Из штрафников в гвардейцы. Искупившие кровью

Село Андреенки разлеглось тремя улицами по берегам двух сливающихся речушек. В середине деревянный мост на надежных толстых сваях, с бревенчатым настилом и продольными досками по колеям. Такие строили немцы. На мосту играли ребятишки. Старшему лет шесть. Он вскинул голову и, увидев незнакомого человека в военной форме, спросил:

— Дядя, ты чей папка?

Воронцов остановился, спросил дорогу на Прудки.

— Пойдемте, дядя, укажем! — И ребятишки, бросив игрушки — несколько гильз от ПТР и обрывок металлической пулеметной ленты, — побежали вперед.

Женщина в наглухо повязанном платке вышла на крыльцо, замерла и неподвижно стояла, провожала пристальным взглядом.

Воронцов вышел за огороды, остановился и оглянулся. Дворы уходили вниз, в пойму, оседая все ниже в заросли сирени и шиповника. Рубиновыми слезами сияли, дозревая, продолговатые плоды. Низкое пологое солнце пронзало их насквозь.

До Прудков километров семь-восемь. Два часа ходу. Придет уже затемно. Конечно, лучше бы переночевать здесь, в Андреенках, а утром уже идти в Прудки. Но не хотелось. Может быть, именно в том доме, откуда на него смотрела женщина, квартировал кто-нибудь из сотни атамана Щербакова. Или сам Щербаков. Где-то здесь и дом Кузьмы Новикова. Да, Андреенки немцы не тронули, ни одного дома не сожгли. Все цело. А ночевать негде. Попросишься в какой, а там, в семейной рамке, фотокарточка Кузьмы или другого такого же…

Воронцов еще раз окинул взглядом андреенские крыши и огороды и пошел дальше.

Пуля летела вдоль ровной глади воды сквозь клочковатый туман. Тишина, когда замирают обе стороны и молчат даже дежурные пулеметы, на войне редкость. Казалось, мертвая усталость прошедших сражений и битв свалила противоборствующие армии, и теперь они спали, видя во сне родных и близких. А пуля снова царствовала над нейтральной полосой. И теперь это была река. Широкая, больше километра. Какие могучие в России реки!

Глава пятая

Рота старшего лейтенанта Нелюбина подошла к Днепру ранним утром, когда октябрьская темень только-только сдвинулась и начала откочевывать на запад, постепенно обнажая прибрежные камыши и кромку воды на песчаной косе. Еще когда сбили в лесу последний заслон, окопавшийся у дороги с тремя пулеметами, с КП комбата по рации вышел на связь командир полка полковник Колчин и приказал:

— Дуй, Нелюбин, с ходу на ту сторону! Приказ понятен?

— Понятен, — ответил он.

Приказ-то понятен. Но как его выполнить? Легко сказать — на ту сторону. Дуй… Как будто тут уже понтоны налажены и берег на той стороне расчищен…

Нелюбин минут пятнадцать щупал в бинокль непроницаемую пелену тумана, надеясь ухватить там хотя бы какой-то предмет, ориентир. Но ничего, кроме вязкой сумрачной мути и бугристой воды, так и не разглядел. Взводные стояли рядом, молчали. Не отрываясь от бинокля, старший лейтенант произнес:

— Будем форсировать, ребятушки. На тот берег надобно. Приказ. — И, после короткой паузы, сглотнув ком, внезапно заперший горло: — Каким бы он ни был.

Там же, в лесу, нашли сторожку, разобрали. Бревна легкие, сухие. Лет пятьдесят под крышей стояли.

— Берем, берем, ребятушки! — поторапливал Нелюбин роту. — Становитесь вчетвером по росту!

Вот с этими плавсредствами и подошла Седьмая стрелковая рота под командованием старшего лейтенанта Нелюбина Кондратия Герасимовича к Днепру ранним утром. На подходе вернулась высланная вперед разведка, доложив, что левый берег чист, а на правом постукивают пулеметы. Он приказал сложить бревна по два и сплотить их так, чтобы можно было плыть между ними. Пулеметы, противотанковые ружья, ящики с патронами и гранатами закрепили на бревнах. Так и вошли в воду и поплыли.

— Ребятушки, — отдал последний приказ Нелюбин, — плавсредства держать вдоль течения. Тогда меньше будет сносить. А начнется стрельба, будет за чем укрыться.

Конечно, форсировать такую реку, как Днепр, при помощи подручных средств дело рисковое. Да еще без поддержки. Но, с другой стороны, рассудил ротный, собрав командиров взводов, замполита и агитаторов, немцы их пока не ждут. Они сидят на правом берегу, который возвышается, если верить карте, на шестьдесят-семьдесят метров, ждут. А сверху им нас расстреливать будет ох как удобно! Берега в тумане не видать, какой он там, вправду ли такой высокий, обрывистый да неприступный. Так что, с другой стороны, если долго не рассуждать, то переплыть по-тихому даже такую реку, как эта, можно. Течение здесь не особо сильное, туман в самой поре, вытянутых рук не видать.

— Ну, с богом, ребятушки, — хлопотал возле берега Нелюбин. — Держаться командиров взводов. Не разговаривать. Раненым не стонать. Помощь окажем на том берегу. Там наше спасение. Только об этом и думайте. Кто не умеет плавать, привязаться к бревнам ремнями.

Поплыли. Тихие волны мягко шлепали по бревнам. Солдаты загребали под утлом, стараясь держать на северо-запад. Чтобы не сбиться с курса, взводные посматривали на компасы. Осенняя вода пронизывала до костей. Еще на берегу, когда сплачивали бревна, Нелюбин приказал старшине раздать по сто граммов спирта. Кто развел с водой, получилось как раз по полкружки. А кто и рванул так, единым дыхом.

Кто-то из бывших штрафников пошутил мрачно:

— Днепром запьем, братцы.

— Пошел ты к черту! — ответили ему сразу несколько голосов.

Немцы изредка постреливали из пулеметов, но стрельба велась в основном выше по реке. Там стоял небольшой городок. По берегу, по самой круче, рассыпались окрестные села. Как видно, в них-то немцы сидели гуще, гарнизонами. Напротив города — мост. Немцы его не взорвали. Потому что еще переправлялись на ту сторону их отступающие запоздавшие части. Вот и стерегли его. Нервничали в тумане. Тут они пока никого не ждали. На что и сделал расчет старший лейтенант, выполняя приказ.

Из тумана проступила черная громада пологого холма. Чем ближе подбирался головной плот, на котором греб ротный со своим ординарцем и пулеметным расчетом ДШК, тем отчетливее виднелись серые облака ивовых кустов и утесы отдельно стоящих деревьев. Неужто берег? И Нелюбин увидел, как вытянул голову первый номер ДШК старший сержант Веденеев.

В июле, после боя под Хотынцом, их штрафную роту всем составом перевели в штат обычной стрелковой роты и вернули в полк Колчина. Кондратий Герасимович, собрав после боя остатки штрафников и отведя их во второй эшелон, двое суток писал реляции. Никто его не трогал, никто не требовал ни докладов, ни отчетов. Об отдельной штрафной роте будто забыли. Шло наступление. На западе, на севере и на юге гремело так, что шевелилась соломенная крыша на приземистом домике, в котором разместился штаб роты, связисты и старшина. Начал Кондратий Герасимович составлять список безвозвратных потерь, и так его разобрало, что поплыли перед глазами лица бойцов, вчерашних его товарищей, взводных. Начал опрашивать живых, как и при каких обстоятельствах они видели в последний раз того-то и того-то. Написал на двенадцать погибших, в том числе и на взводных лейтенантов, и на всех уцелевших представления на медаль «За отвагу». Рассудил так: конечно, все они, особенно лейтенанты, пулеметчики и бронебойщики, достойны орденов, но не дадут, а вот на медали, может, и проскочат документы до штаба дивизии. И точно, дошли. Медалей, конечно, никому не дали. Но через неделю, когда тридцать два человека, оставшихся от ОШР, привели себя в порядок, зашили изодранные гимнастерки и шаровары, пришел приказ, которого никто и не ожидал: за проявленные мужество, героизм и воинское умение во время прорыва передовой линии вражеской обороны отдельную штрафную роту перевести в штат обычной стрелковой и включить в состав такого-то полка… Какие там медали? Пускай их штабные носят. Роту реабилитировали! Всю, до последнего подносчика патронов. Вот это награда так награда!

И вот он, старший лейтенант Нелюбин, плыл со своей ротой на правый берег. Замполит, лейтенант Первушин, с третьим взводом переправлялся правее. Левее — командир первого взвода лейтенант Кузеванов.