Только звезды нейтральны

Присев на кровать, Леля потрепала густую шевелюру мужа:

- Вставай, товарищ кандидат. Люди там голосуют, а он спит, сурок.

Душенов открыл глаза, недовольно поморщился: лицо его было бледным, глаза смотрели болезненно. Леля встревожилась:

- Что с тобой, Костя?

- Плохо спалось - только и всего. - Душенов погладил руку жены, и она успокоилась.

- Ну еще бы, такой день…

Если бы знала она, что причиной его возбужденного состояния был вовсе не этот день, такой счастливый в его жизни. Душенов редко посвящал жену в свои служебные дела. Слишком мало времени оставалось у них на семейные разговоры. В Москве, в Наркомате обороны, работали до двух-трех ночи, вот и здесь, на Севере, приходилось сидеть у телефона, ожидая звонков от начальства. К утру, усталый, он возвращался домой, а в девять утра надо было спешить обратно в штаб флота, на корабли, на строительство…

Не расскажешь жене, как вчера на Военном совете обсуждали план боевой подготовки. И опять всплыл вопрос о подводном флоте. Душенов ведет непрерывную войну с московским начальством, чтобы с Балтики перегнали на Север пару бригад подводных лодок. Там закрытый морской театр, а здесь океанские просторы. С подводным флотом мы станем во много раз сильнее…

- Господи, Костя, помнишь, мать рассказывала, как ты стекло в школе разбил из рогатки? Если бы кто-нибудь наперед знал, что это отличился будущий депутат Верховного Совета! - восторженно проговорила Леля.

Душенов кивнул, думая совсем о другом: «Придется еще раз обратиться к наркому обороны. Не выйдет - буду писать в ЦК».

- Ну, посмотри на меня. Почему ты такой серьезный? Тебя не может страшить ответственность. Ты всегда жил для людей.

Душенов отбросил одеяло, хотел встать, но Леля повелительно сказала:

- Ни с места! Ты у нас сегодня именинник!

Она выбежала на кухню и вернулась в каком-то невообразимо пестром фартучке и такой же косынке с торчавшими кончиками, пододвинула к кровати стол, сдернула салфетку, закрывавшую пахучую гору сластей, и игриво поклонилась:

- Прошу отведать!

На столе были великолепные пироги: и круглые, и продолговатые, и какие-то замысловатые крендели, и жаворонки специально для Юрки.

Леля, довольная похвалой мужа, оживленно объяснила:

- С капустой - по Шурочкиному рецепту, а с рисом и треской - по собственному. Съешь этот… слоеный, пальчики оближешь.

Он ел с аппетитом.

- Дух захватывает… Откуда ты добыла столько пряностей?

- Мама из Питера прислала. Там всего вдоволь.

- Потерпи немного, и у нас все будет. Нам ведь еще пяти годков нет, самое детство…

Юрка, подтягивая сползающие пижамные штаны, шумно влетел в комнату:

- Пировать без меня? Чего ж не разбудили? Где мои жаворонки?

Душенов захохотал:

- Смотри, пуговицы не проглоти, сынок. Мама вместо глаз вклеила в тесто пуговицы.

Юра насторожился:

- Мама, он про пуговицы правду сказал?

- Нет, он шутит, сынок. Не пуговицы, а изюминки. Все трое с аппетитом поедали пироги, смеялись и решили, что такого веселого завтрака у них давно не было.

Из соседней комнаты донесся приподнято-выразительный голос диктора: «Слушайте радиокомпозицию: «Человек - это звучит гордо!»

Душенов посмотрел на Юру.

- Ты знаешь, чьи это слова? - И, видя, что Юра молчит, добавил: - Горького Алексея Максимовича, - так просто, как будто говорил о своем старом знакомом.

- Ты, папка, с ним виделся?

Душенов концом полотенца вытер сыну щеку, вымазанную вареньем.

- Да, в Италии. Был у него в гостях на острове Капри.

Мать, готовясь разливать кофе, сказала Юре:

- Папа прислал тогда красивую открытку - зеленый островок, и на нем крестиком отмечено: домик Алексея Максимовича.

- Забыл, - сознался Юрка, нетерпеливо ерзая на стуле. - Папка, какой он был, Горький, а?

- Такой, как все люди. Высокий-высокий, худой, с длинными усами, в соломенной шляпе. Голос у него громкий, говорил окая… - с ударением на «о» произнес Душенов.

Юра притих, даже забыл о жаворонках.

- Что вы с ним делали?

- Обедали, гуляли. Вспоминали нашу страну. Потом приехал сын, отчаянный спортсмен, автомобилист. Горький купил ему старую гоночную машину. И, понимаешь, я уже собираюсь уходить, Алексей Максимович берет за руку сына и подводит ко мне: «Он вас прокатит по Италии! Получите большое удовольствие». Я говорю: «Спасибо, Алексей Максимович, только у меня нет времени. Я ведь приехал принимать корабли». А он свое: «На такую поездку несколько дней хватит. Может, никогда не придется тут побывать. Поезжайте. Очень советую, поезжайте».

Юра торопил:

- Ну и что?

- Поехали. Действительно, увидели много интересного, зато страхов я натерпелся… Мой сумасшедший водитель жал на все педали, несся как угорелый. Мне все время казалось, вот-вот наша «антилопа» на ходу развалится…

Душенов посмотрел на часы.

- Пора голосовать, мои дорогие! И начал одеваться.

Леля вдруг всхлипнула. Юрка рассмеялся. Отец оставался серьезным.

- Ну что ты, дружочек, не надо, - мягко сказал он, будто был в чем-то виноват.

- Я не потому. Просто вспомнила нашу жизнь, радостно стало…

- Подожди плакать, может, еще не выберут. Юрка возмутился:

- Это тебя-то не выберут! Быстро собирайтесь - и пошли!

Они направлялись в Дом флота, издали сверкавший разноцветными огняли иллюминации. Душенов держал жену под руку и едва успевал отвечать на приветствия моряков, которых сегодня больше, чем когда-либо, встречал на улицах Полярного.

Юрка останавливался со знакомыми мальчишками и потом догонял родителей. У самого входа в Дом флота он схватил отца за руку и потянул в сторону. Неожиданно для себя Душенов чуть ли не лицом к лицу столкнулся с Быстровым. Короткое замешательство - и Душеков, протянув руку, с улыбкой сказал:

- Я слышал, насчет испанского опыта начинаете?

- Так точно!

- Добро! Действуйте! Я поддержу. - И взял сына за плечо: - Идем, Юра.

Юрке явно не хотелось расставаться с Быстровым, но решительный тон отца заставил подчиниться, и он, удаляясь, на ходу крикнул:

- Дядя Миша! Можно я к вам на корабль приду?

Быстров кивнул, провожая взглядом их, пока они не скрылись в подъезде Дома флота.

Испытание

С недавних пор в жизни главной базы флота появились новые, характерные приметы: военнослужащие, гражданские и даже дети шагали по улицам с зелеными сумками противогазов. В разное время суток над городом и рейдом тревожно завывали сирены, их подхватывали протяжные гудки буксиров, люди спешили укрыться в убежище. А в это время клубы желтого дыма заволакивали дома, неуклюжие фигуры в противогазах и желтых про-тивоипритных костюмах толкали зеленые тележки с вращающимися барабанами, и хлорка тонким слоем ложилась на землю… Человек, невзначай застигнутый в очаге поражения, укладывался на носилки, санитары доставляли его в ближайший пункт первой помощи и там его старательно «обрабатывали». Случалось и так, что, улучив момент, условно пострадавший срывался с носилок и - поминай как звали…

Это были тренировки команд МПВО, продолжавшиеся день за днем целую неделю. И кое-кто предвещал: не миновать войны! Тем более из радиорупоров непрерывно неслись песни: «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов…»

На самом деле никто о войне не помышлял. Просто начинались учения Северного флота, и главная база приводилась в полную боевую готовность.

У пирса стоял эскадренный миноносец, вытянувшийся, устремленный вперед, ощерившийся орудиями главного калибра, очень ясно осязаемый от железного зева торпедных аппаратов до самого клотика. Из труб выбивались тонкие струйки пара и едва заметный дымок. После швартовки в Полярном Быстров стоял на мостике в кожаном реглане и чесанках, поглядывая на флагманский командный пункт, надеясь, что оттуда передадут семафором приказание следовать дальше, в исходную точку учений, которая покуда неизвестна.