По тонкому льду

Так, один из них бесследно исчез, не оставив ничего о себе. Он поехал к брату, но до него не добрался и домой не вернулся; второй попал под автомобиль, хотя шел по тротуару; третий, работавший арматурщиком, свалился с восьмиэтажной высоты и превратился в мешок с костями; четвертого обнаружили рядом с женой на койке, отравленного газом; пятого вытащили из канализационной сети. И все это после того, как бывшие фронтовики на одну из демонстраций вынесли плакат, на котором босоногий фюрер гнался за убегающим крестом.

Ротный писарь, человек более осведомленный, был уверен и уверял Пейпера, будто Гитлер отдал приказ отыскать во что бы то ни стало свидетелей его «подвига» и прикончить их.

Пейпер, тогда еще Шпрингер, долго смеялся над своим товарищем: "У страха глаза велики! Нельзя так преувеличивать. Нельзя делать из мухи слона". А ровно через неделю после этого разговора бывший ротный писарь, часто хваставшийся тем, что под диктовку Гутмана печатал представление к награде на нынешнего фюрера, был жестоко избит возле своего дома какими-то мордастыми молодчиками. Не приходя в сознание, он отдал богу душу.

Шпрингер задумался. Да и как не задуматься! Живет человек один раз.

Зачем же рисковать? И вот тогда ему попался на глаза юркий человечишка, предложивший свои услуги. Шпрингер перестал существовать. Появился Пейпер.

Он бежал в Австрию, где и застала его вторая мировая война.

Пейпер умолк и после внушительной паузы продолжал:

– Впоследствии я понял, что поступил правильно. Гестаповцы искали меня, допрашивали моих родственников и знакомых. Я никогда не был спокоен. Жил с сознанием, что в любую минуту могу быть разоблачен, уничтожен. Вы же понимаете: если воробья нарядить в перья сокола, он после этого маскарада не станет храбрее и не перестанет бояться ястреба.

Комнату заливал мрак. Мы уже не могли разглядеть лица друг друга. Я слышал, как часто и неровно дышит Пейпер.

– Мое благополучие теперь зависит от вас, – произнес он.

– А наше от вас, – усмехнулся Андрей.

Пейпер подумал немного.

– Пожалуй, да. А что вы, собственно, хотите от меня?

– Мы надеемся стать друзьями, – ответил я. – Мы рассчитываем на вашу помощь.

– Понимаю, понимаю, – отозвался Пейпер. – Я слышал, что у профессионалов-разведчиков это именуется вербовкой на компрометирующих материалах.

– Если вы не согласны, – заявил я, – сочтем разговор оконченным.

Считайте, что все это вам приснилось.

Когда я и Андрей покинули дом Пейпера, Андрей сказал:

– Получилось недурно, хотя вполне свободно можно было гробануться.

– То есть?

– Ну представь, что у Пейпера оказался бы другой характер.

Мы сняли с наблюдательных постов своих ребят и разошлись в разных направлениях Дома я застал что-то вроде скандала. Хозяйка плакала. Она называла своего супруга непутевым идолом, призывала на его голову всяческие ужасы. Мне не хотелось быть свидетелем семейной ссоры, я прошел в свою комнату и лег. И тут услышал такое, отчего к горлу подступила тошнота. Дело в том, что позавчера в обед на столе появился нашпигованный и отлично зажаренный кролик. Где его зацапал Трофим Герасимович, одному богу известно.

И жаркое, сготовленное Трофимом Герасимовичем, удалось на славу. Втроем мы сели за стол, и после наших совместных усилий от кролика остались одни косточки. Мы хвалили инициативу хозяина, хвалили кролика, а что я слышу сейчас? Оказывается, мы съели не кролика, а того самого черного кота, который вероломно расправился с украденной печенкой.

Да, это правда. Хозяйка нашла голову, концы лап с когтями, пушистый хвост. Все это Трофим Герасимович припрятал в сарае. И он молчит.

Я постарался поскорее заснуть. Я серьезно опасался, что мой желудок, хотя и с опозданием, выразит протест.

13. Ошибка доктора

За два дня до Нового года, в среду, мне и Андрею вновь предстояло встретиться на квартире Аристократа.

Когда я вошел в приемную, часы показывали без четверти три. Андрея еще не было. Наперсток объявила:

– У доктора клиент. – И шепотком добавила: – Карл Фридрихович очень вас ждал. Он так взволнован.

Что могло взволновать доктора? Уж не нагрянула ли какая-нибудь беда? В последнее время неудачи так и подстерегают нас.

За несколько минут до ухода последнего клиента пожаловал Андрей. Мы некоторое время пробыли вдвоем в приемной, и он успел сунуть мне в руку аккуратно сложенную бумажку.

– Молодчага Пейпер. Это его, об авиации. Здорово, я тебе скажу. Решетов пальчики оближет.

Я взял бумажку.

– Ты что, не хочешь сам идти к Геннадию?

Андрей признался, что не имеет особого желания.

– Ну что ж, выручу друга.

Я спрятал бумажку в карман и стал просматривать газеты.

Не успел последний клиент переступить порог парадной двери, как в приемную вбежал Карл Фридрихович Франкенберг.

– Здравствуйте, здравствуйте, – приветствовал он нас, пожимая руки. – Заходите. Тут одно неотложное дело. Прощу за мной.

Наперсток была права. Карл Фридрихович выглядел взволнованным, взбудораженным.

Он подвел нас к книжному шкафу, протянул вперед руку и спросил:

– Видите?

Я и Андрей кивнули.

– Что это такое?

– По всем данным, – портативная пишущая машинка в твердом футляре, – ответил я шутливо.

– А почему внутри у нее что-то тикает? – подала голос из-за спины Карла Фридриховича Наперсток.

– Как это тикает? – удивился Андрей.

– А так, послушайте сами! – посоветовала Наперсток.

– Это ваша? – спросил я доктора.

Тот отрицательно покачал головой и сказал, что машинку эту принес и оставил здесь человек, которого мы зовем Дункелем.

Я сделал шаг, подошел к шкафу, взял футляр за ручку и приподнял. Он весил по крайней мере килограммов восемь-девять. Ухо, приложенное к самой стенке футляра, уловило едва слышное тиканье.

– Поставь на место! – сказал Андрей.

Я опустил машинку на пол, хотел открыть застежку, но она была заперта и не поддалась. Голубенькая кнопочка, ясно видимая ниже замочной щелки, привлекла мое внимание. Должно быть, с ее помощью освобождался затвор, но инстинкт самосохранения предостерег меня от эксперимента. А вдруг…

– Вы говорите, что это оставил Дункель? Как это произошло? – спросил я.

– Сейчас об этом говорить не время, – прервал меня Андрей. – Там внутри работает часовой механизм. У вас есть погреб? – спросил он доктора.

– Да, во дворе, под сараем.

– Проводи меня туда, – обратился Андрей к Наперстку, взял машинку и вышел за девушкой.

Я последовал за ними.

У входа в погреб Андрей скомандовал:

– Ступайте обратно в дом. Я сам.

Побледневшая Женя тихо произнесла:

– Как же так… один.

Я ничего не ответил. Мы прошли на застекленную веранду, где уже стоял в накинутом на плечи пальто Кард Фридрихович. Он не задал нам ни единого вопроса я лишь взглянул почему-то на часы.

В глубоком молчании, устремив напряженные взгляды в черный провал погреба, мы застыли на месте. Слова были не нужны. Да и какие слова способны занять в такую минуту человека!

Трудно представить себе состояние, охватившее каждого из нас. Мы не были объяты страхом. О себе, по крайней мере, я не думал, как не думали и Карл Фридрихович, и Наперсток. Мы думали об Андрее и торопили время.

Торопили мыслью, торопили учащенным биением сердца.

Миновала, кажется, вечность, прежде чем Андрей выбрался из погреба. В руке у него была все та же машинка. Не видя нас, он поставил ее на дорожку, вынул платок и старательно вытер лицо.

– Теперь не страшно, пусть стоит, пригодится еще, – сказал он нам уже в доме. – Эта кнопочка выключает механизм.

Все облегченно вздохнули. Теперь можно было спокойно сесть за стол и дать волю словам.

– Рассказывайте, – потребовал у доктора Андрей.

– Видит бог, – начал Карл Фридрихович, – я был уверен, что тот, кого вы зовете Дункелем, не узнал меня при встрече. Я ошибся. Он узнал. Более того, моя скромная персона заинтересовала его. Он возымел намерение повидаться и побеседовать со мной. И лучшим свидетельством этого может служить данный презент.