Фронт без линии фронта

должность? Разве что для немецкой информации!" -- подумал Николай, но вслух

сказал:

-- Отлично, Лизхен! -- и протянул ей руку. -- Николай Артурович Гефт!

Благодарю за оперативность!

В кабинет вошел Рябошапченко, и Лизхен, бросив Николаю многообещающий

взгляд, выпорхнула из кабинета.

После ее ухода оба они почувствовали какую-то неловкость.

Поздоровались, как старые знакомые, молча постояли у окна, затем Гефт

сказал:

-- Да, Иван Александрович, я вас не поздравил....

-- С чем? -- удивился Рябошапченко.

-- С должностью начальника ведущего цеха!..

-- Знаете, Николай Артурович, от этой должности я, как от чумы,

бежал... Не помогло. Петелин поставил обязательное условие, Я полгода не

работал, семья шесть человек, нужда, каждый хочет есть. Торговать не умею, в

доносчики пойти -- совесть не позволяет...

-- Кстати, -- перебил его Гефт, -- что это за девица у вас в

секретарях?

-- Секретарь!.. -- усмехнулся Рябошапченко. -- Табельщица она, но ей

такая должность не к лицу. Сверху поставили. Она по-немецки бойко лопочет,

ну и вообще... К немцам добрая...

-- Расскажите, Иван Александрович, что там у вас с "ПС-3"? В каком

состоянии дизель? -- Гефт перешел к столу. -- Чья бригада работает на

монтаже? Почему затянули срок?

Слушая доклад, он пытливо разглядывал начальника цеха. Выполнение его

миссии во многом зависит от этого человека, от того, с кем он будет в этой

борьбе.

А Рябошапченко, чувствуя на себе пристальный взгляд инженера,

нервничал. От волнения у него сохло во рту. Обстоятельно информируя о

работах по установке двигателя, он часто умолкал, чтобы собраться с мыслями.

Думая, по привычке двигал желваками, вытягивал губы, словно собираясь

засвистеть, и поджимая их вновь.

-- Вы говорите, что работает бригада Берещука? -- перебил его Гефт. --

Ну что же, давайте, Иван Александрович, пройдемся на корабль...

Они вышли из кабинета и спустились вниз.

Рябошапченко был пониже Николая ростом, поэтому, разговаривая с ним, он

задирал голову. Его темно-карие глаза, прищуренные от яркого солнца,

смотрели на Гефта с внимательной хитрецой.

Незаметно они дошли до пирса, где был ошвартован немецкий сторожевик

Николай прикинул на глаз тоннаж корабля: шестьсот, не больше. Посмотрел

вооружение: одна зенитная пушка, две двадцатимиллиметровых, спаренный

пулемет и бомбосбрасыватели.

"Досадно, что такую щуку придется выпустить в море -- подумал он,

спускаясь вместе с Рябошапченко в машинное отделение.

Бригада Михаила Берещука встретила их появление настороженным

молчанием. К работе еще не приступили, один покуривал, другой суконкой

шлифовал зажигалку, третий читал, двое завтракали.

Гефт поздоровался с бригадой и приступил к осмотру. Придирчиво,

педантично он исследовал все части двигателя, от центровки до топливных

насосов высокого давления. По тому, как он это делал, рабочие поняли, что

перед ними не механик Сакотта, а инженер, отлично знающий свое дело.

Изредка Гефт задавал скупые вопросы бригадиру.

"Разумеется, значительная часть монтажа выполнена,-- пришел он к

заключению. -- Но как выполнена?! За такую работу в прежнее время я бы с

треском снял бригадира!"

Николай Гефт помнил бригадира по первому знакомству с заводом в

студенческие годы. Уже тогда Берещук был одним из лучших специалистов по

судовым двигателям, он вырос здесь, в этом цехе, сложился в мастера, тонкого

знатока корабельного сердца.

"Что же это? Нарочитая небрежность? -- думал Гефт. -- Если бы я мог

запросто сказать Берещуку: так, мол, и так, дорогой человек, нужно,

понимаешь, мне нужно, чтобы двигатель работал! Но ведь не скажешь!.. Надо

становиться к машине самому и шаг за шагом преодолевать сопротивление. Каким

же я буду подлецом в глазах этих людей!" -- но вслух, вытирая руки ветошью,

он сказал:

-- У меня такое впечатление, что осталось сделать не так уж много:

закончить центровку, ликвидировать пропуски во фланцах маслопровода,

опрессовать, отрегулировать топливные насосы, форсунки и наладить пусковую

систему. На всю эту работу нам дано три дня. Руководство я беру на себя.

-- Три дня!? -- ахнул Берещук.

-- Да, Михаил Степанович, три дня. Я сделаю точные замеры клиньев, а

вы, шеф, -- обратился он к Рябошапченко, -- лично проследите за тем, чтобы в

цехе снимали прострожку с самым минимальным допуском. Пойдемте, Иван

Александрович, наверх поговорим...

Они поднялись на верхнюю палубу, присели на люк-решетку.

Посвистывающий в ковше буксир замолчал, и в наступившей тишине они ясно

услышали снизу, из машинного отделения, сказанное кем-то в сердцах:

-- Вот немецкая шкура! Выслуживается, стервец! -- голос был густой,

басовитый.

Не сдержав улыбки, Николай взглянул на Ивана Александровича:

-- Серьезные ребята у Михаила Степановича!

-- Это не со зла... -- забеспокоился Рябошапченко.-- Конечно, голодно,

жить трудно, некоторые вот мастерят зажигалки -- и на рынок... Тут ничего не

сделаешь... А работают они добросовестно...

О добросовестности рабочих Гефт не спорил, он только что убедился в

наличии у рабочих совести.

Прошло два трудных, напряженных дня.

Николай вкладывал в установку двигателя всю свою силу, все знания

человека, истосковавшегося по настоящему делу. Он сам руководил центровкой

двигателя, проверил зазоры между стрелами на фланцах валов коленчатого и

гребного. Строго рассчитывал клинья и следил за тем, как их пришабривали,

подгоняя на месте. Он сам отрегулировал пусковую систему и перебрал

редукционный клапан. Наблюдал за опрессовкой топливных насосов и форсунок. И

если бы не окружающая его атмосфера неприязни и недоверия, Николай от этой

работы получил бы искреннее удовлетворение, но он знал, на что идет, и был

готов ко всему.

К концу третьего дня они опробовали двигатель в работе, тщательно

отрегулировали нагрузку по цилиндрам, проверили все навесные агрегаты.

Машину можно было предъявить к сдаче на ходовых испытаниях.

Завтра, двадцать пятого июня, точно в срок, назначенный Загнером,

сторожевик отдаст швартовые и выйдет в море.

Между строк

В полной темноте на ощупь Николай открыл дверь, пошарил по столу

руками, нашел лампу и зажег. С тех пор как бомбили Плоешти, на

электростанции не хватало горючего.

В комнате было тихо, но в ушах еще плыл звонкий гул двигателя. Ходовые

испытания затянулись. Неожиданно на корабль прибыл адмирал Цииб в

сопровождении майора Загнера. Ходили в порт Сулин и вернулись в Одессу

поздно вечером.

Николай достал из-под подушки кофейник, завернутый в газету. Кофе был

чуть теплый. Налил кружку и почти залпом выпил.

Перед ним лежала клеенчатая тетрадь конспекта по богословию, он

перевернул обложку и прочел.

"Беседа первая. Голос церкви -- голос божий".

Из бокового кармана он извлек великолепную авторучку, полученную

сегодня на ходовых испытаниях в подарок от эсэсовца Загнера, снял колпачок и

написал на первой странице:

"Кто ищет истину -- найдет ее в светлой православной

церкви. Николай Гефт. Одесса, 25 июня 43 г.".

Затем, отложив авторучку, он открыл флакон с желто-вато-бурой

жидкостью, обмакнул перо, прочел первые строки конспекта: "Святой Киприан

говорит, бог устроил церковь, чтобы она была хранительницей откровенных

истин..."-- и между строк написал:

"Удалось не только легализоваться, но и проникнуть в военно-морскую

часть гитлеровцев. Собрана значительная информация. Но данный мне на связь