Это было на Ульяновской

— Потому и шумим, что немцы! — задорно ответил Яшка и озорно подмигнул. — А ты чья, такая пугливая?

Но девушка уже скрылась за дверью своего дома, расположенного в самой глубине двора.

— Нинка это, Пономаренкина дочка, — пояснил Коля Петренко.

Яшка удивленно присвистнул:

— Александра Семеновича? Скажи на милость, не угадал. Богатая будет. Отец-то ее где? Воюет?

— Воюет, да что-то писем, мать говорила, давно нет.

Коля Петренко собирал поленья, радостно таскал их в коридор:

— Ну, теперь натопим. Теперь согреемся… Ребята, да вы заходите, кипяточку попьем — теплее станет.

— Ты нас и так согрел, — расхохотался Витя. — Аж пот прошиб, как топором намахался.

Но работа не только согрела ребят, она подняла настроение. Они почувствовали себя, как прежде, хозяевами своей улицы, своего города. Шли, отрешившись от всякого страха.

— Ребята, подождите, я с вами!

Они оглянулись и увидели Игорька. Чудеса! Как это Ольга Федоровна его отпустила?

— Отпустила и все, — коротко ответил Игорек.

Вместе вышли на Буденновский и сразу же натолкнулись на фашистов. И ничуточки не испугались. Гитлеровцы шли, согнувшись, придерживая посиневшими руками поднятые воротники.

— Позамерзали, — презрительно, бросил им вслед Коля. — Ничего, скоро вам станет жарко.

Они прошли немного в сторону моста, сгибаясь под яростными порывами ветра, зорко поглядывая по сторонам. Весь проспект был запружен фашистами. Жителей города не видно.

— Может, домой? — спросил Витя. — Что без толку ходить? Если кто и лежал пораненный, давно всех подобрали.

— Мотоциклы тарахтят — в ушах свербит, — мрачно добавил Яша.

Ребята уже повернули было домой, но тут Игорек замер, прислушиваясь к странным доносившимся откуда-то из-под земли звукам, — как будто стонал кто-то. Наклонившись, он заглянул в разбитое подвальное окно и охнул, подзывая ребят.

На голом цементном полу лежали и сидели люди в изорванных гимнастерках, прикрытые шинелями, кое-как перевязанные. Многие, распластавшись на полу, бредили, просили пить.

— Воды бы, ребятки…

Коля оглянулся на хриплый шепот и вздрогнул: так похож был на отца человек с окровавленной повязкой на голове. Нет. Показалось…

— Немец! — шепнул Игорь.

От двери, ведущей в подвал, к ним подходил, помахивая автоматом, похожий на цыгана солдат. Часовой. Значит, это пленные…

Позже ребята узнали, что в город вместе с немцами вошли и румынские части, теперь же они молча отошли от окна и не спеша, чтобы фашист не подумал, будто его боятся, дошли до угла.

— А теперь — бегом! — скомандовал Коля.

Через несколько минут они уже теребили Марию Ивановну:

— Там раненые… они голодные.

— Пить просят…

— Им нужен врач, мама!

А врач жил совсем рядом, через два дома от Кизимов, на той же Ульяновской. И звали его Машенька Аллахвердова. За несколько дней до войны закончила девушка Ростовский медицинский институт. Ее товарищи ушли на фронт, а Маша не могла: тяжело заболел отец.

Когда фашисты подошли к Ростову, он сказал дочери:

— Ты бы уехала, Машенька…

— Я не оставлю тебя, что бы ни случилось, — твердо ответила девушка.

Маша сидела у постели отца, вздрагивая от малейшего шороха. Она замерла, услышав на железной лестнице, ведущей к ним на второй этаж, шаги. Знала: фашисты могут убить каждого. Без причины, без суда, только за то, что ты советский человек. Знала, что они беспощадны к коммунистам, комсомольцам. Могут убить ребенка, если увидят на груди красный галстук. Убивают за то, что у человека темные глаза или курчавые волосы. У нее волосы черные, волнистые, глаза — как ночь…

Отец тоже услышал шаги и встревоженно оглянулся на дверь. Постучали тихо, но настойчиво.

— Это свои, папа, — успокоила девушка отца и открыла.

Перед ней стояла, как в доброе старое время, квартальная уполномоченная Мария Ивановна Кизим. Только лицо ее — без обычной улыбки — было суровым.

— Машенька, милая, — заговорила она быстрым шепотом, — очень нужна твоя помощь, мы сами не можем… Понимаешь — в подвале раненые. Есть без сознания…

Девушка метнулась в соседнюю комнату, схватила сумку с медикаментами, набросила старое пальтишко, повязалась невзрачным серым платком — чтобы не бросаться в глаза — и наклонилась к отцу:

— Не беспокойся, я скоро…

Они осторожно спустились по лестнице, вышли за ворота.

А ребята ходили из одного двора в другой, осторожно стуча в дома, и женщины, едва расслышав в их торопливом шепоте слова «наши», «раненые», «надо помочь», отдавали последний кусок хлеба, рвали на бинты чистые простыни, вынимали из чемоданов спрятанные до лучших времен мужнины рубашки.

— Берите, ребятки. Да будьте поосторожнее: фашист — он, что бешеная собака, может и кусануть.

— Про их зверства сколько уж писано…

— Мальчик тут, сказывают, из Таганрога пришел. Чудом спасся, а семью всю расстреляли…

Лица у людей были озабоченными, встревоженными. И лишь Мария Андреевна Пронина, доставая из сундука белоснежные простыни, вдруг заулыбалась:

— Дочке приданое собирать начала, вот и пригодилось.

Коля изумленно оглянулся на русоволосую девчонку лет десяти: это что ж получается — таким пацанкам уже приданое готовят?

Девочку, как и его сестренку, звали Валентиной. Быстренько сообразив, что к чему, она торопливо стала натягивать пальтишко:

— И я пойду. Раненых перевязывать. Меня Инна научила.

— Этого еще не доставало! Ну-ка, раздевайся, и без разговоров. Ты что хочешь — чтобы и тебя немцы покалечили?

Мария Андреевна оглянулась на Колю, ища поддержки. Тот качнул головой:

— Беда с этими малыми. Хоть запирай, чтобы не кидались, куда не следует. Не доросла еще, понятно? — И он строго посмотрел на девочку.

Та обиженно отошла к окну и отвернулась: разве они что-нибудь понимают, эти мальчишки?..

Через несколько минут ребята, Мария Ивановна и Машенька подходили к уже знакомому ребятам часовому. Тот удивленно посмотрел на них, сжал приклад автомата. Но Мария Ивановна, шедшая впереди, протянула ему зеленоватую бутылку с прозрачной как слеза жидкостью. Тот, мгновенно сообразив, быстро огляделся, схватил бутылку и, спрятав за отворот шинели, отошел в сторону.

Мария Ивановна распахнула тяжелую скрипучую дверь.

В подвале было совсем темно, но, когда через несколько секунд глаза привыкли к мраку, Маша увидела страшную картину: десятки беспомощных людей на голом цементном полу, запекшаяся кровь на грязных повязках, лихорадочный блеск глаз, пересохшие от нестерпимой жажды губы…

— Ребятки, милые, быстро за водой! Много воды… Только, пожалуйста, будьте осторожны!..

Коля, Яша, Игорек и Витя, наскоро высыпав на расстеленную Марией Ивановной простыню все, что было в ведрах, помчались вниз по проспекту. По реке уже плыли льдины, но ребята не задумываясь вошли в воду.

— Ого, холодная, аж жжется! — воскликнул Игорь.

Самый младший, он старался не отстать от товарищей. Зачерпнув полное ведро, с трудом подымался вслед за ними по крутому обледенелому откосу. Коля обернулся, подал руку.

Тяжело дыша, выбрались они на берег, опустили ведра — капельку передохнуть. И тут — откуда они только взялись! — налетела орава гогочущих фашистов, страшно обрадованных, что им нет необходимости спускаться вниз — вот она, вода! Расплескивая, стали наполнять фляжки, канистры, бидоны. А когда наконец ушли, ребята молча подняли перевернутые ведра и снова заскользили вниз, сжав зубы и пряча друг от друга злые слезы.

Успокоились только в подвале, когда увидели, как припали к ледяной воде раненые.

— Что ты хочешь с этих фашистов? — сказал Витя, ни к кому не обращаясь. — Не тронули — и на том спасибо.

— Ничего, ребятки, — отозвался один из бойцов, — придет время — за все им отплатим.

— Поешь, дяденька, — присел перед ним на корточки Яша, протягивая кукурузную лепешку. — Я чего хотел спросить… Как это вас позахватили? Я ни в жисть бы не сдался!