Парашюты на деревьях

— Поздно спохватились, — говорю им.

— Поздно, поздно, — немного растерявшись, передразнила меня девушка. Встала и ее подруга, круглолицая, светловолосая, со щербинкой в верхнем ряду зубов. Она взяла полотенце и стала вытирать ноги.

— Обувайся, пойдем, — сказала смуглянке. — Что же тут такого, что он видел наши сумки. А ты кто такой, наш? — обратилась она внезапно ко мне.

— Наверное: или я ваш, или вы наши, — отвечаю.

— На беседе был? Кого из группы уже знаешь? — живо поинтересовалась блондинка, подойдя поближе.

— Капитана Крылатых. Мы с ним давно знакомы.

— Значит — наш. Давай знакомиться. Меня зовут Зина…

— Как ты можешь! — напустилась на Зину смуглянка.

— Да хватит тебе, Анька, с этой конспирацией. Видно же, что свой парень, чего тут таиться, — спокойно сказала Зина.

Так я познакомился в смоленской деревне Суходол с радистками группы «Джек» Зиной Бардышевой и Аней Морозовой. Дня через два стал известен весь состав группы. Заместителем командира был назначен лейтенант Николай Шпаков, бывший студент Московского авиатехнического института. Родился он и вырос на Витебщине, в семье учителя. Круглолицый крепыш с рыжеватой щетиной на подбородке и на верхней губе.

Вошли в «Джек» и три Ивана — Мельников, Овчаров, Целиков. Одинаковые имена создали известное неудобство при обращении. Но вскоре все само по себе наладилось. Как-то незаметно мы начали называть Мельникова по имени и отчеству — Иваном Ивановичем. Ивана Семеновича Овчарова за смуглость его лица и черные волосы — Иван Черный, а белобрысого Ивана Андреевича Целикова — Иван Белый.

В деревне Суходол спецгруппа «Джек» провела всего несколько дней. Радистки оттачивали связь, а мы больше всего налегали на топографию, изучали по карте будущий район действий, повторяли немецкую лексику. Больше всего забавляла нас сигнализация, хотя дело это очень тонкое и серьезное. Нам нужно было научиться подражать лесным обитателям, птицам. Преимущественно ночным. Вот и пробовали мы имитировать свисты да стрекотания.

Когда пришел приказ выехать на полевой аэродром в прифронтовой полосе, никто не удивился такой поспешности. Из проведенных бесед и занятий нам стало ясно, что командование имело недостаточное представление о тыле противника в Восточной Пруссии. Нашей группе не было дано ни одной агентурной точки. Между тем советские войска приближались к Вильнюсу, не за горами была и Восточная Пруссия. В таких условиях для получения необходимых разведданных нужно было действовать быстро, решительно. Времени для раздумий не оставалось.

…Бывалый, исколесивший немало фронтовых дорог, обшарпанный грузовичок упрямо карабкался на гору одной из улиц лежавшего в руинах Смоленска. В кабине, рядом с шофером, сидел капитан Крылатых. В кузове, опершись на кабину, сидели Аня и Зина. Остальные держались друг за друга, ехали стоя. Мотор ревел натужно, изо всех сил. Внезапно он зачихал и смолк.

— Эй, солдатик, подтолкни, — съязвила Аня, обращаясь к солдату, что шел по обочине дороги с шинелью через руку. Машина в тот же миг взревела, затряслась, задребезжала всем дряхлым телом, вновь дернулась вперед.

— Эй, солдатик, садись, подвезем, — не унималась Аня, внезапно охваченная порывом озорства.

— Смотри, это наш Генка! — Дернул меня за рукавЗварика.

Узнал нас и Генка. Не раздумывая, он забросил с ходу в кузов шинель, уцепился сзади за борт машины. Мы помогли забраться ему в кузов. Слезы навертывались у него на глаза.

— Мальчик, не плачь, а то высадим, — строго предупредила его Аня.

— Да хватит тебе. Это наш разведчик из «Чайки», — объяснил Зварика. Его зовут Геннадий, Генка Юшкевич.

— Ну рассказывай, где был в эти дни? — спросил я.

— В Смоленске, в горкоме комсомола. Приняли меня там хорошо. Дали направление на учебу — на киномеханика. Вот здорово! Согласился сначала, но потом сбежал. Хочу попасть на фронт! Неужели никто не возьмет?

Всем нам стало его жалко. Я не придумал ничего лучшего, как спросить:

— Есть хочешь? Где твой вещевой мешок?

— Оставил его со всеми потрохами девочке с бабкой. Помнишь, там, где картофель с тобой окучивали.

Так и доехал Юшкевич с нами до станции Залесье, что возле Сморгони. Когда машина остановилась и, выйдя из кабины, Крылатых увидел среди нас Генку, то не на шутку рассердился. Пригрозил, что мне не поздоровится от командования за такие штучки. Отозвав в сторону, он сказал:

— Пока еще из начальства никто не видел, что привезли постороннего, давай скорее отправим его незаметно.

— Не пори горячку, Павел, ты же сам его знаешь. Поговори, чтобы его включили в группу. Паренек он надежный. Мы не знаем, что нас ждет в Германии. На него там меньше могут обратить внимания. Может случиться так, что он там очень пригодится для дела.

— Жалко, не к теще на блины едем.

— Все равно его не удержишь, сбежит на фронт. Так уж пусть лучше с нами.

Крылатых задумался.

— Оно, конечно, не лучше с нами, ну, да ладно, попробую. А пока пусть никуда не высовывается.

Готовясь к отлету, мы провели в Залесье несколько дней. Получили экипировку. На гражданские костюмы надели маскировочные пятнистые брюки и куртки. Всем выдали новые автоматы, пистолеты, компасы, несколько комплектов карт местности, карманные фонарики — все, что необходимо разведчику.

Сразу начали тренироваться в бросках кинжалов. Больше всех усердствовал Генка, потому что довольно часто его кинжал не вонзался острием в дерево, а ударялся то плашмя, то ручкой. Разведчики боролись, демонстрировали приемы. Зина и Аня увлеклись стрельбой из пистолетов по яблокам на дичке.

Почистив пистолет, я вышел на закате солнца из дома, в котором жил, и присел на скамейку. Надо мной, вся в цвету, дышала медовым ароматом старая липа. Неподвижные вершины кленов, стоявших по другую сторону улицы, отсвечивали багрянцем. За огородами виднелись поля, вдали синела зубчатая кромка леса. Был один из удивительных тихих, ласковых июльских вечеров. После удушливого дневного зноя дышалось особенно легко, свободно. Но минорные нотки вползали в душу- Не хотелось верить, что где-то озверело ревут пушки, грохочут танки, льется кровь, гибнут люди. А ведь фронт был еще совсем близко. До нас доносились его раскаты.

Хозяйка дома, у которой я прожил несколько дней, пожилая женщина, в белом вязаном платке, такой же кофте и черной юбке, босиком вышла на улицу и остановилась у калитки. Заметив мое раздумье, повела рукой вокруг и произнесла:

— Красиво тут у нас. Кажется, лучшего на целом свете ничего нет.

— Верно, — согласился я, — чудные места.

Из раскрытых окон соседнего дома донеслись знакомые с детства звуки цимбал, несколько аккордов взяла певучая скрипка. Затем все смолкло.

— Ого, у вас и музыканты есть! — воскликнул я. — Кто это?

— Мой Сашка с дедом, — ответила женщина. — Сашка малолетка еще, да вот пристрастился к цимбалам. Ну, а дед — это музыкант на всю околицу. Еще пан наш за польским часом звал его играть у себя в имении.

В этот момент чарующие звуки ля-минорного полонеза Огинского «Прощание с Родиной» вырвались из дома и поплыли над садом, за ручей, вышли на широкий простор полей и лугов. Сердцу стало тесно. Хотелось, чтобы не было конца этому грустному напеву, хотя он не ласкал, не гладил душу, а рвал ее на части.

Подошли Шпаков, Аня с Зиной. Как зачарованные, мы молча стояли и слушали. Но вот все смолкло.

— Идемте, попросим еще сыграть, — предложила Зина.

— Не ходите, не просите, — остановила нас женщина, поправляя свой белый платок, — не сыграют они дважды.

— Почему?

— Слишком печальная эта музыка, — ответила крестьянка, скрестив на груди натруженные, бронзовые от загара руки. — А знаете ли вы, что написал эту музыку наш земляк, Михайло Огинский. Он же отсюда, из нашего Залесья был, — не без гордости сказала она.

— Это очень интересно, — заметил Шпаков. — Расскажите, что вы знаете о нем.

— Забавный был пан, — простых людей уважал, музыку любил.