Друг другу вслед

— Что нового, иркутяне?

— Велено ехать назад, — с усилием обронил Терентий Иванович.

Игнат кончил умыванье, крепко, докрасна растерся полотенцем, подошел, вынимая из кармана куртки что-то разлапистое, в искрах.

— А я вам трезубец отковал. Точь-в-точь, как рассказывали.

— Батя, острога! — вырвалось у Егорки. — Всамделишная! Насадил на шест — вся рыба твоя. И медведь не попадайся!

Кузнец потрепал его по плечу, немного помедлил.

— Зверье о двух ногах злее будет, — оказал он.

— Кенгура, что ли? — раскрыл рот парнишка. — Мимо в клетке провозили, видел. Но у нас таких не водится.

— Мал ты еще. Ну, идем чаевничать, сестренка блинов напекла.

Ночью отец, против ожиданий, спал спокойно, будто свалил с плеч непосильный груз. Не плакал, уткнувшись в ладони, не стонал, не скрипел зубами.

Утром Егорка открыл глаза, отца рядом не было. Он испуганно приподнялся на локте и замер — Терентий Иванович на ощупь двигал иглой, торопливо зашивал что-то в подклад зипуна.

— Ее? — оторопело спросил Егорка, имея в виду сторублевую. — А на дорогу?

— Не твоего ума дело. Вставай-ка лучше.

— Зачем?

— Ждет нас этапная контора. Одевайся, да поживей. — На лице Брагина-старшего проступило слабое подобие улыбки.

Теперь он шел на редкость проворно, поторапливал сына и вполголоса гудел:

— Чтоб я ту сотню потратил до Красного Яра? Да ни в жисть! Пускай берут на казенный кошт, и никаких гвоздей. Я, брат, законы знаю!

Но едва отец заикнулся о бесплатном проезде, старший чиновник этапного управления, на мгновенье оторвавшийся от бумаг, сухо отрезал:

— Шагай прочь, старик, не до тебя. Мы отправляем только арестованных. — Он обратился к писарю: — В Туруханский край всех перебелил?

— Имен десять осталось.

— Ох, как ты меня задерживаешь! Ради бога, позвони, что у них с партией? Готова, нет? — говорил он и рукой делал знаки служителям: лишних долой, долой…

Под их напором Брагины очутились за дверью.

— Ну-ну, — сквозь зубы пообещал кому-то Терентий Иванович и прямо у выхода сел на тротуар.

Минул час и другой. Стены домов, мостовая раскалились под солнцем, полыхали жаром, но Терентий Иванович так и не двинулся с места, лишь вполголоса посоветовал сыну:

— Накройся, да не торчи около, дуй в тенек!

Из окон высовывались писаря, пожимали плечами, прыскали в кулак. Несколько раз подходил городовой, трогал за плечо, бубнил:

— Эй, сермяга, пройди куда-нито, — и, не дождавшись ответа, брел на свой перекресток.

Вокруг Терентия Ивановича шумела суетливая городская жизнь. Люди спешили мимо, задевая слепого, чуть не наступая ему на ноги, дважды припускал короткий, но частый дождь, а он темнел неподвижной глыбой, вперив куда-то вдаль ясный взгляд, и легкий ветер играл перевитыми сединой космами волос.

В полдень к управлению подкатило авто, из него вышло начальство в немалых чинах.

— Отчего здесь нищие? — справилось начальство и поманило пальцем городового. Тот подбежал, отдал честь. — Почему непорядок, любезный?

Городовой что-то пробормотал, беспомощно разведя руками.

— Достукались! — Егор вытер со лба испарину. — Тикаем, папка, плохо будет!

— Э-э, нет, погодим немного: я их больше ждал на солнцепеке, — спокойно отозвался Терентий Иванович.

К ним рысью подбежал городовой, придерживая шашку.

— Накликал беду на свою и мою голову, шутоломный старик… Их высокоблагородие серчают и требуют к себе!

— Вот это разговор! — Терентий Иванович быстро как ни в чем не бывало встал на ноги, отряхнул колени, поправил суму.

Начальство приняло, стоя вполоборота, снимая и снова натягивая ослепительно белые перчатки.

— Надеюсь, тебе объяснили все?

— Так точно, ваше благородие, — подтвердил Терентий Иванович. — Все и… ничего…

— Я спрашиваю, тебе объяснили, что этап — не богадельня? Ты-то сам видишь, куда попал?

— Беда моя, не вижу. Чего нет, того нет.

— Что ж, придется отправить в полицейский участок!

— Один конец, ваше благородие. Сюда с весны добирались, по теплу, а теперь не дотянем, осень — вот она… Пропадем.

Хмурясь, начальство подошло к краю огромного стола, надавило кнопку, в дверном проеме мгновенно возник молодой офицер.

— Зачислить на довольствие и в вагон для сопровождающих, до Иркутска.

— Слушаюсь, господин подполковник!

Классный вагон, прицепленный в хвост тюремного поезда, был полон: ехали невесты, жены, братья и другие родственники арестантов. Свободное место нашлось только рядом с дверью, но Брагины были рады и ему. Терентий Иванович повесил на крюк суму, посидел и вдруг сказал:

— Вот что… Стемнеет не скоро, слетай-ка на Пресню, а то ведь ушли и спасибо не оказали. Возьми гривенник, леденцов купишь Иринке, а хозяйке и Игнату — поклон. Я бы и сам смотался, да место уплывет.

До Прокудинского Егорка добрался быстро, благо подвернулась попутная пролетка. Он прицепился сзади, за час с небольшим проехал изгиб Садового кольца. «Вот удивятся хозяева, когда про этап расскажу…» — весело думал Егорка. С беззаботным свистом взбежал по лестнице и остановился: навстречу медленно, вся в слезах, шла Иринка. Увидела постояльца, прислонилась к перилам, губы ее жалко дрогнули.

— Дядю Игната забрали…

— Как? — опешил Егорка.

— Подъехали на извозчиках, нас вытолкали в коридор, все перерыли. А потом… — Дальше она не могла говорить, затряслась в беззвучном плаче.

Глава вторая

Егорке было невмоготу. Вертелся с боку на бок, пытаясь заснуть, а в уши знай долбило занудливое теткино стрекотанье. Надо же! Считай, с утра засела она в брагинской избе, сизо пламенея налитыми щеками и выстукивая по столу мясистым кулаком, долдонила:

— Жить не умеешь, Грунька! Люди-то с чего порой начинают? Реже с целкового, чаще с копейки, а ты сотню не смогла удержать. Как твои вернулись на Феклу-заревницу, так и сидите сиднем.. Говоришь, и синенькой не осталось?

— Последняя красная, и та поплыла… Задолжали мы много, Настя. На леченье, на то, на се. Степану, опять же, полушубок справили с пимами, ребятенки вылезли из штанов и рубах… — робко оправдывалась Аграфена Петровна, склонясь над выкройками.

— Не-е-ет, была распустеха и помрешь ею! — наседала старшая сестрица. — Да я бы на месте твоем чего-чего не сотворила! В крайности, самогонку стала бы гнать и продавать. Из пуда муки получается двадцать бутылок, понимаешь? И парнишек приструнила бы. Степанка зацепился за Старо-Николаевский завод — хорошо, теперь Егорке и Веньке присматривай хозяев крепких. Нечего баклуши бить!

— Опомнись! Егорка всего на той неделе серп из рук выпустил. Совсем заездили мальчонку… — Мать с трудом удержалась от слез. — Ваши-то, одних с ним лет, в Братске учатся, хлеб только в печеном виде знают.

— Заимей с наше, милая, а потом… — начала было сестрица и осеклась: видно, вспомнила, как в свое время поделила меж собой и братом долю Груньки, которая вышла убегом за поселенца, приписанного к их деревне.

— Ты… все сказала? — подал голос Терентий Иванович. Он горбился в темном углу, что-то вырезал на ощупь из куска дерева. — Тогда прогулялась бы по холодку, чем париться в душегрее. Помогает, и крепко.

— А ты, вор, помалкивай!

— Чего ж я у вас украл? — справился Терентий Иванович, дергая седыми бровями.

— Не украл, а хотел, поди. Зря на каторгу-то не пошлют!

— Тьфу, стерва!..

— Тереша!.. Настенька!.. Да не ругайтесь вы…. Господи боже мой!.. — твердила бледная Аграфена Петровна, поворачиваясь от мужа к сестре.

Что-то стукнуло о стекло. Егорка, лежа на скамье, скосил глаза: с завалинки его манил к себе закадычный друг Васька Малецков. Егорка опрометью выскочил за дверь, и его разом охватило сыростью.

— Зачем звал?

— Учительша приехала!

— Да ну-у-у?