Подвиг тридцатой батареи

— Может быть, и наша помощь понадобится, вон они парашютистов бросают. Будем вместе с мужьями защищать батарею.

На большом зеленоватом парашюте качалось что-то продолговатое. Парашют бризом тянуло к морю. Спускался он очень быстро, совсем не так, как спускаются обычные парашютисты. До моря купол не дотянул, и где-то у воды снова громыхнул тяжелый взрыв, выбросив высоко к небу мелкие камни, грязную воду и столб белого пара.

Стрельба прекратилась так же неожиданно, как и началась. Стало необычно тихо, даже звон стреляных гильз под ногами зенитчиков ближних батарей 61-го артполка совершенно отчетливо слышался в ночном воздухе. Расчеты зенитных автоматов, приданных батарее, огня не вели: самолеты врага летали в стороне, выше досягаемости их маленьких снарядов.

На сером небе за Мекензиевыми горами рассвет медленно стирал звездную россыпь. Море заметно посветлело, открыв на горизонте дивизион сторожевых катеров, несшихся полным ходом вдоль берега. Желтый холм с выгоревшей травой и двумя закамуфлированными башнями грозно выделялся на фоне серого неба. Длинные стволы орудий молчаливо и сурово глядели в сторону пустынного моря...

Так начался первый день войны на Тридцатой береговой батарее. В семь часов дали отбой тревоги и объявили готовность номер два. По подразделениям провели митинги. Весь личный состав участвовал в митингах, кроме тех воинов, которые несли вахту.

3. В СТОРОНЕ ОТ ВОЙНЫ

Корабли врага не появлялись у Севастополя, но самолеты налетали сравнительно часто. Они ставили магнитные мины на фарватерах, иногда пытались бомбить корабли и город, но в район батареи война еще не пришла.

Стрелять из орудий главного калибра пока не приходилось: не было подходящих целей. Да и зенитные автоматы палили по самолетам врага не часто. Фашистские самолеты летали обычно на больших высотах, вне досягаемости их огня. Крупнокалиберным зенитным пулеметам ДТТТК было еще меньше дела. Только один раз, когда подбитый «юнкерс» снизился, пытаясь уйти в сторону моря, несколько ДТТТК прошили его, самолет стал разваливаться и вскоре рухнул недалеко от берега, подняв столб воды и пара.

...Однажды к комиссару пришли матросы и попросили отправить их на войну.

— Так вы же на войне, — удивился комиссар.

— Какая тут война, товарищ старший политрук, война стороной проходит. На Украине идет смертный бой, а мы здесь сидим и прохлаждаемся. Гоняем вхолостую пушки, в сотый раз перетираем оптику, а толку от этого...

— Руки чешутся, товарищ комиссар. Просимся на фронт, в морскую пехоту или в полевую артиллерию. Нам, пушкарям, все равно из какой пушки стрелять, лишь бы по фашисту. А насчет меткости не сомневайтесь — попадем в любую цель.

Соловьев старался разъяснить бойцам обстановку. Г оворил, что в Черное море могут войти итальянские линкоры, что турки подозрительно ведут себя, а у них есть хоть и старый теперь, но все же опасный еще «Гебен». Сказать о том, что немцы могут прийти в Крым по суше, у комиссара язык не повертывался. Но он все же предупредил бойцов, что возможен и десант врага.

— На войне всякое бывает, — говорил комиссар.

Посоветовавшись с командиром, комиссар и секретарь партбюро организовали разъяснительную работу среди всего личного состава батареи. Необходимо было убедить людей в том, что ослаблять боевую мощь батареи нельзя. Однако впоследствии часть матросов и старшин пришлось все же выделить для формирования батальонов морской пехоты.

Чтобы поднять боевой дух батарейцев, командир и комиссар решили пропустить личный состав башен и стрелковых огневых точек через зенитные расчеты, которые хоть и не часто, но все же стреляли по самолетам врага. Это делалось осторожно — так, чтобы не ослабить боевую готовность орудий главного калибра. После этого просьб об отправке на фронт стало поменьше.

А фронт приближался. В начале октября враг перерезал железную дорогу Севастополь — Москва. Нависла угроза прорыва фашистов в Крым.

А пока на батарее продолжалось строительство укреплений. Тяжелые башенные орудия, приспособленные для морского боя, не смогут защитить себя от противника, если он прорвется к батарее: существует так называемое мертвое пространство, которое батарея обстреливать не может. Дальнобойные орудия бессильны против вражеских солдат, если они окажутся возле огневой позиции батареи. Да, кроме того, и неразумно было бы палить по небольшим группам из двенадцатидюймовых орудий. Поэтому так важно было хорошо организовать сухопутную оборону. Доты и дзоты, глубокие окопы и ходы сообщения к ним были и раньше на территории батареи, но теперь обстановка требовала усилить сухопутную оборону. Александер, Соловьев и Радовский — командир Первого отдельного дивизиона, в который входила батарея, не один день потратили на то, чтобы наиболее рационально подготовить батарею для борьбы с противником, атакующим с суши. Командир и комиссар целые дни ездили и ходили вокруг батареи, проверяя строительство укреплений.

Командующий береговой обороной генерал-майор П. А. Моргунов приказал обратить внимание на подготовку корректировщиков. Местность вокруг батареи была холмистая, с долинами и балками. Для стрельбы по закрытым целям, особенно на больших дистанциях, должны были потребоваться корректировочные посты, причем не только в районе наших позиций, но и в тылу врага, если фронт приблизится к Севастополю.

— Стрелять надо экономно, разумно расходовать каждый снаряд, — предостерегал Моргунов командиров батареи. — Дело не только и не столько в том, что каждый ваш выстрел стоит государству тысячи рублей. Помните, что снарядов такого калибра у нас на складах немного, а доставить их из глубокого тыла не всегда возможно. Надо так стрелять, чтобы каждый снаряд поражал цель. Полевые укрепления тоже следует строить экономно и разумно. Народу у вас мало, работать сможет только треть гарнизона, а сделать все необходимо своими руками и быстро. Материалов недостаточно, особенно досок и бревен, но у вас есть камень, песок, глина, известь, хворост. Рубите тополя и осокори, что растут в долине Бельбека, они пойдут на перекрытия в дзоты. Ходы сообщения и окопы надо строить так, чтобы противник не мог по ним прорваться к огневой позиции батареи. Хорошая маскировка — половина успеха. Вчера летали на самолете работники нашего штаба и видели у вас многое, что вовсе не обязательно видеть с воздуха. — Генерал, вынув из сумки карту, показал наиболее уязвимые места по части маскировки. — Летчики жалуются, что по ночам у вас тоже не все затемнено так, как положено. Все двери оборудовать ночным освещением. Мне уже попало сегодня от комфлота за вашу плохую светомаскировку. Позор это, товарищи, понимаете, позор! Требую навести порядок!

Александер, Соловьев, Окунев и другие смущенно молчали. Генерал продолжал:

— А на поток докладных с просьбой отправить на фронт зря вы жалуетесь. Надо уметь разъяснить людям, что они и тут нужны... Кстати говоря, такие докладные не только у вас пишут. Это распространенное явление на флоте.

— Не тревожьтесь, Петр Алексеевич, — все сделаем, как вы приказали, — заверил Моргунова Александер.

— Надеюсь, но все же в нашем военном деле проверка никогда не мешает. Завтра утром проверю.

— Ему легко говорить: «Разъяснить, разъяснить», — сердито ворчал после отъезда Моргунова Соловьев. — А сегодня пришли двое орлов и заявили: фронт, мол, на Сиваше, удерем, ежели не отпустите. Я им говорю: расстреляем как дезертиров за самовольный уход с боевого поста, а они смеются: «Нет такого закона, чтобы людей за то, что они хотят бить врага, расстреливать», но потом все же со мной согласились.

Соловьев горячился. Его широкое лицо, уже изрядно задубевшее от крымского солнца и морских ветров, покраснело, синеватые жилки нервно дергались на левом виске. Это означало, что комиссар сердится.

Александер в этот день тоже был не в духе. Он сознавал, что упреки генерала Моргунова справедливы. Лицо его было сердитым и усталым. Он только что сделал замечание двум старшинам: ему показалось, что эти старшины, копавшие со своими отделениями окопы, сделали за день совсем мало, что окопы мелкие и неправильной формы.