Солдаты

прикреплен его домик, спилили дивизионные саперы. Теперь певун устроился

где-то в дупле.

Траншеи глубокие -- можно было идти в полный рост. Но для Акима и они

были мелки. Тот и сейчас шел пригнувшись. Это очень неудобно -- болела

спина. Порой терпение покидало Акима, и тогда его голова в каком-то облезлом

кроличьем малахае (перед тем как пойти в рейд, разведчики переоделись во все

гражданское) медленно плыла над брустверами траншей. Акима окрикивали. Он

смущался, наскакивал на какие-то ящики, падал.

-- Скоро, что ли, будет конец этим траншеям? -- ворчал Ванин, обращаясь

к шедшему впереди него Уварову. Но тот промолчал. Это еще больше

раздосадовало Сеньку.-- И что ты молчишь все время? -- в сердцах сказал ему

Ванин. Не любил он людей неразговорчивых и, как говорил Пинчук, "сумных".

Сенька нередко философствовал на этот счет: "Молчит с важным этаким видом.

Будто все знает, да не хочет зря языком трепать. А раскуси такого -- просто

язык у него еловый. -- И заключил: -- Не люблю молчунов".

Обыкновенно в таких случаях Сенька искал сочувствия у Акима. Тот, чтобы

нe обидеть Ванина, часто соглашался с ним. В конце концов, Сенька был в

известной степени прав. На войне люди часто искали свой отдых в веселой

болтовне. Не о смерти же им думать, когда она и так всем глаза намозолила.

Как хорошо, если в вашем отделении заведется такой неутомимый весельчак,

вроде Сеньки! Он в горькую минуту заменит вам и письмо от родных, и

политбеседу, и даже такую драгоценность, как табак.

Но сейчас Аким заступился за сапера:

-- Собственно, ты зря, Семен, ворчишь на Уварова. Яков, должно быть,

толковый парень. Не пошлют же на такую операцию плохого солдата. Только

Уваров еще не привык к нам.

Траншея изгибалась, вела, вела, вела. Все слышнее были выстрелы. От

реки повеяло сырой прохладой. Пули свистели над головами, с шипением

шлепались в песок и сворачивались там в горячие свинцовые комочки. Где-то,

далеко за Донцом, ухнуло орудие. В ту же минуту "ш-ш-ш-ш" и трах!.. Теплая

сухая волна охватила Акима, сорвала с головы малахай. Ерофеенко со всего

размаха упал на дно траншеи. Уткнувшись в холодную, сырую землю, ждал

второго разрыва. Оглушительный треск прокатился над самым бруствером. Аким

почувствовал боль в позвоночнике и испугался -- неужели ранен? Боец забыл,

что на нем лежал мешок с грузом.

Вскочил на ноги, инстинктивно ощупал очки -- целы! Кто-то рядом

отчаянно бранился. Аким оглянулся. Перед ним стоял низкорослый человек в

фуфайке, с широким лицом, заляпанным грязью. Он стоял на цыпочках и совал

под нос Акиму дуло парабеллума.

-- Что ты тут шляешься? Демаскируешь оборону, разгильдяй!

Аким ничего не понимал. Согбенный своей ношей, он смотрел на человека с

удивлением и не знал, что делать. Но неизвестный начальник,-- а в том, что

это был начальник, Аким не сомневался,-- почему-то быстро остыл и спокойно

удалился в свой блиндаж.

-- Носит вас тут...-- услышали разведчики его ворчание.

-- Кто это у вас такой крикливый? -- спросил Ванин бойца, стоявшего у

станкового пулемета, накрытого плащ-палаткой.

-- Старшина роты Фетисов. Он вовсе нe крикливый. А человек настоящий --

не любит беспорядков.

Старшина на минуту показал голову из блиндажа, кому-то погрозил кулаком

и снова исчез.

-- Трус он настоящий, твой старшина,-- злобно выругался Сенька.

Недалеко от берега, там, где скрещивалось несколько траншей, стояли

Марченко, Шахаев и Яков Уваров. В траншее было темно. Марченко с трудом

читал надписи на указателях: "БО" -- боевое охранение. Навстречу шел

какой-то боец в старой, измазанной в глине шинели.

-- Посыльный от командира взвода,-- отрекомендовался он и попросил

следовать за ним.

Разведчики спустились к реке, в прибрежные заросли, где их уже ожидали

саперы с тремя рыбачьими лодками.

Было одиннадцать часов ночи. Огромная туча, выползшая из-за

Шебекинского урочища, закрыла луну. Над головами разведчиков скрещивались и

рвали темную ткань неба пунктиры трассирующих пуль. Ни на минуту не угасали

трепетные зарницы. В наступившей темноте немцы вели себя беспокойней.

-- Вот сейчас в самый раз бы идти. Темень-то какая! -- проговорил

Ванин.

-- Время еще не подошло. Баталин ждет условленного часа,-- сказал

Марченко.

-- A может, позвонить ему и попросить, чтобы начинал сейчас? --

предложил Шахаев.

-- Зачем же это? Он знает свое время,-- возразил лейтенант,

всматриваясь в темноту своими зоркими, рысьими глазами.

Аким прислушивался к разговору разведчиков, а сам нетерпеливо ходил и

ходил по траншее, поминутно посматривая на светящийся циферблат часов. Время

тянулось нестерпимо долго. Скорее бы, скорее!.. Хоть бы Сенька подошел, что

ли, к нему да заговорил... Но нет. Ванин неподвижно стоял в стороне и думал

о чем-то своем. Кто знает, какие мысли теснились в его озорной голове в

такой час! Аким отыскал глазами широченную фигуру Пинчука. Тот тыкал вверх

кулаком, что-то говорил Шахаеву. Аким тоже посмотрел вверх и -- вздрогнул:

из-за уплывающей тучи кособоко и нахально вывалился серп луны...

И когда загремели первые залпы наших батарей, молодой, будто умытый,

месяц, расставшись с тучей, вырвался на простор и озорным, веселым парубком

побежал меж мерцающих звезд, заливая землю зеленовато-ярким светом. Донец

засеребрился.

Марченко с горечью подумал, что в эту ночь перейти немецкую линию

обороны разведчикам не удастся. Прекратилась стрельба и левее,-- видимо,

Баталин и сам понял, что сейчас эта стрельба уже не может помочь

разведчикам.

Лейтенант вернулся со своими бойцами в боевое охранение. Здесь и

расположились.

Утомившись, солдаты присели где кто мог.

Семен забрался в нишу окопа и тотчас задремал. Аким всматривался в

темный горизонт. А сам все молчал и молчал.

-- О чем ты все думаешь, Аким? -- очнувшись и вытягивая онемевшие ноги,

спросил его Сенька.

-- Так. Потом скажу когда-нибудь.

Сенька опять закрыл глаза.

"Хороший ты парень, Аким, но только уж очень чудной какой-то",-- думал

он, поворачиваясь на другой бок.

5

Рано утром Демин поспешил к генералу. Комдив только что вернулся с

наблюдательного пункта. Поздоровались. По лицу Демина генерал понял, что

начальнику политотдела уже все известно. Шевеля седыми бровями, высокий и

прямой, генерал, размышляя, говорил. Голос его был ровный, чистый:

-- Мы окажемся близорукими начальниками, если допустим, что Баталин

непогрешим... учиться ему уже нечему...

Начальник политотдела посмотрел на генерала с некоторым удивлением:

ведь примерно о том же самом думал и он, Дeмин, идя к Сизову. Полковник

сказал:

-- Совершенно верно, Иван Семенович.-- Он с минуту помолчал.-- Я думаю,

Иван Семенович, мы с вами в известной степени уже проявили эту близорукость.

Демину показалось, что последние его слова немного встревожили

генерала. Сизов нахмурился. Демин, однако, повторил еще уверенней:

-- Да. Уже допустили близорукость. Мы вели свою работу главным образом

с новичками, с людьми менее опытными. Это, разумеется, очень хорошо. Но

плохо то, что мы совершенно забыли о наших "старичках", людях прославленных.

А вот теперь убедились, что с ними нужно также много работать. Взять хотя бы

Баталина. Офицер он, безусловно, одаренный, смелый, решительный. Но не

кажется ли вам, Иван Семенович, что вы немного избаловали Баталина?