Транссибирский экспресс

— Ой! А пива вся кончилась, я вам последнюю налила, — простодушно огорчилась девушка.

— А-а-а, она кончилась! — протянул Паша, с иронией посмотрев на Ипполита Николаевича. — Видали? Пивы и той нету! Пи-вы! — И опять пригнулся к Ипполиту Николаевичу: — Нет, я понял, только бежать, бежать отсюда! Нет-нет, без политики, упаси боже, никакой политики! Я не с ними, я не против них, я уеду — и все! И вам, между прочим, советую.

— Это куда же вы советуете?

— А хоть в Харбин. Мне Зверев — может, слыхали — писал оттуда. Он получает... — Паша наклонился к самому уху Ипполита Николаевича и зашептал: — Шестьсот долларов! В неделю!

— Ну, это вы, допустим, загнули, — усомнился Ипполит Николаевич.

— Ну пусть не шестьсот, но он все имеет, все! Там русских полно, Вертинский! Что вы! И никакой политики! Никакой борьбы! Инженер — и все! Как бог буду жить!

Ипполит Николаевич, давно уже с тоской оглядывающийся по сторонам, выждал для приличия паузу, потом забрал с соседнего стула шляпу и портфель:

— Ну, мне пора!

Паша оставил на столе деньги, и они направились на улицу. При выходе с террасы обоим пришлось задержаться, пропуская грузовик с поющими молодыми людьми и девушками в красных косынках. Грузовик выскочил из-за поворота и, разбрызгивая лужи, оставшиеся после недавно прошедшего дождя, скрылся за углом соседнего дома.

— Ну вот, — сказал Паша, показывая на забрызганные водой ботинки, — нет, кто куда, а я в Харбин! Хватит с меня! — И вдруг кинулся бежать.

— Вы куда? — растерянно спросил и без того перепуганный Ипполит Николаевич, но Паша уже уцепился за поручни переполненного трамвая.

4

Казалось, что приближенный мощными окулярами бинокля японский флаг, развевающийся над зданием «Фудзи-банка», находится совсем рядом. Чадьяров повел бинокль вниз, перед ним промелькнули окна и стали видны улица и подъезд здания. Улица была пустынна, только на углу, то и дело озираясь, маячил какой-то человек. Сквозь шум воды в ванной Чадьяров слышал доносившийся из кабинета монотонный голос Ильи Алексеевича, который, копошась в его бумагах, как всегда, докладывал о событиях минувшего вечера.

Последние три дня наблюдений за «Фудзи-банком» совершенно убедили Чадьярова в том, что там готовятся к чему-то серьезному.

Солнце зашло за облако, и Чадьяров чуть приоткрыл узкую створку окна ванной, прижался к стене и слегка высунулся, чтобы лучше было видно улицу. Он не делал этого раньше, потому что солнечный луч, отразившись в стеклах бинокля, мог привлечь к себе внимание тех, за кем наблюдал. Теперь Чадьяров видел не только того, кто стоял рядом с «Фудзи-банком», но и второго, прохаживающегося в конце улицы. Вдруг этот второй замахал руками, и тот, что стоял у банка, кинулся в подъезд. Через мгновение оттуда вышли несколько хорошо одетых господ, а в конце улицы появились два больших лимузина. У банка машины остановились. Встречающие замерли в низком поклоне.

«Ну вот наконец... — подумал Чадьяров. — А то мы совсем заждались... Господин Хаяси?» — изумился он, увидев вышедшего из первой машины карлика. Из второй машины вылез полковник Сугимори.

«Та-ак... кажется, дело серьезнее, чем я ожидал...»

Хаяси и Сугимори поздоровались со встречающими, и все скрылись за тяжелыми стеклянными дверьми.

Чадьяров повел биноклем вверх, и через несколько секунд сквозь окна кабинета управляющего господина Тагавы он увидел входящих гостей. Хозяин, низко кланяясь, предлагал всем садиться.

После положенного обмена любезностями заговорил Сугимори. Он говорил довольно долго и, судя по тому, как его слушали, — о вещах чрезвычайной важности. Чадьярову даже показалось, что внимавшие Сугимори были ошеломлены его сообщением. Затем Тагава, видимо, о чем-то спросил. Ответил Хаяси. Тогда Тагава обратился к одному из своих помощников, тот вышел и скоро вернулся, пропустив впереди себя довольно молодую миловидную блондинку. Ей подвинули кресло, она села. Хаяси что-то сказал управляющему, тот встал и медленно зашторил окна.

Чадьяров опустил бинокль. Он еще не знал, что делать, как поступить, но был совершенно уверен: происходящее имело прямое отношение к интересам Советского Союза.

А вечером он выступал на сцене своего кабаре. Выступал по сокращенной программе — вместо четырех номеров отрабатывал только два — «Маленькие футболистки» и «Шляпа-метеорит».

Первый номер был для Фана несложным. Танцовщицы, наряженные футболистками, сначала разыгрывали непритязательную пантомиму, изображавшую футбольный матч, а затем на сцену сверху падал большой пестро раскрашенный мяч. Танцовщицы по очереди ударом ноги посылали его в зал, а хмельные посетители кабаре кидали мяч обратно. Фан комментировал происходящее.

Второй номер был сложнее. Фан выходил на сцену один в белом смокинге и в черном, оклеенном золотыми звездами цилиндре. После несложных трюков, когда он жонглировал мячиками и кольцами, на сцене появлялась Вера Михайловна, наряженная астрологом — в длинном черном плаще и высокой конусообразной шляпе, вся облепленная звездами, — и останавливалась у края портала. Через всю сцену она кидала Фану его цилиндр, и тот неизменно оказывался на голове владельца кабаре. Вера Михайловна бросала цилиндр, даже повернувшись спиной к Фану, но тот все равно успевал подбежать, и цилиндр точно опускался ему на макушку.

Своих коронных номеров Фан сегодня не исполнял: он опешил к себе в кабинет, где был накрыт столик для гостей — богатого купца Коврова и начальника китайской полиции. Разгримировавшись, Фан присоединился к ним, вернее, он потешал их, рассказывал смешные истории, показывал фокусы, танцевал.

Хотя время было еще не позднее, оба гостя сильно захмелели. Снизу слышалась музыка — в кабаре продолжалось представление, — но в комнате была своя музыка и свое представление: обняв свернутое в рулон одеяло, под патефонный фокстрот танцевал Фан. Гости хохотали, глядя на него, а когда мелодия кончилась, Ковров переставил иглу на лаковый ободок пластинки.

Фан перевел дыхание — пришлось танцевать снова. Конечно, было мало радости выплясывать перед этой парой, но Чадьяров имел свой расчет. Прежде всего, Ковров дал деньги Фану в долг, когда тот открыл заведение. Правда, у Фана была возможность обойтись и без его помощи, но, взяв деньги, он попадал в некоторую зависимость, которая работала на его «историю» — бедного веселого казаха, вырвавшегося наконец из нищеты. Кстати, именно веселый характер Фана, его смех, его умение танцевать способствовали тому, что Ковров дал ему деньги в долг.

Начальник полиции был нужен для другого: хорошие отношения с ним давали возможность Фану время от времени обращаться к нему с просьбами выпустить того или иного русского эмигранта, попавшего в полицию после очередной драки, — большей частью ими оказывались члены «Новой Российской партии». Но все же самым главным для Чадьярова в такие вечера было другое: довольно ценная информация, которую он извлекал из пьяных разговоров начальника полиции со своим ближайшим другом Ковровым.

Патефон умолк, и Ковров собрался было вновь поставить пластинку, но Фан, бросив одеяло, замахал руками:

— Пожалейте, я уже полчаса танцую, сил нет!

— Не хочет! — удивленно обратился Ковров к начальнику полиции. — Давай его кабаре закроем, а? Скажем, что он хунхузов прячет или наркотиками торгует.

В это время на столе Фана зазвонил телефон. Начальник полиции, сидящий неподалеку от аппарата, снял трубку.

— Хозяина к телефону, — сказал он, протягивая Фану трубку.

Фан шагнул было к столу, но Ковров, дернув его сзади за ремень брюк, усадил рядом, на диван.

— Хозяин занят, — сказал Ковров, — танцует для друзей!

Он снова поставил пластинку и уставился на Фана. Тот тяжело вздохнул, поднял с пола одеяло, снова начал танцевать. Начальник полиции положил трубку.

— Какой-то пьяный звонил, — объяснил он Коврову, — я, говорит, из отеля «Насиональ», поставьте, мол, такие-то цифры на рулетку, а выигрыш ему, значит, в тридцать седьмой номер. Каков, а?