По тонкому льду

Геннадий ехидно улыбнулся. Он был невысокого мнения о Русакове.

– Вот ты тут болтал о Пейпере, – продолжал Русаков. – Ты против таких вербовок. Какой же ты разведчик? Кого же ты хочешь вербовать? Быть может, сельского старосту или полицая? Вы послушайте, товарищи, что нам дал этот Пейпер. А ну-ка, друже, прочти, умоляю, – обратился он к Андрею.

Демьян кивнул. Андрей прочел первое письменное сообщение Пейпера. Он давал подробную дислокацию авиасоединений и частей, авиационных парков, обслуживающих авиацию подразделений на большом участке противостоящего нам фронта. К сообщению прилагалась карта с нанесенными на ней ложными немецкими аэродромами.

– Кто бы из твоих хлопцев, – вновь заговорил Русаков, – сообщил нам такое? Да никто! А между прочим, мне интересно, сам ты, дорогой, кого-нибудь привлек к разведке?

Русаков нащупал ахиллесову пяту Безродного. Желваки задвигались на скулах Геннадия Он готов был сожрать Русакова с потрохами, но не знал, как к нему подступиться.

– Чего же ты молчишь? – подтолкнул его комиссар. – Или это тайна? Так мы же на бюро!

– А ты многих привлек? – выпалил вдруг Геннадий.

Русаков, этакий скуластый, широкобровый, с черной кадыкастой шеей, раскатисто рассмеялся. Глядя на него, засмеялся Челнок, улыбнулся Усатый.

– Вовлекать в разведку не мое дело, – ответил Русаков. – У меня своих дел – под самую завязку.

– Я думаю, все ясно, – заключил Демьян. – А теперь расскажите коротенько, что вы проделали для проверки подпольщиков и обнаружения предателя.

Геннадий именно коротко и сказал:

– Проверкой пока не удалось выяснить ничего заслуживающего внимания.

– Это нечестно, – подал голос Андрей.

Геннадий повернул голову. Брови его приподнялись.

– Ты думаешь, что говоришь? – спросил он Андрея.

– Да, имею такую привычку. И повторяю: ты ведешь себя нечестно, не так, как следовало бы коммунисту и члену бюро.

– Я протестую! – воскликнул Геннадий, апеллируя ко всем. – Здесь не место разводить склоки.

Члены бюро молчали.

Но Андрей, если уж хватался за кого-либо, то хватался крепко, намертво.

Отцепиться от него было нелегко.

– Я считаю, – продолжал он с невозмутимым спокойствием, – что на бюро надо говорить откровенно. Как может Солдат организовать поиски предателя, если он считает, что провалы не являются результатом предательства, что они не только закономерны, но и неизбежны. Как он может докладывать о плане диверсионных ударов, когда, по его мнению, диверсия только мешает нашей разведывательной работе! Да и представление о разведработе у него путаное.

Он мечтает о засылке агентуры в Германию, а от вербовок немцев отмахивается как черт от ладана. Нельзя же с такими настроениями руководить.

На несколько секунд воцарилось молчание.

– Вы хотите сказать? – спросил меня Демьян.

– Нет. Сказано все.

– А ваше мнение?

– Я согласен с Перебежчиком.

– После провала группы Урала, – заговорил Демьян, – товарищ Солдат предлагал мне прекратить связь друг с другом и свернуть боевую работу. Я сказал ему, что это паникерство.

Почва под ногами Геннадия неожиданно заколебалась. Он не был подготовлен к этому.

– Я честно высказал свое мнение, – попытался оправдаться он. – Или, по-вашему, нельзя иметь свое мнение?

– Пожалуйста, имейте, – разрешил Демьян. – Но выполняйте мои указания.

Вы обязаны искать предателя. Провал группы Урала не эпизод, а звено из длинной цепи.

– А почему вы уверены, что в нашей среде предатель? – обратился Геннадий к Демьяну.

– Вот это да! – воскликнул Русаков. – Я бы не сказал, что ты очень сообразителен для руководителя группы.

– Какой есть! – огрызнулся Геннадий.

– Плохо, – заметил Демьян. – А мы хотим вас переделать.

– Я не нуждаюсь в этом, – с раздражением бросил Геннадий. Он не мог совладать с собой и сорвался с нужного тона.

– Тогда я предлагаю вывести Солдата из состава бюро, – медленно произнес Демьян. – Кто за это – прошу поднять руки.

Все произошло в считанные секунды. Геннадий не успел даже оценить происшедшее.

– И еще, – продолжал Демьян, – есть предложение освободить товарища Солдата от руководства разведкой и возложить это на Перебежчика. А Солдату поручим сформировать боевую диверсионную группу. Люди найдутся. И хорошие люди.

Сгоряча Геннадий продолжал гнуть свое, хотя не мог не чувствовать отношения к нему членов бюро. Он напомнил, что в старшие группы назначен приказом управления и бюро не вправе отменять его.

– И шифр я никому не передам, – вызывающе закончил он.

– Попробуйте, – пригрозил Демьян. – Мы подождем три-четыре дня, а потом обсудим вопрос о вашем пребывании в партии.

Дальше идти было некуда. Геннадий сразу обмяк, как проколотая шина, сел на ящик и в состоянии крайней растерянности пробормотал:

– Хорошо. Я сам. Мне выйти?

– Ну зачем же, – возразил Демьян. – Давайте, товарищ Челнок, докладывайте.

Демьян требовал от всех, чтобы именовали друг друга только по кличкам, и это было правильно.

Челнок зачитал листовку, воззвание к гражданам города и «поздравительные» письма пособникам оккупантов, подготовленные к распространению и рассылке. Люди из группы Челнока продолжали свою опасную и трудную работу, несмотря на усилившуюся слежку полиции и гестапо. Теперь дело не ограничивалось распространением листовок и воззваний. Пропагандистки Челнока вели беседы по домам, действуя на собственный страх и риск.

После Челнока я доложил бюро о выдвижений Кости и Трофима Герасимовича – Клеща – на роль старших самостоятельных групп. Костя фактически уже является старшим, под его началом успешно работают три человека.

Кандидатуры утвердили без возражений.

На этом заседание окончилось. Члены бюро разошлись, а меня и Андрея Демьян задержал. Он хотел знать подробности истории с Дункелем-Помазиным.

Андрей рассказал.

– Не выпускайте его из пределов видимости, – посоветовал Демьян. – Держите на прицеле.

Он считал, что Дункеля надо взять живым и воспользоваться его безусловно обширными сведениями о немецкой разведке.

– А если затащить Дункеля в ваше убежище? – высказал предположение Демьян.

– Что ж, это осуществимо, – согласился я. – Дункель, по-видимому, явится к доктору за пишущей машинкой, там мы его и захватим.

– А если не явится?

– Должен. Логика того требует.

– Это ваша логика требует, – заметил Демьян, – а он думает по-своему.

– Все равно отыщем, – твердо сказал Андрей. – Теперь его в лицо знают трое: Аристократ, Наперсток и Пейпер.

– Хорошо бы. – Демьян скупо, но как-то мечтательно улыбнулся. – Надо добыть его.

15. Новогодний вечер

Я не мог опаздывать к бургомистру. Я явился точно в указанное на пригласительном билете время – в одиннадцать часов вечера.

До этого мне не приходилось бывать у Купейкина, но его адрес я знал. Он занимал второй этаж небольшого каменного, хорошо сохранившегося особнячка.

До войны в нем размещалась эпидемиологическая станция.

Жил Купейкин как у Христа за пазухой. Первый этаж особняка занимала городская полиция. Чтобы пробраться к бургомистру, надо было миновать вахтера, который поглядывал на каждого посетителя и проверял глазом – не схватить ли, не упрятать ли в кутузку.

Купейкина я увидел через окошко дежурного, он ожидал гостей и подал мне знак рукой: дескать, поднимайтесь наверх!

Дверь открыло единственное чадо бургомистра – его дочь Валентина Серафимовна. На ее длинном бледном лице я уловил выражение разочарования: она ждала, видимо, кого-то другого.

С деланной улыбкой Валентина Серафимовна приветствовала меня и пригласила в квартиру.

– Вы первый, – добавила она.

– Подчиненным положено приходить вовремя, – заметил я, раздеваясь.

Валентине Серафимовне минуло двадцать девять лет. Высокая, сухопарая, с осиной талией, она наряжалась всегда в короткие платья, чтобы демонстрировать свои ноги, которые являлись ее единственным украшением. В семье дочь Купейкина занимала независимое положение и считала себя самостоятельной женщиной. Она работала переводчицей в гестапо и должность эту купила страшной ценой – предала своего мужа, который по заданию войсковой разведки пробрался в Энск для сбора интересующих фронт сведений.