Избранное

— Раздевается седьмая. Следующая наша,— передернувшись всем телом, сказал Николай Трофимович.

— Где же Верховский с огнем?

— Сейчас…

Николай Трофимович попятился, растворился в толпе.

В этот момент со ржавым скрипом начали открываться двустворчатые ворота. Через проходную вошел и стал на место рапортфюрера дежурный по комендатуре. За воротами сипло прозвучало:

1 Товарищ Карбышев, мы немецкие коммунисты..,.

2 Да здравствует социализм! Да здравствует свободная Германия!

146

— Im Gleichschritt… Marsch!

И несколько секунд спустя:

— Arbeitkommando Riistung-zwo… Hundertzwanzig Heft-linge! 1

Четко захлопали по асфальту колодки. Пятерка за пятеркой, храня строгое равнение в рядах, в лагерь вступила еще одна рабочая команда. Строем проследовала она через площадь, затем хлопанье колодок отдалилось, смешалось, и все постепенно затихло.

— Верховский помер,— сказал Николай Трофимович, отдавая Карбышеву зажженную сигарету.

— Не может быть!.. Где он?

— Положили к стене. Мертвый. Говорят, схватился за сердце. Видно, разрыв…

Карбышев снял шапку.

Курили, как на фронте, молча, скрытно, пустив цигарку по кругу. Когда кончалась одна, прикуривали от нее другую.

— Ну вот, ребята,— сказал Карбышев.— Придет Красная Армия и воздаст всем по заслугам… Пусть живут наши дети, наша Родина… А эти палачи не уйдут от возмез…

Удар по голове оборвал его речь на полуслове.

— Руэ да!

Чахоточный блоковой бежал уже дальше, страшно нервничая, не зная, что все-таки будет с ним самим, во всем сомневаясь и от этого еще больше зверея.

— Ох и дурак! — сказал кто-то ему вслед.

— Попрощаемся, братцы…

18

Оставались считанные минуты. Вот-вот внизу хлопнет дверь, вырвется клубок пара, и на лестнице покажется предпоследняя группа: обнаженные головы, узенькие плечи, скрещенные натруди руки…

Карбышев видел, как из-за ограждения лестничной клетки выкатили светлое колесо, которое оказалось свернутым пожарным шлангом; заметил среди охранников в голубых шинелях того, моложавого, предлагавшего свою помощь; дважды перед дальнозоркими глазами его промелькнула плотная фигура оберштурмфюрера и жирная, шутовская, с медными пуговицами —

1 Рабочая команда Рюстунг-два… Сто двадцать заключенных! В этой команде с сентября 1944 г. по март 1945 г. работал автор повести Юрий Пиляр. (Прим. ред.)

147

брандмайора. В то же время Карбышев вглядывался в самого себя…

Внутри был целый мир, точнее, он ощущал себя целым миром, снова тем зеленым светящимся миром, о котором он впервые узнал, умирая в Майданеке. Ему снова стало безмерно жаль, что этот мир должен исчезнуть, погаснуть. Не себя жаль. А дорогой, дороже собственной жизни мир с трепетным уголком, где находилась Лида, милая верная жена его, и дети — Ляля, Танечка, Алеша; мир, в котором сильнее страха смерти жили чувства долга, чести и эти торжественные, как клятва, слова его, сказанные на собрании в академии: «Я хочу пережить это грозное время с партией, а если нужно будет, то и умереть за партию в ее рядах…» И это все, все самое лучшее должно было погибнуть теперь?

Сердце говорило: чепуха, бред!

Рассудок говорил: не чепуха и не бред. Для тебя все это погибнет!

«Бред,— говорил он себе,— это я погибну. А все самое дорогое в моей жизни остается».

— Los! Auf! — крикнул ему кто-то в голубой шинели.

Он узнал того пожарника.

— В чем дело?

— Идите за мной.

— Куда?

— Не спрашивайте. Я хочу спасти вас.

— Что я должен делать?

— Разматывать шланг. Подтаскивать его вместе со мной.

— Зачем?

— Не спрашивайте ни о чем. Все будут облиты водой и заморожены. У вас единственный шанс…

— Мне не надо такого шанса.

— Не теряйте зря времени.

— Уходите!

— Генерал, вы погибнете ужаснейшей смертью. А я гарантирую вам спасение, жизнь…

— Убирайтесь прочь! — закричал Карбышев.

Пожарник зло выругался сперва по-русски, потом по-немецки.

— Was ist da Ios? Was ist denn? 1 — послышался поблизости вкрадчивый голос оберштурмфюрера.

Пожарник щелкнул каблуками и доложил офицеру что-то неразборчивое. Оберштурмфюрер помедлил, закурил сигарету, потом махнул перчаткой. Пожарник поманил бывшего блокового.

1 Что там? Что происходит?

148

— Ausziehen! Aber los! — раздалась громовая команда Пеппи— унтершарфюрера Йозефа Нидермайера.

Сейчас должен погибнуть этот единственный мир. Его, Карбышева, мир. Он выключается из существования. Но самое лучшее, самое дорогое остается: его честь, любовь, убеждения. Он понял это, и даже несколько удивительно, как ему прежде не приходило на ум: физическое уничтожение человека ие означает полного уничтожения его там, где остаются и звезды, и море, на которые он смотрел, и милые черные глаза любимой дочери.

— Los! Runter! 1 — рявкнул Пеппи, подбросил и поймал на лету резиновую палку.

— Los! Los! — обрадованно подхватил блоковой.

…Остается Родина, остается родная армия, сотни, тысячи людей, одетых в военную форму, которые уважали и, возможно, любили его и которых любил он, потому что каким другим словом, как не любовь, назовешь то, что он делал для этих людей почти всю свою сознательную жизнь? Он надеется, его работы пригодились в Великую Отечественную, и это тоже дань любви к родному народу.

Карбышев почувствовал, как новый удар обрушился на его голову. Может, этот звероподобный Пеппи начал уже проверять гипотезу своего шефа?..

Нет, оберштурмфюрер! Человек не животное, и смерть не всегда властна над ним. Не заставил ты раскаиваться меня в моих поступках…

Однако как приятна эта горячая вода, падающая из душевого рожка на иззябшую спину! Благословенна будь горячая вода и рабочие руки, создавшие столь простое и умное устройство, как душ.

И это, право, совсем неплохо — принять душ перед тем, как выйти навсегда на мороз…

— Николай Трофимович!

— Слушаю вас!

— Веник бы березовый — да на полок. А?

— Да уж чего бы прекраснее!

— А ведь живем, ребяты! — сказал неунывающий, рябоватый с лица долговязый солдат.

— Минута, да наша,— сказал другой солдат, его товарищ.— Слушай, брательник, может, спинку потрешь?

— Благодать!

— Еще поглядим…

Надеется еще кто-то. И это тоже хорошо. Потому что толь-

1 Марш вниз!

149

ко надежда не дает человеку умереть раньше срока. И пустьиа-деются. Пусть еще поглядят. Пусть поборются. Авось кто-нибудь и выйдет жив из этого адова испытания!

Горячий поток постепенно иссяк. И вдруг хлынула ледяная вода. Кто-то вскрикнул. Послышался звонкий удар резины по голому телу. С характерным деревянным стуком рухнул навзничь сосед справа. Упал кто-то позади. Карбышев стоял. Пройдя через пять концлагерей, приучил себя к любым испытаниям.

— Los! Raus!

Слава богу — вон из-под холодного душа. Может, кто-нибудь выдержит и это. Кто помоложе и поздоровее. И будет потом до конца дней своих рассказывать людям то, что хотел рассказать в своей последней — не инженерной — книге он, старый военный инженер Дмитрий Карбышев.

Новый удар. И еще удар…. Стиснув зубы, Карбышев поднимался по лестнице.

Сначала ему открылось небо, темное, туманное. Потом наискось— полоса электрического света с танцующими снежинками. Потом — ярко освещенная деревянная галерея с застекленными башенками, прожекторами и черным пулеметом, повернутым дулом вниз. Потом под рядами шуршащей от электрического тока проволоки строй дрожащих, в нижнем белье, людей…

Обхватив себя крест-накрест руками и вскинув голову, Карбышев тяжело зашагал на свое место на левый фланг.

Неожиданно мелодично трижды прозвенел колокол у проходной ворот. Кто-то сказал:

— Отбой…

— Начали! — приказал пожарнику, державшему брандспойт наготове, оберштурмфюрер, сунул руки в карманы и отошел в синюю тень возле здания бани-прачечной.

ВСЕ ЭТО БЫЛО Часть первая

1

Поезд останавливается. После Вены это первая наша остановка. Столицу Австрии, Остмарка, как именуют эту страну наши конвоиры, мы покинули в полночь, а сейчас раннее утро, часов пять или шесть.