Муравей в стеклянной банке. Чеченские дневники 1994–2004 гг.

– Иначе украдут! Мы спасаем! – уверяли они.

Явилась помогать Ольга. Я увидела, как под ее курткой исчезла красивая кастрюля, стоявшая на полу в ванной комнате. Я спросила ее:

– Ты что это?!

Тогда притвора-Ольга произнесла: “Жалко Султана”, и выскочила во двор, делая вид, что плачет.

Я попросила, если хозяевам не нужны, дать мне старые учебники по разным предметам, чтобы заниматься вперед. Ведь школьная программа не сильно изменяется. Аза и Лина разрешили. Мне понравились деревянные книжные полки, но Лина отказала мне. Она заранее договорилась о них с мамой Хавы для себя. Нам эти женщины дали полбаллона искусственного меда. За помощь. Он стоял открытым, засох, и никто на него не польстился. Какая-никакая, а сладость!

П.

16.02.

Мы были в госпитале МЧС на “Автобазе”. Там такой интересный рентген! Меня положили на стол, и я смотрела на большой белый экран вверху – там все сразу видно. Смотрели осколки. Один просто огромный. А почти вся “мелочь” вышла сама.

– Надо срочно его удалить, тот, что в правой ноге, наверняка уже начал окисляться! – настаивал хирург.

Мне стало страшно. Но я подумала: рядом со мной Аладдин, и он говорит: “Надо!” Я согласилась на операцию. Пусть Бог мне поможет. Мне назначили операцию. Я очень боюсь. И анестезию вводить не надо, кажется, что я замру от страха, потеряю сознание и ничего не почувствую. Врачи посмотрели мою маму. Послушали ее сердце. Сделали укол и бесплатно дали несколько таблеток валидола и валерьянку.

Царевна Будур

17.02.

Утром попили чай с лепешкой и пошли в сторону госпиталя на мою операцию. Но, когда мы уже проделали большую часть пути, оказалось, что русские военные перекрыли дорогу. Заявили:

– Сегодня проход закрыт! На весь день! Без возражений! Пошли прочь!

Пришлось поворачивать.

Я в душе даже обрадовалась.

Я в аду! Началось все с того, что мама меня ударила. Я спросила ее:

– Что случилось?

Она принялась лупить меня веником и заодно пояснила:

– Ты вчера делала на столе лепешки и не убрала за собой муку!

Но я вчера делала лепешки не на столе, а подстилая на стол бумагу. Значит, муки там быть не может! Я пошла, посмотреть на стол: там, правда, есть пятна от чая, но муки нет. Взяла тряпку и вытерла.

– Ты подняла такой скандал вместо того, чтобы вытереть стол? – спросила я ее.

– Ах ты, тварь! – раздалось в ответ, и, схватив нож, она кинулась ко мне.

На меня вдруг такое равнодушие нашло от человеческой подлости, что я совершенно спокойно стояла и смотрела на нее с ножом. Она постояла так немного и отошла.

Пока я мыла тарелки в тазу, мама примостилась рядом, сложив на груди руки, как полководец, и кричала, что ненавидит меня за мою внешность (!), за мой голос (!) и вообще за все.

Я ее молча слушала и совсем не уловила тот момент, когда она этим воспользовалась и, подкравшись, со всей силы ударила меня по лицу. Я ее оттолкнула от себя со словами:

– Я тебя слушаю как дочь, а ты!

Это ее разозлило еще больше, и она продолжила меня лупить, не переставая выкрикивать ругательства. Мне опять пришлось бежать. Я даже на несколько минут выскочила под обстрел, с мыслью, что тут мне и настанет конец. Но потом вспомнила о тебе, Дневник, одумалась и зашла обратно. Мамаша кричала, что смерть – избавление! От голода и болезней. Избавление от недостатков и пороков! У нее случилась истерика! Она говорила чужим, незнакомым голосом:

– Не могу видеть людей. Никого! Никаких!

Твердила, что хочет в лес или на остров. Туда, где цветы, деревья и ласковые звери, песок, вода. И главное – нет людей! А у меня после всего еще сильнее заболели сердце и печень. Я еле двигаюсь. Сил нет! Очевидно, в госпиталь мы поплетемся завтра.

Царевна

18.02.

Солнце. Тает снег. Настоящий весенний день! Я сделала зарядку: дышала по системе йогов. Для такой жизни нужны крепкие нервы. Страх словно рассыпался и пропал. Потом мы выпили чай с кусочком обгоревшей лепешки без масла. Я еле-еле прожевала ее, позавчерашнюю. Вчера не пекли. Лепешка твердая, как обувная подошва. Я взяла свою палку-клюку. Пора в путь!

Будур

19.02.

Вчера, 18 февраля, мне сделали операцию. Врачи снова “фотографировали” мою ногу. Сделали метки-ориентиры зеленкой. Вокруг стреляли, где-то шел бой. Я чувствовала уколы, их было четырнадцать: “блокада из новокаина”. Но мне было больно, и я кричала. Поэтому, помучившись, не удалив осколок и разрезав ногу в нескольких местах, врачи МЧС все-таки решились на полный наркоз. Они боялись делать его первоначально из-за сердца, думали, что оно не выдержит. Операция длилась около двух часов.

Пока меня готовили к наркозу, я познакомилась с худенькой медсестрой Наташей и моим хирургом Сулейманом-Бауди. Он доктор из московской больницы № 9. Врач – чеченец. Медсестра – русская. Оба из Москвы.

Единственное, что оказалось плохо, – я требовала свой большой осколок. Но его мне не отдали. Зато дали справку о ранении с печатью МЧС. Потом нам немножко повезло: “скорая помощь” везла какую-то женщину в город Моздок, в госпиталь. Больную спасали. Врачи на ходу делали ей уколы. Поэтому на обратном пути машина подвезла нас ближе к дому. Высадили за три квартала – дальше не могли проехать из-за завалов. Мы передохнули на скамье, под горячим солнышком и поплелись домой.

Доктора предупредили:

– Через день следует приходить, менять повязку!

Дали салфеток и бинтов. Бесплатно! Сказали:

– На случай боев, если не сможете добраться к нам.

К ночи обезболивание ушло. Горели раны! Я принимала лекарство. Мама одна пошла за кашей. Она попросит для меня питание – домой.

Все в порядке. Мама пришла. Еда еще теплая. Можно не греть. Бабушкам мы дали в честь моего выздоровления какао с молоком, а соседу Валере – немного каши на тарелке.

Будур

21.02.

Сынишка пожилой чеченки, которая учила Раису молитвам, оказался русским! Он усыновленный. Ему 23 года.

Принял ислам в 1993 году. Работал на стройках. Этот парень слышал от дворовых кумушек об Аладдине. Рассказал, что никогда не думал обо мне, но однажды я явилась в его сон и представилась: “Я – царевна Полина-Будур!” Его ночное виденье особенно поразило меня. Об этом имени знали четверо: Аладдин, я, Джинн и мама.

Алкаш Вовка сегодня отколол такую штуку: взял и поцеловал мою маму в макушку. Какой позор! Невыносимо терпеть такое нахальство! Мама рассмеялась и почесала это место.

Подруга Аладдина

24.02.

Швы мне не сняли. Сделали перевязку. Доктора посмотрели ногу и сказали:

– Там большая пустота. Нельзя поднимать тяжести, много ходить опасно.

В другой палатке пластырем на указательный палец руки приклеили маленькую батарейку, как от часов. Объяснили:

– Она ускорит заживление. Точка на твоем пальце соответствует ране на ноге!

Мне сделали укол с сердечным лекарством, и мы отправились в столовую. По справке получили четыре баночки паштета. Они очень маленькие! Но как раз по две, удобно делить.

О моем новом друге позволь, Дневник, замолвить слово: Алик – его чеченское имя. Он человечен. Много рассказывает о себе. О прошлом. О наркотиках. Тюрьме. Алик признался, что несколько раз был доведен до крайнего отчаянья отношениями в семье своих русских родителей. Пытался покончить с жизнью. Вскрывал вены. Вешался. Его чудом спасли.

Будур

26.02.

Вчера у нас сидел Алик. Мне было скучно! Временами жаль его.

Сегодня я поссорилась с мамой. Вернее, не ссорилась. Просто так получилось. Мама долго искала ручку. Не могла ее найти. А “писатель” в доме – только я. Она рассердилась! Сразу покрыла меня матом. Когда мы вышли за кашей – продолжила свою речь на улице. Я прошла с ней рядом немного, потом плюнула и повернула назад, домой. Полезла под кровать, ища проклятую ручку, а там здоровенная дохлая крыса! Но ручку я нашла!