И снова утро (сборник)

— Ты примерил форму? — спросила она меня. — Подходит тебе?

— Думаю, что подойдет.

— Хорошо бы знать наверняка.

— Я потом померяю.

— Нет, теперь, прошу тебя!

— Ладно!

Я отошел в сторону и переоделся.

— Подходит! — крикнул я ей.

— Иди сюда, я тоже посмотрю.

Она окинула меня критическим взглядом.

— Немного широковато в плечах… Примерь и пилотку.

Пилотка была мне в самый раз.

— Обуй сапоги.

Сапоги были великоваты, но с ног не спадали.

— Ну как, в порядке?

— Если бы у тебя не было такой ужасной бороды, ты был бы похож на настоящего немца.

Я был убежден, что она пошутила.

— Борода не проблема. У меня в вещевом мешке есть все, что нужно для бритья.

Все мое имущество состояло из бритвы, помазка, куска мыла и одной пары носков, которую я, именно потому что она была единственная и к тому же чистая, не использовал, хотя та, что была на мне, вконец износилась.

— В таком случае ты сделал ценное приобретение.

— Да, конечно, все это может пригодиться. Но сейчас я сниму эту форму, а то она меня жжет, как огнем.

Я разделся и вновь надел свои лохмотья, оставив на себе только сапоги, потому что на моих уже не было подметок. Милада продолжала грызть марципан, поглядывая на освободившееся от облаков небо. Я чувствовал, что она чем-то озабочена, но не мог понять, что происходит с ней. Время от времени она смотрела на меня долгим загадочным взглядом, будто хотела что-то сказать, но не могла решиться.

— Ну? — спросил я ее через какое-то время.

— Что?

— Ты мне ничего не скажешь?

— Ничего!

— Тогда я пойду поищу что-нибудь поесть. Может, мне удастся подстрелить какую-нибудь дичь…

— Ты не думаешь, что выстрелы…

Она замолчала на полуслове, поняла что оснований для опасения нет.

— В зоне, где кишмя кишат войска, вряд ли кто обратит внимание на один-два выстрела, — ответил я ей.

— Не задерживайся долго.

— Постараюсь найти хоть что-нибудь. Мы должны поесть, не так ли?

Мне повезло. Я подстрелил утку. И полчаса не прошло, как я вернулся.

— Хорошо, что ты вернулся. Мне очень плохо!

Температура была не выше, чем накануне. Напротив, мне показалось даже, что жар несколько спал. Но несмотря на это, Милада чувствовала себя плохо.

— Но температура немного спала.

— Тогда, возможно, это из-за марципана… Я ела его с такой жадностью. — Говорила она с трудом.

— Конечно, это из-за марципана. Поешь мяса, будешь чувствовать себя лучше.

Я принялся за дело. Долго возился, пока ощипал, опалил и зажарил утку. Мясо было не таким твердым, как подметки у Чаплина в фильме «Золотая лихорадка», так что я ел с удовольствием. Милада же едва пожевала одну ножку. Она чувствовала себя все хуже.

— Думаю, что не выдержу, — сказала она. — Напрасно я тешила себя иллюзиями.

— Послушай, Милада, я еще раз тебя спрашиваю, не могу ли что-нибудь сделать для тебя. У меня есть одежда и велосипед, хочешь, я проберусь в город? Я говорю по-немецки. Теперь у меня намного больше шансов, что не схватят. Если ты мне скажешь, к кому мне можно зайти в городе, через час я вернусь с лекарством.

— В городе у меня нет никого, кто бы мог мне помочь… Единственный человек, на которого можно было надеяться, откажется…

— Кто? Тот самый Георг?

— Какое значение имеет, кто? Но я очень прошу тебя, не думай обо мне плохо. Ты мне обещал это.

— Я никак не думаю о тебе, Милада, потому что ты не даешь мне возможности думать ни хорошо, ни плохо. Но это не мешает мне чувствовать себя оскорбленным твоим недоверием.

— Видишь, видишь, ты все же осуждаешь меня! — с упреком произнесла она. — Прошу тебя, не настаивай. Скажи лучше, ты можешь представить себе что-то такое…

— Что именно?

— Даже то, что кажется невероятным?

— Представить могу.

— А ты можешь представить себе то, чего очень сильно желаешь, и верить, что это твое желание исполнится?

— А ты можешь?

— Я? Конечно. Много раз, когда мне было особенно тяжело, я представляла себе, что уже нет больше войны и что я уже дома, в Праге. Ты знаешь Прагу?

— Нет.

— После войны обязательно посмотри. Она тебе не может не понравиться. У тебя такая душа, что тебе не может не поправиться Прага.

— Какая же это у меня душа?

— Человеческая. Знаешь, мало у кого из людей человеческая душа. По крайней мере сейчас, во время войны. Тебе Прага должна обязательно понравиться… Особенно квартал, где я родилась… Мала Страна… Старый, романтический квартал. Ты тоже немного романтик, а романтизм означает благородство. И душа у тебя благородная, раз ты находишься возле меня, а не в другом месте. Ты ведь перенес меня сюда, в болото, чтобы спасти. Ты не бросил меня, хотя я тебе мешаю…

Она замолчала, чтобы отдохнуть. Она так ослабла, что уставала даже от разговора.

— Когда мне было очень тяжело, то я, чтобы было легче, чтобы я могла переносить все, воображала себя дома, воображала, что у меня есть муж, поэт, и пятнадцатилетний сын по имени Петка, с которым мы вдвоем исполняем концерт Баха для двух скрипок. И знаешь, всякий раз, когда я все это представляла, мне становилось легче.

— А почему тебе было так тяжело, Милада?

— А кому во время войны легко? Всем нам тяжело, — попыталась она уклониться от прямого ответа.

— Ты умеешь играть на скрипке, Милада?

— Нет. Но я воображала себе, что умею. Когда тебе тяжело, хорошо мечтать о чем-то. Вот и сейчас мне тяжело и я хочу мечтать о лучшем.

— О чем же, например?

— Я хотела бы вообразить, что я здорова и что не лежу здесь, в болоте, где комары и противный запах, а нахожусь где-нибудь на берегу реки, может быть, Влтавы или какой-нибудь реки в твоей стране… Назови мне какую-нибудь вашу реку.

— Я сам из города на берегу Дуная. Я думаю, нигде нет такой красоты, как на берегу Дуная.

— Хорошо, пусть на берегу Дуная… Вот я лежу сейчас на берегу реки и смотрю в небо, удивляясь, какое оно высокое. А возле меня ты, и ты мой любимый. И я люблю тебя и не знаю старости и смерти… А ты ласкаешь меня… И я говорю тебе: возьми меня на руки…

Она снова замолчала, чтобы передохнуть.

— Ты только хотела бы или ты можешь все это представить, Милада?

— Я могу все это представить… Я тебя давно люблю, мой дорогой. Возможно, я и родилась для того, чтобы любить тебя. Никогда не устану любить тебя, никогда. И я так счастлива, что и ты любишь меня… Как быстро пролетели годы! Война далеко позади… Молодые, когда слышат, как мы говорим о войне, морщатся со скучающим видом: «Что было, то прошло… Мы, молодое поколение, никогда не будем воевать…» Да, много лет прошло после окончания войны… Мы с тобой прошли рядом со смертью, но остались живы… Ты помнишь, как мы познакомились? Ты помнишь болото, где ты меня укрыл, когда я была тяжело ранена? Если я не умерла тогда, то только благодаря тебе. И еще тому, что мне очень не хотелось умирать.

— Чтобы объяснить что-то Георгу?

— Да, и это тоже… Было очень важно объяснить ему. Но потом, когда я узнала, что ты за человек, мне захотелось жить, чтобы любить тебя… И я не умерла именно потому, что очень хотела жить. Я хотела, и я выжила. Так я победила смерть… Теперь прошли годы, но я не устала любить тебя… И ты тоже не устал любить меня… Мы оба так счастливы! И как нам не быть счастливыми, если у нас есть главное в жизни? Видишь, мы уже поседели, но по-прежнему чувствуем себя молодыми. Даже не верится, что у нас такой большой сын: ему шестнадцать лет! Парень похож на тебя. У него твои глаза… Он, я знаю, такой же романтик, как и ты. Правда же, мы можем гордиться нашим сыном? Но меня охватывает страх, как только я подумаю, что будет с ним, когда он вступит в жизнь… Люди с хорошей душой всегда страдали от плохих людей… Как бы и нашему мальчику не пришлось пострадать из-за плохих людей… Все же я счастлива, что у моего сына такая хорошая душа, даже если ему из-за этого придется страдать…