Подвиг тридцатой батареи

Через поле перешли относительно спокойно — откуда-то издалека постреливали из ручного пулемета, но с таким рассеиванием, что практически это было безопасно. Когда корректировщики подходили к кустам, их опять обстреляли из автоматов. Пришлось снова залегать, ползти, швырять гранаты и стрелять в почти невидимых врагов. Когда перестрелка закончилась, Адамов обнаружил, что не видно комендора Салапонова. Пришлось вернуться. Салапонов был еще жив. Чувствуя приближение смерти, отважный воин просил застрелить его.

— Я буду для вас обузой, — говорил боец.

— Все поляжем, но не оставим товарища на поругание врагам, — ответил Адамов.

Положив Салапонова на плащ-палатку, корректировщики медленно пошли к батарее.

Быстро темнело. Салапонов сначала глухо стонал, потом затих. Накрывшись плащ-палаткой, Адамов осветил лицо бойца. Зрачки открытых глаз были неподвижны.

— У мер, — тихо промолвил лейтенант.

Четверо молча подняли тело и понесли по узкой тропке, поднимавшейся наискось в гору. Шуршащие ветки дубовых кустов хлестали их, холодный ветер обжигал запотевшие лица. На вершине холма остановились, передохнули, закусили галетами и в кромешной тьме, разрываемой редкими сполохами ракет, медленно пошли вниз, к морю.

Пять километров несли тело Салапонова, чтобы похоронить у родной батареи. Три раза пришлось еще морякам схватиться с заставами врага. В одном месте они чуть было не напоролись на свое минное поле, но лейтенант Адамов вовремя это заметил и нашел проход. Линию переднего края прошли удачно. Немцы постреляли в темноту, но безрезультатно.

Помощник командира второй башни Саркис Адамов, хладнокровный и настойчивый человек, много раз ходил в тыл врага и всегда возвращался, хорошо сделав свое дело — направив огонь тяжелых орудий точно на цель. Однажды, окруженный фашистами, он вызвал огонь батареи на себя. Александер помедлил, потом решил, что, видимо, нет другого выхода. Гитлеровцы были рассеяны, но и Адамов получил контузию. Радист вынес его к своим.

Особенно запомнилась Адамову первая стрельба. Тогда он корректировал огонь с выносного поста на холме у реки Альмы. Немцы двигались вдоль берега по проселочной дороге и 30 октября вышли к береговой батарее, которой командовал старший лейтенант Заика. Батарея приняла бой и дралась в окружении более суток.

Немцы несколько раз пытались взять штурмом огневую позицию батареи, но, встреченные метким огнем двух уцелевших орудий, пулеметов и винтовок, отступали, неся большие потери.

Позже выяснилось, что в бою принимали активное участие даже семьи офицеров и сверхсрочников. Женщины стреляли из винтовок, перевязывали раненых, подносили боеприпасы. Когда кончились снаряды и дальнейшая борьба стала бесполезной, командование Севастопольского гарнизона прислало тральщик и буксир, чтобы спасти оставшихся в живых.

Немцы обстреливали корабли и шлюпки, перевозившие людей с берега, но командиры кораблей умело маневрировали и ставили дымовые завесы. Прикрываясь огнем пулеметов, к шлюпкам направились последние защитники батареи. Но танкетки врага отрезали от моря отважных воинов, среди которых были и командир с комиссаром.

С корректировочного поста хорошо видели все это в оптические приборы, но помочь не могли: снаряды Тридцатой туда не долетали. Но когда немецкие танки и бронетранспортеры, подкрепленные большим отрядом мотоциклистов, показались на бугре почти рядом с постом, корректировщики немедленно сообщили об этом на батарею. Раздался залп. Одна танкетка была буквально раздавлена. Другая, пробитая осколками, загорелась. Град шрапнельных пуль сразил много мотоциклистов: в каждом снаряде было более двух тысяч свинцовых шариков. Колонна была рассеяна; обрадованные моряки стали кричать «ура» и качать друг друга, хотя ликовать было еще рано.

Огонь корректировали до тех пор, пока враги не отрезали пост, обойдя его стороной по балкам. Адамов доложил об этом Александеру, и командир приказал возвращаться на батарею, предварительно уничтожив визир, движок и другие механизмы.

Моряки так и сделали и направились вдоль берега в сторону Севастополя. Немцев нигде не было видно, но когда корректировщики подошли к одной деревне, женщины сообщили, что она занята врагом. Пришлось уходить в поле и по балкам пробираться дальше. Мотоциклисты заметили это и ринулись в погоню.

Произошла короткая перестрелка. Несколько вражеских солдат слетело с машин, остальные повернули обратно. Потом путь корректировщикам преградили танкетки. У моряков были противотанковые гранаты, но растерялись и они, и немцы. Обменявшись короткими пулеметными очередями, они разошлись.

Александер и Соловьев расцеловали возвратившихся, поздравили с первым боевым успехом. А тем все казалось, что они не сумели нанести врагу больших потерь...

Наученные горьким опытом, немцы старались днем не подвозить войска ближе, чем на пятнадцать — двадцать километров к Севастополю. Но батарея Александера стреляла более чем на тридцать километров, и фашистские поезда были для батареи неплохой целью. Поэтому Александер и Соловьев, не ограничиваясь постоянными корректировочными постами, старались забрасывать подальше за линию фронта и временные. И хотя кор-посты несли потери, их работа в тылу противника стала обычным делом. Немцы, экономившие горючее, перевозили людей и грузы главным образом по железной дороге, но иногда они не могли ждать темноты — каждый час был дорог — и, пренебрегая опасностью, днем гнали эшелоны поближе к фронту.

Однажды к станции Биюк-Сюрень ночью подошел эшелон с боеприпасами. Об этом сообщили два корпоста — выносной, в тылу противника, и постоянный, которым командовал Репков. Не успел поезд остановиться, как на него посыпались снаряды. Вагоны загорелись, паровоз взорвался от прямого попадания, а потом начали рваться боеприпасы. Это было слышно даже в Севастополе. По данным журнала боевых действий дивизиона, на уничтожение этого поезда израсходовали всего шестнадцать снарядов.

Первые дни боев за Севастополь были для батарейцев особенно жаркими. Полевая артиллерия Приморской армии еще не пришла с Южного берега Крыма. Кораблей в бухте было мало, к тому же у них были в это время другие цели. Поэтому Тридцатая и Десятая батареи при поддержке зенитных батарей держали под обстрелом большой участок фронта.

Вот краткая выписка из журнала боевых действий Тридцатой батареи за 4 ноября 1941 года:

«8.49. Один выстрел по кургану Таш-Оба.

14.34. Пять снарядов — по тяжелой батарее противника. Батарея замолчала.

14.55. По наступавшей пехоте и минометной батарее — 19 шрапнелей. Батарея подавлена, наступление приостановлено.

16.36. По балке Коба-Джигла — 6 снарядов.

19.10. Заградительный огонь по шоссе Симферополь — Бахчисарай и по железной дороге в районе хутора Кефели — 21 снаряд. Рассеяно до батальона пехоты.

22.00. Шесть фугасных снарядов по пехоте.

23.04. Шесть шрапнелей по пехоте».

Семь огневых налетов в течение суток. А какие разнообразные цели!

Один выстрел по кургану. На нем стояло тяжелое орудие, стрелявшее по городу «беспокоящим огнем». Немцы расставляли эти орудия по одному, чтобы в случае накрытия нести меньше потерь. Орудийный расчет, выпустив снаряд, залезал в окопчик и курил пять — десять минут, потом новый выстрел и опять перерыв... Наблюдатель корпоста заметил короткую вспышку, точно засек ее место и сообщил Александеру. Через несколько минут прогремел одиночный выстрел, снаряд разорвался точно в районе фашистского орудия, и больше с этой высоты не стреляли.

Для чего понадобились шесть шрапнелей? В краткой сводке боевых действий сказано просто: «По пехоте». Это означало, что зоркий наблюдатель корпоста заметил в лощине передвижение такой группы фашистских пехотинцев, которая заслуживала шести двенадцатидюймовых шрапнелей.

Через день — накануне годовщины Великой Октябрьской революции — в сводке говорится, что по высоте 248,8 батарея выпустила двадцать фугасных снарядов. Двадцать снарядов для Тридцатой означали уже более важную цель, чем группа пехотинцев. Возможно, на высоте был командный пункт вражеской части.