Из штрафников в гвардейцы. Искупившие кровью

— Куда? — заорал жандарм, выскочивший откуда-то сбоку. Кажется, это был один из тех, кто остановил его час назад и приказал постричься. Бальк оттолкнул его руку, которой тот пытался ухватить за одежду, и метнулся в сторону от улицы, от домов и тротуаров. Жандарм не сидел в окопах под Вязьмой и Жиздрой. У него нет мотора выживания. Он и под бомбами думает о долге. Такие, если попадают на фронт, живут до первого боя.

Самолеты приближались стремительно. Теперь уже явственно захлопали зенитки на побережье. И тут же их стрельба потонула в грохоте бомбовых разрывов. Значит, бомбят и причал, и госпиталь, и концлагерь. Надо успеть добежать! Ноги несли так, как во время тренировок, когда старик бегал за ними с ореховой палкой, намереваясь огреть каждого, кто споткнется или окажется менее проворным, чем остальные солдаты роты. Вот и кусты. Они хлестали по лицу и рукам. Впереди бежал еще кто-то. Видимо, тоже обладал опытом выживания. Он мчался в теснину оврага, переходящего в ущелье. По дну тек ручей. Они не успели добежать до отвесной скалы, под которой можно было укрыться, как замелькали тени самолетов, позади и впереди загрохотало так, что земля содрогнулась, и сверху посыпались мелкие камни и земля, какой-то хворост и куски досок. Бежавший впереди упал. Бальк машинально, как не раз делал это в бою, подхватил его, поволок вперед.

— Скорее! Скорее! Туда!

Товарища нельзя бросать в трудную минуту. Потому что именно он спасет тебя, когда в переплет попадешь ты.

Они доковыляли до неглубокой пещеры и упали на сухой щебень. Взрывы, казалось, приближались. Сверху сыпались камни. По ущелью потянуло толовую гарь и черные струи дыма. Где-то неподалеку полыхал пожар. Одна из тяжелых бомб разорвалась в глубине ущелья. Их обожгло взрывной волной, которая пронеслась над ручьем как смерч, мгновенно выпарив всю воду. Они, оторванные от всего мира, обхватили друг друга руками и некоторое время сидели так, прижавшись к сырым камням пещеры, которая спасла их от взрывной волны и камней, продолжавших время от времени падать сверху.

Самолеты улетели. Кажется, они очнулись не сразу. Первым в себя пришел Бальк. Он огляделся и увидел, что на него испуганно смотрит девушка. Ну, конечно, мгновенно смекнул он, пахнет от нее не так, как пахнет от солдата. И как он сразу не сообразил?

— Нам повезло. — Он попытался улыбнуться.

Кажется, девушка еще никак не могла прийти в себя.

Зрачки были расширены. Бальк знал, что такое случается с контужеными.

— Все в порядке. Вставай. — Он подал ей руку.

Но девушка продолжала неподвижно сидеть, вжавшись в нишу, образовавшуюся в пещере.

— Наверх не стоит пока выходить. Я знаю, янки бросают бомбы с замедленными взрывателями. Они срабатывают через несколько минут, а иногда и часов. Очень коварные.

После боя Бальку всегда хотелось есть. Только унтер-фельдфебель Штарфе понимал его. «Это у тебя нервное, парень, — объяснил он ему однажды. — В таких случаях лучше выпить. Но ты не пьешь. Это плохо». Конечно, плохо, подумал Бальк, потому что вот сейчас он просто достал бы фляжку и сделал несколько глотков. Но он не пил. От спиртного его выворачивало. Как от вида и запаха трупов, когда он их увидел в первый раз. Тогда блевал весь шестой взвод. Все, кроме унтер-фельдфебеля Штарфе и еще троих ветеранов. Теперь Бальк не знал, как объяснить девушке, случайно оказавшейся рядом, что у него такая болезнь. Есть хотелось все сильнее и сильнее.

— Да, лучше побыть пока здесь, — сказал он. — Все равно состав не подадут, пока не расчистят пути и не восстановят стрелки.

Он снял ранец и начал расстегивать его. Из ранца вкусно пахло колбасой и свежим хлебом. Хлеб, казалось Бальку, пах еще приятнее, чем колбаса. Может, потому, что он напоминал ему родину. Батон был завернут в тонкую пергаментную бумагу, которая вся промокла от масла. Все это он хотел привезти домой нетронутым. Другого подарка для матери у него не было. Но голод есть голод. Да и девушку, с которой ему Бог послал пережить эту бомбежку, надо было хоть как-то поддержать.

— Хочешь? — Бальк вытащил хлеб. Он знал, что с продуктами сейчас в тылу гораздо хуже, чем на фронте. — Давай, садись, угощайся.

И только теперь Бальк увидел ссадину на ее ноге. Кровь залила разодранный чулок и уже засохла. Он знал, что кровь засыхает быстро. Только у мертвых она не засыхает долго. Он вытащил индивидуальную аптечку, разорвал упаковку бинта.

— Давай перевяжу.

— Не надо, — ответила она по-русски, отчего он едва не выронил из рук аптечку.

— Ты что, русская? — И тут он увидел нашивку на простеньком сером платье с буквами: «OST». — Бог мой!

— Я сейчас уйду. Я работаю здесь, рядом. — Она пыталась говорить по-немецки.

— Да-да, — кивал Бальк.

Теперь, когда он узнал, кто она… И что, остановил он себя, я должен тащить ее в полицейский участок? Сдать первому патрулю? Она ведь не сбежала. Просто прячется от бомбежки. Так же, как и он. Что тут такого? Но сейчас, когда янки наделали столько бед, в этих тонкостях, пожалуй, никто разбираться не станет. Могут, под горячую руку, и расстрелять, как разведчицу, подававшую сигналы самолетам. Сейчас набежит полиция, гестапо. Начнут разбираться, искать виновных, не принявших своевременных мер и прочее… И все свалить на эту беднягу.

Бальк вздохнул, посмотрел на девушку и принялся резать колбасу и хлеб. Сделал два хороших бутерброда. Один протянул русской. За другой торопливо принялся сам.

Девушка какое-то время послушно держала хлеб, на который Бальк положил несколько добрых ломтей колбасы, потом, сглотнув, медленно покачала головой и протянула бутерброд назад.

Такие, как эта, всегда нравились Бальку. Красивая девушка, подумал он. Но ведь она русская. Бальк знал, что ему, германскому солдату, грозит за связь с неарийкой. Если те же шупо застанут их здесь, в пещере, то могут приписать ему именно это.

«Да плевать я хотел», — в следующее мгновение подумал Бальк, и уже теплее взглянул на девушку.

— Ешь, ешь, — сказал он и улыбнулся. — Угощайся.

Она откусила краешек и начала неторопливо жевать.

И он увидел, какие красивые у нее руки. Таких он еще не видел ни у одной женщины. Он снова улыбнулся и отвернулся, чтобы не смущать ее и не волноваться самому. Он попытался целиком переключиться на бутерброд, но это оказалось не так-то просто.

Пуля неслась над землей, густо изрытой окопами и снарядными воронками. Она замечала, как копошатся внизу люди. Они стреляли друг в друга, таскали раненых и убитых, закапывали в ровики орудия, наводили переправы через речушки и болота, наступали, отступали. Но сейчас они не интересовали ее. Надо было сделать облет окрестностей и решить, что делать дальше.

Глава третья

Утром, когда стихла стрельба и наступающие части прошли на запад, экипаж сбитого Ил-2 и еще трое танкистов, машина которых сгорела, переправляясь вброд через Вытебеть, обнаружили на песчаной косе под черемуховыми зарослями разведчика. Он стонал, подтягивал к животу ноги и резко распрямлял их. Тело его дрожало, сведенное судорогой, от которой он пытался освободиться. Видимо, все еще пытался выбраться из реки.

— Командир, смотри. Кажись, разведчик. Камуфляж…

— А ну-ка, ребята, давайте вытащим его на берег. — И Горичкин первым бросился в воду.

— Мальчишка совсем, — сказал один из танкистов, когда раненого перевернули на спину и начали ощупывать тело.

— Вроде нигде ничего…

— Контужен. Вон воронок кругом сколько.

— Давайте-ка быстро режьте палки. Носилки сделаем.

В санчасть отнесем. Видать, здорово нахлебался. На бок его надо положить. Давай сюда, на солнце, тут ему лучше будет.

Они вытащили разведчика на берег, положили на нагретую землю. Вскоре он заворочался, и его тут же стошнило зеленой водой и песком. Озноб прошел, лицо порозовело. Немного погодя он уже попытался поднять голову.

— Лежи, лежи. Ты как сюда попал?