Моторы заглушили на Эльбе

Враг в отчаянии сдавал один рубеж за другим. Отступая, гитлеровцы жгли лес. Языки пламени быстро ползли вширь, вверх, вниз. Вот пламя лизнуло ствол стройной красивой ели, взметнулось вверх: ветки затрещали, вспыхнули порохом. В следующую минуту дерево превратилось в пылающий факел. Густой едкий дым, поднимаясь, заслонял деревья, людей, машины, орудия. С трудом можно было разобрать, где свои, а где враг, кто куда стреляет. Выручало солдатское чутье. Гитлеровцы надеялись отгородиться лесным пожаром, оторваться и спастись бегством. Но советские солдаты броском преодолевали огненное пекло или обходили его, настигали и снова громили фашистов, не давая им передышки.

А назавтра прогремел очередной салют в Москве — салют воинам, окружившим врага юго-восточнее Берлина. То был салют и нашему полку. Надо ли говорить, какой радостью наполнялось сердце самоходчика!

Родина-мать неотрывно следила за каждым победным шагом своих сынов и воздавала должное их бессмертному подвигу.

Под натиском советских войск, все более сужавших кольцо окружения, пал Вендиш-Бухгольц — последний оплот врага юго-восточнее Берлина. Франкфуртско-губенская группировка была разгромлена. В приказе Верховного Главнокомандующего в числе отличившихся упоминались войска генерал-полковника Колпакчи (&9-я армия), генерал-майора Труфанова (25-й стрелковый корпус). Лишь отдельные мелкие группы недобитых гитлеровцев с боем прорвались на запад. За ними устремились выделенные для преследования подвижные силы советских войск с задачей либо уничтожить эти остатки фашистских частей, либо взять их в плен.

Спешно формировался подвижной отряд стрелковой дивизии — батальон автоматчиков десантом на самоходках. Офицеры тщательно изучали место прорыва гитлеровцев на запад, вероятное направление их движения, рубежи возможной встречи с ними, а значит, и возможного встречного боя. Экипажи дозаправляли машины горючим, пополняли боекомплект. Автоматчики и пулеметчики, распределенные по машинам, занимали места на броне самоходок и на досках, прикрепленных на корме САУ специально для десанта.

Агитаторы зачитывали только что полученные свежие газеты. В них было опубликовано Обращение Верховного Главнокомандующего к Красной Армии и войскам союзников.

— Наша задача и наш долг, — читал агитатор сержант Снимщиков, — добить врага, принудить его сложить оружие и безоговорочно капитулировать. [32] — Прервав чтение, он обвел взглядом товарищей, убежденно произнес: — В самую точку! Нам командир говорил сейчас то же самое, когда ставил задачу.

В походное охранение командир полка назначил батарею Емельянова. Я пошел поговорить с комбатом. Тот сидел на пригорке у дороги и изучал карту. Емельянов так увлекся своим занятием, что не заметил моего появления. А я невольно залюбовался им. И подумал: каких замечательных людей вырастила и воспитала наша партия! Маршалов знает страна, их воинским мастерством восхищается весь мир. Но маршалов немного. А за ними стоят сотни тысяч вот таких, как Емельянов, незаметных и скромных тружеников войны. Не все встречали свое имя в газетах: обо всех не напишешь. Но ведь не ради личной славы шли они в смертный бой с гитлеровскими захватчиками. И пусть в газетах не написано о Емельянове, Давыдове и тысячах других солдат Великой Отечественной. Все равно их имена можно поставить рядом с именами известных всему миру героев — Гастелло, Матросова, Покрышкина… Вот он, комбат Емельянов, сидит за решением новой задачи и в эту минуту только ею одной и живет. Я знаю: выполняя боевой приказ, он, как и раньше, не будет щадить себя и, если потребуется, не задумываясь, жизнь отдаст во имя победы.

Наконец Емельянов почувствовал, что кто-то стоит рядом, поднял глаза:

— Товарищ майор… — И упруго вскочил на ноги.

— Сидите, сидите! — поспешил сказать я и сам опустился на зеленый ковер молодой травы рядом с Емельяновым.

— Изучаю маршрут, — сказал комбат. — Дорога длинная, а времени на подготовку мало. Тем более надо хорошо все продумать. Может, последний бой в этой войне. Хочется все предусмотреть, чтобы не было напрасных жертв… Люди уже готовы к выполнению задачи. А мне кажется почему-то, что не все еще продумал как следует.

Я постарался успокоить Емельянова, сказал, что прекрасно понимаю его внутреннее состояние, что абсолютно уверен в нем, в его командирских способностях. Мы посидели еще немного, поговорили. Затем, сославшись на то, что меня ждет командир полка, я ушел.

Полк вытянулся в колонну. Бросив на нее взгляд, я мысленно отметил: «Не густо». Добрая половина наших машин осталась на долгом пути наступления. Одни — в виде обгоревших остовов или бесформенной груды уже ни на что не годного металла, другие — в ожидании умелых рук ремонтников.

Я разыскал Колобова, рассказал ему о беседе с Емельяновым и своем намерении быть на марше со 2-й батареей.

Емельянов встретил меня удивленным взглядом.

— Прокачусь с вами, — улыбнулся я комбату.

— Садитесь к нам в боевое отделение, — предложили бойцы.

— Нет. Я с пехотинцами на броне, здесь не так жарко. — И я забрался на самоходку, обхватил рукой ствол пушки, сел поудобнее, свесив ноги рядом с люком механика-водителя.

На ровной глади асфальта механик-водитель выжимал из мотора все его лошадиные силы. Самоходка мчалась навстречу весеннему ветру и навстречу, может быть, последнему бою. Солдаты на броне сидели молча, крепко держались за ствол орудия, за приливы на броне и с любопытством смотрели вокруг. Весна властно вступала в свои права. Зеленой кисеей укрылись рощи, сады, поля. Зацвели абрикосовые и вишневые деревья.

На полях не было ни души. В деревнях та же картина — пусто и тревожно. К вечеру догнали колонну наших войск, завязавших бой на окраине городка, что раскинулся в большой долине. К батарее Емельянова присоединились остальные самоходки полка. Подвижная группа получила задачу обойти населенный пункт и перекрыть дорогу. В случае попыток противника прорваться — уничтожить и пленить его.

И снова марш. Уже в темноте достигли намеченного рубежа и заняли оборону. Батарея Емельянова оседлала дорогу. Другие машины заняли огневые позиции по правую и левую стороны от 2-й батареи, прикрывая пехоту.

Бой в городке не утихал. Ночь провели в тревожном ожидании. Я ходил вдоль линии обороны, беседовал с людьми. Настроение у них было приподнятое, бодрое. «Завтра — Первое мая, наверное, каждый сейчас, как и я, вспоминает родной дом, своих», — такие мысли одолевали меня.

Группа бойцов окружила самоходку командира батареи, в которой имелась рация для связи с командованием, и радист включил Москву. Диктор торжественно передавал слова первомайского приказа Верховного Главнокомандующего:

— «…Крушение гитлеровской Германии — дело самого ближайшего будущего. Гитлеровские заправилы, возомнившие себя властелинами мира, оказались у разбитого корыта. Смертельно раненный фашистский зверь находится при последнем издыхании. Задача теперь сводится к одному — доконать фашистского зверя! Идет последний штурм гитлеровского логова… Крепче бейте врага!.. — И как напутствие воину-победителю на ближайшее будущее: —Находясь за рубежом родной земли, будьте особенно бдительны! По-прежнему высоко держите честь и достоинство советского воина!». [33]

В эту последнюю боевую ночь, как и в ночь перед началом наступления на Одере, никто из солдат не спал. Ждали рассвета, а с ним — и развязки.

Утро 1 мая выдалось ясным, безоблачным. Серебрилась в лучах солнца покрытая росой молодая сочно-зеленая трава.

Емельянов, закинув руки за голову, прилег под кустом, недалеко от самоходки, и слушал пение жаворонка, поднявшегося в голубое чистое поднебесье. Его пение наполняло душу каким-то радостно-тревожным чувством: вспоминалось детство, родной дом…

— Товарищ старший лейтенант, немцы! — крикнул наблюдатель.