Небо за стёклами (сборник)

Больше она ничего не добавила. Шумно задвигала чугунами, вытерла грязным фартуком сперва один глаз, потом другой.

В начале февраля капитулировали остатки окруженной армии Гитлера. Все попытки вырваться из кольца, яростные атаки с надеждой пробиться на помощь своим не привели ни к чему.

Командующий армией генерал фон Паулюс, уже в окружении пожалованный в фельдмаршалы, сдался вместе со всем своим штабом. Это произошло в подвале городского универмага. Ребриков отлично помнил высокое желтое здание напротив братской могилы на площади Павших борцов. От универмага теперь, наверное, остались только развалины.

— Ну! — воскликнул комдив, услышав новости. — Что ты скажешь, а? Надеются, значит, что с фюрером им встретиться больше не придется. Теперь главное — не давать им покоя. Ни дня покоя! — И он заходил по комнате. Потом остановился, поглядел на Ребрикова и продолжал: — Как думаешь, доживем до Берлина?

— Думаю, доживем, товарищ полковник.

— Ишь ты! — Латуниц потер лоб. — А ведь действительно здорово бы было. Мы с тобой в Берлине. Ты, скажем, уже майор, а я там что-нибудь такое…

Он помолчал, потом улыбнулся и подмигнул адъютанту:

— Давай-ка, друг, обедать, что ли? Далеко нам еще до Берлина. Будем пока к Ростову-на-Дону пробиваться.

Но Ростов брать не пришлось. В середине месяца, перед самым штурмом, пришел приказ наступать на Новочеркасск.

Февраль стоял теплый. Снег таял на глазах. Оттепель оставляла мутные лужицы на дорожных выбоинах. Они отражали серое ровное небо южной зимы. Ночью части подошли к городу. Новочеркасск был окружен и взят. Немцы без боев откатывались на запад. Рывок наступающих был столь стремительным и внезапным, что враг не успевал спалить деревни, угнать с собой мирное население.

После бессонной ночи усталый, но счастливый въезжал Ребриков с комдивом в город.

Это был первый город, в который входил он после хозяйничания в нем немцев.

Тяжело груженные боеприпасами и разным иным военным добром машины урча поднимались по крутой улице к площади, на которой темнел огромный собор. Рядом с собором возвышался бронзовый памятник Ермаку Тимофеевичу. Ермак словно приветствовал входящие войска. Маленькая машина комдива шла в строю других, вслед за загруженной ящиками с продовольствием. По сторонам улицы толпились жители. Старики, исхудалые женщины, дети, державшиеся за руки матерей. Молча, еще не веря в то, что с ужасом немецкого нашествия покончено, вглядывались они в лица бойцов. На военных смотрели так, словно говорили: "Хорошо, что вы наконец здесь. Заждались мы вас!"

4

И вот пришел апрель. Чистый и звонкий, каким бывал тут в былые мирные времена. Весной, солнцем дышала черная истерзанная земля. Бурели освободившиеся от снега поля, ждали своего часа вновь зазеленеть добрыми всходами.

После непрестанного движения вперед, бесконечных переездов с места на место, боевой сутолоки, нервного напряжения, ночных перегруппировок — настало время покоя.

Позади в тылу остался трижды переходивший из рук в руки Ростов. Изрядно отойдя, немцы наконец закрепились на крутых берегах никогда прежде не ведомой Ребрикову реки Миус. Здесь у высоких берегов остановилось зимнее южное наступление. Фронт занял оборону, готовясь к новым боям.

Штаб расквартировался в селе Выселки, невдалеке от еще занятого немцами Таганрога. Комдива в селе почти не бывало, он снова пропадал в частях.

Прозрачным теплым днем Ребриков вышел во двор домика, где теперь жил. Весеннее солнце слепило глаза. Тихо и спокойно было вокруг. Удивительное сочетание мирного крестьянского жилья и ворвавшегося сюда нелепого быта войны представляла сейчас открывшаяся перед ним картина.

Штабные грузовики-фургоны, как шапками прикрытые соломой, вплотную прижимались к белым, крытым такой же соломой приземистым хаткам. Возле машин возились механики в черных промасленных стеганках и ватных штанах, а рядом женщины в сдвинутых на затылок платках мыли и доили коров. Сизый дымок стелился из труб по легкому ветру. Пахло свежеиспеченным хлебом и борщом. От скирд прошлогоднего сена, от сложенных штабелями кирпичиков кизяка, от еще не просохших лужиц поднимался вверх и таял пар. Провисающие меж хатками провода телефонной связи дрожали в его мареве. Вдоль улицы, радуясь солнцу, неторопливо потягивали охраняющие штабные отделы автоматчики, а у ног часовых преспокойно разгуливали куры — разыскивали давно оброненные зерна.

Дорога из Выселок уходила прямо в степь и, ровная и бесконечная, терялась там в полях. Через Выселки она шла дальше на запад.

Со стороны Таганрога к Выселкам приближались тяжелые "студебеккеры" с пушками. Огромные мощные машины, переваливаясь, пыряли в выбоинах раскисшей весенней колеи.

Въехав в село, машины застопорили. Открылась дверца кабины головного "студебеккера", и оттуда выскочил рослый артиллерийский командир в широких кирзовых сапогах. За спиной его забавно, не по-строевому болталась плащ-палатка. Фуражка была сдвинута назад. Командир держал в руках карту и, оглядываясь кругом, силился сориентироваться. Видно, ему это не очень-то удавалось, потому что, увидев неподалеку Ребрикова, он сложил карту и направился в его сторону. Что-то удивительно знакомое заметил Ребриков в походке приближавшегося к нему широкими шагами артиллериста.

И вдруг, могло ли это быть?! У Ребрикова застучало в висках. Нет, в самом деле! Да ведь это, кажется, был Чернецов… Сережка Чернецов. Одноклассник, друг! А может быть, кто-то до чертиков похожий на него… Но артиллерийский командир уже и сам остановился и замер с открытым ртом, не доверяя своим глазам.

— Володька!

— Серега!

Они крикнули это совершенно одновременно, но вместо того, чтобы кинуться друг к другу, все еще стояли, не веря в то, что эта необыкновенная встреча, о которой и думать-то было странно, произошла. А затем подбежали друг к другу и крепко обнялись.

— Ребриков, черт. Ну и забрался!

— Силен, силен, Чернец… Артиллерия!..

— Вот не ждал, Вовка. А я чуть не сиганул мимо.

— Смотрю, что за знакомая мачта движется… Ты куда же?

— Части РГК. Резерв главного командования. По фронтам гастролерами ездим. Вот и к тебе явились порядки наводить.

— Сейчас будет полный порядок. Пошли ко мне.

— Торопимся, понимаешь. Отстали немного от своих. Боевое питанье получали. Мне вот сюда надо. — Чернецов развернул карту и ткнул пальцем в отмеченный красным кружком населенный пункт. — Спросить хотел — и вдруг… ты!

— Скажем, скажем, — все тут облазили. Это район тридцать шестой. — Ребриков заставил друга сложить карту. — Неужели же мы с тобой… Как говорил Швейк, на фронт не опоздаешь.

— Ах ты черт, Вовка! — Чернецов сунул карту в планшет и щелкнул кнопкой. — Только на скорости.

— Есть, есть, товарищ старшой… Обогнал ты меня, — радостно закивал Ребриков, намекая на то, что старый друг перегнал его в звании.

А Чернецов повернулся к своим и крикнул:

— Лебеденко! Десять минут на перекур и прочее…

И сразу же с тяжело груженных машин посыпались на дорогу ребята в пилотках и плащ-палатках, запрыгали, разминая затекшие ноги.

Комдив в этот день с утра уехал в штаб армии со старшими командирами, и для Ребрикова оказалось как нельзя кстати, что места в машине не нашлось.

И вот они уже сидели в светлой комнатке полковника. Володька налил по стопочке себе и Сергею, угощал его наскоро собранными закусками: американскими консервированными сосисками, солеными помидорами, горячим деревенским хлебом.

Были они оба, кажется, такими же, как два года назад, и все же иными, и приглядывались один к другому с нескрываемым любопытством.

Немногим отличалась военная судьба Сергея от Володькиной. Из Ленинграда их также вывезли вместе с училищем и выпустили в конце года. На передовую он угодил сразу. Был под Москвой, затем на Донском фронте. Там стал командовать батареей. Побывал и в резерве, а потом попал в части РГК.