Ночи и рассветы

В тот вечер, когда Космас, отправляясь в столицу, садился в поезд, он не думал о господине Теодоре. Он не думал о нем и в те минуты, когда впервые ступил на землю голодного города.

Однако ночью, ворочаясь на диване Андрикоса и с тревогой размышляя о неизвестном будущем, он вспомнил о Теодоре. Кто еще в этом необъятном, чужом, замученном городе мог подать ему руку помощи в страшный час одиночества?

Андрикос где-то откопал телефонный справочник, и они стали его перелистывать. Нашли двух Марантисов, у обоих одинаковые имена и профессии: «Теодор Марантис. Адвокат».

Один из Марантисов жил на улице Фемистокла, другой — на улице Илии.

Едва рассвело, Космас отправился к другу своего отца.

IV

На улице Фемистокла ему открыла пожилая женщина в наброшенном на плечи мужском пальто.

Вид у нее был недовольный, и прежде чем объяснить причину своего визита, Космас несколько раз попросил извинения. Женщина посторонилась, давая ему дорогу.

— Господин Марантис немного болен… — И попросила не задерживать его слишком долго.

Они поднялись по лестнице и вошли в темную, холодную гостиную, где стоял одинокий столик и два-три ободранных кресла. Космас обернулся к женщине:

— Простите, я не ошибся? Господин Марантис, бывший министр?

Она не успела ответить. Внутренняя дверь отворилась, и перед Космасом появился мужчина. Высокий, в длинном халате. Старик.

— Я бывший адвокат, — сказал он и рассмеялся. — Прошу! — И нарочито медленным, изысканным жестом пригласил Космаса пройти в кабинет.

Космас робко пробормотал, что ищет господина Марантиса, то есть другого Марантиса, но не знает адреса, а по телефонному справочнику…

— Понимаю, — прервал адвокат его оправдания. — К сожалению, не в первый раз мне по несчастному совпадению фамилий выпадает честь встречать нежданных посетителей.

Он говорил, а его взгляд настойчиво изучал гостя.

— Из провинции? — внезапно спросил он.

— Теодор, — сказала женщина, стоявшая позади Космаса, — в дверях холодно…

— Совершенно верно, Анна, — адвокат не тронулся с места, — в дверях холодно, зато в комнате…

— Но здесь сквозняк!

— Прошу вас, мой юный посетитель! Здесь нам запрещают разговаривать. Проходите!

— Но я…

— Прошу вас. Целый век мой кабинет не видел посетителей. Сделайте одолжение.

Кабинетом служила полупустая комната: тяжелый черный стол, два кресла, такие же, как в гостиной, древний диван в углу. На подоконнике и на полу беспорядочные груды книг и пожелтевших от времени газетных пачек.

— Достоуважаемый родитель моего достоуважаемого родителя, — неожиданно начал адвокат, медленно и раздельно произнося каждое слово, — имел счастье в течение сорока лет служить Фемиде. После его смерти это служение продолжал мой достоуважаемый отец, а потом и я, однако мне оно счастья не принесло. Садитесь, дорогой мой.

Космас осторожно опустился на диван. Под тяжестью его тела диван отчаянно заскрипел и стал угрожающе проседать. Космас поднялся и примостился на краешке кресла.

— Ваше поведение, мой юный друг, — тем же тоном продолжал адвокат, — позволяет мне сделать вывод, что вы еще очень далеки от того, чтобы правильно оценивать истинное положение вещей. Etiam periere ruinae{ [10]}.

Космас не уловил смысла слов и вопросительно посмотрел на адвоката.

— То, что вы видите в этой комнате, — последние свидетельства былого величия. Я не стал отдавать эти реликвии, и, конечно, не потому, что они представляют собой археологическую ценность. Нет, причина тут другая: они уже никуда не годятся. Разве что в печку, для которой мы пока используем более дешевое топливо — бумагу. Вы курите?

— Нет.

— Жаль.

Он сел в кресло у стола.

— То, что вы видите здесь, мой друг, — голос адвоката вдруг потерял напыщенность, зазвучал глухо и надломленно, — это все, что у меня осталось. Больше ничего нет. Да, пожалуй, и не нужно.

Космас не нашелся, что сказать. На полу он различал следы вынесенной мебели, на старых, выцветших обоях выступали темные пятна от висевших здесь картин. Уцелела только одна. На ней была изображена молодая женщина с очень тонкой талией, в старинной греческой одежде.

— Это бабушка, — сказал адвокат, не оглядываясь на портрет, висевший за его спиной, — работы Гизиса{ [11]}, он был близким другом моего деда. Там, — он указал на противоположную стену, — еще позавчера висело другое полотно того же мастера. Портрет моего деда.

Он покачал головой и закончил со скорбной улыбкой: — Мы пустили его с молотка! Позавчера мы с женой пошли на рынок. Я с портретом деда, она с ножами и вилками. Ножи и вилки, дорогой мой… — Он сделал маленькую паузу и продолжал, понизив тон: — Ножи и вилки мы продали вдвое дороже, чем деда.

Деланно рассмеявшись, адвокат забился в сильном приступе кашля.

— Вы давно уже здесь?

— Я приехал вчера.

— Это сразу видно. Вы как бы олицетворяете провинциальный достаток. Из Фессалии?

— Из Пелопоннеса.

— Если мне не изменяет память, мой однофамилец выдвигал свою кандидатуру в Фессалии.

— Не знаю, — ответил Космас, — я с ним незнаком. Господин Марантис был другом моего отца.

Адвокат с минуту помолчал, тихо постукивая пальцами по столу, потом спросил:

— И надолго вы намерены остаться здесь?

— Как вам сказать… Я уехал с таким чувством, будто навсегда покидаю родные места или по крайней мере не скоро туда вернусь…

— Очень горькое чувство. Оба помолчали.

— Не знаю, какие обстоятельства заставили вас принять это решение. Очевидно, очень серьезные обстоятельства. Поступок ваш нельзя назвать иначе, как отчаянным. У вас здесь родственники?

— Нет.

— Ваши родители живут в провинции?

— Видите ли… Их уже нет на свете…

— Понимаю. Очевидно, вы пришли к такому решению потому, что здесь у вас есть ангел-хранитель?

Космас улыбнулся.

— До сих пор я никогда не рассчитывал на постороннюю помощь. Но отец всегда говорил, что господин Марантис непременно поможет мне в трудную минуту.

— Все мы переживаем критический период, — несколько загадочно сказал адвокат, — сейчас ни один человек не может обойтись без помощи. А тот, кому может оказать помощь не простой человек, а земной бог, тот может считать себя редким счастливцем.

Адвокат перешел на прежний тон, и Космас не мог понять, где он иронизирует и где говорит серьезно. Впрочем, вскоре он замолчал, а когда заговорил вновь, голос его звучал искренне и взволнованно:

— Как вы сами видите, дорогой мой, я быстрым шагом приближаюсь к Ахерузии. Но поверьте, душа моя, моя мятущаяся душа все еще не находит себе покоя. Ее агония куда более мучительна, чем ваши страдания. Потому что я ищу не убежища, а выхода, не покровителя, а союзника и наставника. Да, я ищу наставника, который указал бы мне путь к спасению.

И хотя для Космаса смысл его слов по-прежнему оставался неясным, здесь, в холодном и пустом кабинете, они звучали веско и значительно.

— Свобода придет! Свободолюбивый дух народов бессмертен. Но мне, juvenis{ [12]}, уже не видать полета гордого орла свободы. О, если бы я мог услышать в своей душе голос, предвещающий его приближение, если бы я мог ступить на путь, который приведет нас к свободе! Я прислушиваюсь — и не слышу, ищу — и не нахожу! Наши души, друг мой, опустошены, съежились, как вытряхнутые мешки. Как нам поднять свой павший дух, как расправить заново свои души? Кого мы позовем на помощь, на кого возложим надежды? Нужны воины и вожди, но где их найти? Они существуют, но я их уже не увижу. Увидите их вы. Произойдет одно из двух: либо окрепнет ваше зрение, либо рассеется мрак. Я не знаю, где они, но одно я знаю твердо: они не там, куда вы направляете свои шаги.