Ночи и рассветы

С дальнего конца улицы волной катился ветер, увлекая за собой обрывки бумаги, окурки и пыль. Он подхватил и те клочки, которые бросил Космас, и со свистом унес их вместе с прочим мусором.

VI

Каждое утро Андрикос отправлялся на рынок. У него была своя тележка, но он не держал ее дома. В одном из тупиков улицы Афины Андрикос отыскал сарай, договорился с хозяином и оставлял там тележку на ночь. К нему примкнуло несколько таких же мелких торговцев. Утром они забирали тележки, а в конце недели платили хозяину сарая за постой.

Андрикос не брезговал никакой работой: продавал вещи соседей, покупал и перепродавал продукты.

Дом, где жил Андрикос, принадлежал предприятию, на котором он работал до оккупации. Здесь же жиля директор, несколько высших чиновников и какой-то военный. Все их имущество, начиная с чайных ложек и кончая кроватями и шкафами, прошло через руки Андрикоса и перекочевало на улицу Афины и к Монастыраки.

Этим утром предстояло продать вещи одной актрисы. Вместе с Андрикосом на рынок пошел и Космас.

Три платья, шаль, две скатерти с затейливым орнаментом. Актриса некогда была очень известна, много путешествовала, и теперь Андрикос ворохами носил на рынок ее платья, безделушки, украшения, продавал их. за бесценок или обменивал на горстку бобов.

Они пришли на рынок рано, когда торговля еще только начиналась. К зданию мэрии за ночь притащили несколько трупов. Трупы лежали возле подъезда, покрытые брезентом; кое-где высовывались то рука, то нога. Прохожие не обращали на них внимания. Неподалеку устроилась со своей тележкой женщина, продававшая триорофа{ [19]}; рядом выстроились штукатуры — кто с лопатками, кто с кистями; в ожидании клиентов они стояли неподвижно, как статуи. Перед дверью расположился мужчина с корзинами. Он был раздражен тем, что его место оказалось занятым, и вступил в перебранку с человеком, высунувшимся из окна второго этажа.

— Наберись терпения, человек божий! — кричали сверху. — Сейчас приедут катафалки. Ну что еще мы можем сделать?

Мужчина суетился, нервно переставлял корзины и непрерывно ругался.

— Кому нужна ваша лавочка, раз вы даже похоронить не можете? Черт знает что, мертвецы валяются с самого утра…

Наконец он пристроил свои корзины и водрузил над ними кусок картона: «Пакупаю все».

— С него и начнем! — сказал Андрикос Космасу. Они подошли к пустым корзинам.

— Что покупаешь, сынок? — спросил Андрикос.

Мужчина все еще не мог успокоиться. Он что-то бормотал, поглядывая то на трупы, то на окна. Потом повернулся к Андрикосу:

— Чего тебе, старик?

— Я спрашиваю, что покупаешь.

— Все, хоть саму богородицу! А что у тебя?

— Шелковые вещички интересуют?

— Интересуют.

Андрикос взял из рук Космаса платье и разложил его на корзинах спекулянта.

— Надел бы ты его, что ли, старый хрыч, да и изобразил нам парочку-другую эдаких номеров, — сказал спекулянт, ощупывая материю. — Ну что ты мне суешь? Искусственный шелк, простым глазом видно.

— Когда шилось это платье, сынок, тогда еще не знали, что такое искусственный шелк, — спокойно возразил Андрикос.

— Может, ты еще скажешь, что оно из гардероба Анны Комнины{ [20]}.

— Ну ладно. Сколько дашь за него, сынок?

— Только за платье?

— Пока за него. Сколько?

— Сначала назови свою цену!

— Давай прежде договоримся, чем будешь платить.

— Своими честными денежками.

— Деньгами?

— Так точно, ваша милость, денежками. А ты чего хочешь?

— Послушай, сынок, у меня еще два платья, шаль и две скатерти, все чистый шелк. За деньги я этого не отдам.

— Магазин платит только деньгами.

— Ну, тогда пойдем дальше! — сказал Андрикос, собирая вещи.

Спекулянт еще раз пощупал их.

— А твое слово? Ты-то чего хочешь?

— Полтора золотых за все.

— Немножко погодя, в августе. Когда поспеет пшеница. Понял?

— Пойдем дальше!

— Ну и проваливай, скотина!.. Эй, Аристарх! Хватит тебе глухим прикидываться! Когда уберете трупы? Какого черта?

Улица кипела народом. Люди и тележки смешались в одном шумном потоке, непрерывно катившемся по грязной дороге. Тележки следовали одна за другой; покупатели, продавцы, носильщики и хулиганы рвались вперед в поисках клиента или воровской удачи. У них были помятые, небритые, бледные лица, опухшие, водянистые и жадные глаза. В воздухе висел крик и невообразимая вонь. Асфальт под ногами скользкий, жирный, покрытый клочьями бумаги, раздавленным виноградом и плевками. Самую большую суматоху создавали носильщики. Они толкали свои тележки, заваленные мешками, бидонами, ящиками и кувшинами; то наезжали прямо на людей, то угрожающе кричали:

— Замара-а-а-ю! Задавлю!

Их крик, извещавший о приближении самодельной двухколески, слышался на каждом шагу. Однако надо всей этой пестрой массой людей, вещей и звуков поднимался и царил вопль покупателей:

— Покупаю! Покупаю!

Покупалось все, не продавалось ничего. Отовсюду доносились охрипшие, надрывные голоса:

— Куплю фасоль! Куплю мясо! Покупаю овощи, масло, табак, рыбу, лапшу, бобы, изюм, лекарство от чесотки, инжир, уголь, соль, спички, папиросы, курительную бумагу!

Те, у кого не хватало голоса, поднимали над головами куски картона, на которых было написано, что они хотят купить. Многие надписи лаконичны: «Покупаю все съедобное!»

— Тут все хотят купить, а кто же тогда продает? — спросил Космас.

— Да большинство продает, а не покупает, — ответил Андрикос. — А кричат, чтобы не нарваться на неприятности.

— Но у них нет ничего с собой.

— У каждого свой склад. Если удается поймать клиента, они ведут его туда. Многие просто хулиганы и бандиты, они заманивают людей на какой-нибудь пустырь, а там раздевают и грабят.

Они вошли в магазин. Андрикос поздоровался с хозяином и, не говоря ни слова, развернул на столе скатерть.

— Чья это сегодня? — спросил владелец магазина, не поднимаясь со стула.

— Розалии, дорогой Василакис!

Василакис изумленно покачал головой.

— Ай да Розалия, неистощима, как тысячеголовый дракон! — сказал он и рассмеялся. — Что она дала тебе на этот раз?

Опухшие веки его на секунду приоткрылись и снова упали, как бы изнемогая от усилия. Глаза у Василакиса были налиты кровью.

— Три платья, скатерти…

— Ладно, оставь. Поди на склад, возьми немного фасоли, масла.

— Пожалей ее, господин Василакис! Ведь это все, что у нее осталось.

— Вещам Розалии нет ни конца, ни края, уж я-то знаю это лучше, чем ты.

— Дай ей по крайней мере хоть один золотой, господин Василакис!

— Ну что я могу выручить за этот хлам? И так беру только ради Розалии. А ты еще толкуешь про золотой! Иди, говорят тебе, и возьми немного фасоли.

— Вот мерзавец! — сказал Андрикос, когда они вышли из магазина. — Боюсь, что придется нам снова вернуться к этому негодяю! А как не хотелось бы! И не потому, что сам рассчитываю что-нибудь перехватить, а просто жалко ее, бедняжку, ведь это и вправду ее последние вещи.

— Но чем же он торгует? — спросил Космас. — Полки совсем пустые.

— Он и душу свою продаст, предложи только денег побольше, — сказал Андрикос. — А насчет полок не удивляйся. Все сделки он заключает по телефону, а товар держит на складах. Этот Василакис до оккупации спекулировал на театре: начал билетером, а кончил театральным предпринимателем. В люди его вывела Розалия, добрая душа. А этот Ставиский { [21]} обобрал ее до последней нитки. Говорят, когда-то был ее любовником.

Андрикоса окликнули из маленького магазинчика:

— У тебя есть что-нибудь, старина?

— Скатерти!

— А мадзария?{ [22]}