Друг другу вслед

Лучили в протоке за еловым островом. Лодка-ангарка медленно двигалась против быстрины, неся перед собой широкую кованую «козу», огонь, разведенный из смолья, высвечивал дно вплоть до мельчайшего камешка. Егор отталкивался шестом, Дунька, Стеша и Мишка Зарековский кололи рыбу.

— Тихо! — замирал с поднятой острогой Мишка. — Вот он, красавец, вот он, голубой… И через мгновенье: — Черт, сорвался!

Больше всех везло почему-то Дуньке-кривой: она раз за разом поддевала то валька, то сига, а то буйного маленького таймешонка.

— Ну, ведьма одноглазая, — крутил головой Мишка.

— Один — да зорок, не надо твоих сорок! — тараторила она, вытаскивая из воды новую добычу. — Ох и острога у тебя, Гоха. Может, обменяемся? Перемет, сеть — ничего не пожалею!

— Дареная, — ломким баском отозвался Брагин.

На заре пристали к острову, чтобы обогреться и перекусить, до Красного Яра было не меньше четырех верст. Пока Егор с солдаткой разводили костер, Мишка Зарековский вьюном вертелся около Стеши. Изловчился, обнял ее сзади и тут же отскочил, держась за скулу.

— Чего дерешься?

— Не лезь, выпороток щучий, еще мал.

— А когда подрасту, можно? — спросил Мишка с нагловатой улыбкой. — Федотку-то Малецкова ждать и ждать, ну, а Фока больше… — Зарековский не успел договорить.

— Ой, бабоньки, ведьмедь! — пронзительно, не своим голосом вскрикнула Дунька и, вскочив, затоптала едва занявшийся огонь.

Егорка обернулся и похолодел — от елового леса, щетиной нависшего над берегом, накатывалось на них сквозь туман что-то бурое. Опомнился он посреди протоки — на корме, за рулем.

— Господи, спаси и помилуй… Господи, спаси и помилуй… — твердила кривая, упав на дно лодки и придавив своим грузным телом Стешу. В гребях мотался Мишка с остекленелыми глазами, весла в его руках беспорядочно, чаще вскользь, били о воду, а следом по вспененной полосе плыл медведь.

«Что ж будет? — пронеслось в Егоркиной голове. — Съесть не съест, но всех перетопит к черту…»

Стеша наконец выбралась из-под солдатки, туго-натуго затянула сбившийся платок.

— Эй, щенок, подвинься! — бросила с досадой Мишке. — А ты, Егор, держи против теченья. Вот так… Видал, космачу-то не понравилось?!

Относимый быстриной, медведь повернул обратно.

— Слава тебе господи! — солдатка перекрестилась. Но Стеша продолжала следить за бурым пятном, прицыкнула на Мишку, когда он заикнулся о том береге. Нервно похрустела суставами пальцев, еще теснее сдвинула брови.

— Так и знала. Забегает выше!

Снова медведь плыл наперерез лодке, двигался с невероятной скоростью, поджав уши и всхрапывая точно конь. «Теперь не промахнется, — трепетно думал Егорка. — Заскочил с запасом. Вот и Стеша сникла…» Та сидела с потерянным видом, почти не мигая, смотрела перед собой. И вдруг вздрогнула как от толчка.

— Ну-ка, подмени! — велела она Дуньке.

Медведь правил к носу ангарки, и туда же пробиралась неизвестно зачем Стеша.

— Одурела! — взвизгнула кривая, ухватив ее за подол.

— Пусти, — сказала Стеша. В одной ее руке очутился ком бересты, другой она лихорадочно шарила а кармане.

Пять саженей оставалось бурому до них, четыре, три, две… Солдатка ойкнула, бросила весло, уткнулась в колени. Зарековский, запрокидываясь на спину, все сильнее разевал широкий рот. Озноб с головы до ног потряс Егорку. Шатаясь, он привстал на корме, крепко стиснул маленькую трезубую острогу. «Вогнать в пасть, а там будь что будет!» Медведь был совсем близко. И в самое последнее мгновенье, когда он занес мокрую когтистую лапу, чтобы уцепиться за борт, охваченная пламенем береста ударила ему в глаза. Медведь рявкнул от неожиданности и боли, отвалил прочь…

Прошумел перекат, своевольно развернул лодку, мимо пронесся камень. Четверо сидели, оцепенев, пока справа не завиднелся Красный Яр. За весла взялись только перед самой деревней, молча пристали к берегу, поделили рыбу.

Дунька вдруг прыснула, захохотала во все горло.

— Ой, мамоньки, ой, родные!

— Ты че, спятила? — хмуро спросила Стеша.

— Помнишь, в прошлогоде Силантий в прорубь угодил? Точь-в-точь Минька-водоплав!

— Силантий так, середка на половину… Есть у нас и побурее! — Стеша покосилась на Зарековского, подняла мешок с уловом, пошла по взвозу наверх, легконогая, статная. Егору ни с того ни с сего представился рядом с ней Фока, ее муж, маленький, остроносый, припадающий на один бок, и неясная жалость кольнула сердце.

— Ну, погоди! — сквозь зубы пробурчал Мишка.

— Ты кому?

— Проехали, телок!

С севера, из-за косматых увалов, наползали тучи, клубясь, густели, готовые сорваться первой крупой.

Шел третий урок, близился полдень, и в классе наконец посветлело. За окном бесновалась метель. Над сугробами, наметенными с осени вдоль берега, разгуливали вихри, и сквозь них смутно проступало белое, в торосах, ангарское плесо с обозначенной вехами санной дорогой на Братск.

«А ведь завтра закон божий! — вспомнил Егорка Брагин. — Хоть бы путь замело, что ли?» Знал: наедет батюшка — тошно будет всем. Чуть подзабыл какую-то строчку стиха — тут же голыми коленками на горох, а перед тем тяжеленной, в медных оковах, книгой — по голове!

Васька Малецков, наклонясь к Егору, шептал о немецком тесаке, принесенном с фронта дядей Федотом, который неделю назад вернулся домой весь израненный.

— Только ты ни гугу, понял? Узнает урядник, арестует без звука. — Васька лукаво усмехнулся. — Ваш Степан увидал тесак, прямо головой тронулся: отдай и отдай. Губа не дура!

Егорка рассеянно слушал его, а сам смотрел на чудо-бляху в руках Зарековского.

— Где нашел?

— Зачем искать, когда у папани их целый воз — и десятские, и сотские. Хошь, подарю на блесну?

— А взамен? — дрожащим голосом спросил Егор.

— Че с тебя возьмешь. Бери так, — Мишка с торжеством поглядел на потупившегося Малецкова.

— У-у-у-у-у! — радостно прогудел на весь класс Егорка, и тут же был наказан за шум. Учительница быстро подошла к нему, крикнула:

— Руку! — пребольно обожгла линейкой. И сама ж покраснела, задышала часто, из ноздрей хлынула кровь. Она стояла у окна с запрокинутой головой, прижимала к носу беленький, в вышивке платок. И толпились вокруг испуганные ребята, ненадолго оставив баловство…

Занимались по одному букварю. Учительница ходила вдоль единственного стола, зябко вздрагивала, куталась в шаль.

— Малецков, читай. А вы запоминайте, запишете потом, — она раздала ученикам по листку серой бумаги, с трудом удержала вздох. Мела нет, от карандашей за полгода остались короткие огрызки. Где взять. Не мешало бы раздобыть побольше керосину, нужна вторая лампа, но идти и снова кланяться Зарековскому? Нет, ни за что!

Она вспомнила, как староста осенью тянул со сходом. То мужики на охоте или на рыбалке, то сам отправится в Браток. Выпал снег, завьюжило, а он все обещал… Ни к чему не привел и сход.

— Школу надо чинить, мужики… Проконопатить стены, вставить стекла, подновить крышу. Ну, так как же? — спросила она и почувствовала — упали ее слова в пустоту. Старики скребли в затылках, медлили, староста ухмылялся: «Дескать, упреждал я вас, барышня милая, не поверили. Теперь вот и кусайте губки!» Поддержал ее лишь Степан Брагин, угловатый парень с копной медных волос.

— Айда, спроворим, чего рассусоливать? Не для кого-то, для себя! — и рывком нахлобучил шапку.

— Скорый какой! Тебе что, погостил — утопал, а в деревне своих дел невпроворот! — загалдели кругом. — Управские господа пускай мозгуют, им за то большое жалованье идет. Ну, а нам не с руки…

Да, что и говорить, земцы из Братска не забывали. На прошлой неделе, как раз после схода, прислали с почтальоном объемистый пакет. Она с трепетом развернула обертку и без сил опустилась на табурет. В посылке, находился волшебный фонарь и дюжина серий теневых картинок. Что делать с ними? Показывать в классе? Но ребятам без малого по шестнадцати, другое у них на уме… Иной посмотрит в упор — мурашки по спине пробегают.