстрелом с полянки тягач был сразу уничтожен. В середине колонны горело несколько грузовых машин, слышались частые взрывы — это взрывались ящики со снарядами.

Заслон держался. Фашисты бесились, бросались в лобовую атаку, напролом, чтобы смести с дороги неожиданное препятствие, дорваться до моста. Они несли огромные потери, но не успокаивались. И только когда стемнело, угомонились и лишь пускали одну за другой осветительные ракеты.

Ночь тянулась долго, томительно. Комиссар начал беспокоиться, почему не присылают приказа снять заслон, — по всем расчетам видно было, что наши части должны были уже переправиться на противоположный берег реки. Он послал красноармейцев на большак, к мосту, разведать, что делается на дороге. Начинало светать. Порозовели верхушки придорожных берез, далекое, еще невидимое солнце заиграло на редких утренних облаках. С жестким посвистом крыльев пронеслась над лозняком по направлению к реке стайка уток. Несмотря на утреннюю прохладу, глаза слипались, клонило ко сну. Тревожные мысли не давали покоя: как там наши, все ли выбрались, удастся ли сдержать у реки врага?.. Беспокоило ожидание приказа, связного из штаба. Уже прошли сутки с тех пор, как комиссар уехал из политуправления фронта, чтобы лично проследить за переправой, проверить отряд, выдвинутый на глухую лесную дорогу, возможный пункт подхода гитлеровцев.