Что было, то было (повести, рассказы)

Начал читать. Вначале были упреки: «Почему забыл, почему столько времени не показываешься? Неужели наш разговор в последнюю встречу так подействовал, что вся любовь ко мне пропала без следа?» Обычное письмо девушки моряку. Будто не знает, что не всегда можно на свидание явиться. Читал дальше — и в строчках проглянуло что-то тревожное: «А ты помнишь, какие обидные слова сказал мне тогда? Иди к врачу… Вот как распорядился. Да за кого ты считаешь меня? Что, не могу быть матерью? Одна воспитаю ребенка, если что. Я не собираюсь плакаться, но ты все же выслушай меня».

Векшину неловко стало — зачем он лезет в чужие тайны? Но другое чувство — узнать, кто так обижает девушку, — оказалось сильнее, и он продолжал читать: «Страшно подумать, что ты трус. Я-то считала — вот он, настоящий моряк, подводник, хороший друг, искренний. Как такого, думала, не любить? Дура, верила в наше счастье, в большое, красивое. Пожертвовала ради нашей любви, ради тебя самым дорогим — честью девичьей. Ты мне казался необыкновенным, самым хорошим, самым честным, самым-самым! Доверилась… Ты же знал — я не искала какой-то выгоды. Ты все мои чувства и думы знал. Почему же ты поступил так? Не думай, что буду цепляться. Такой ты не нужен мне. И жаловаться никуда не пойду — не бойся, живи спокойно. Но и к врачу не пойду — не рассчитывай, трус с комсомольским билетом в кармане! Уж не обманываешь ли ты и товарищей, и комсомол? Если бы раньше мне сказали, что мой Женька может соврать, обмануть, я бы…»

«Женька? — удивился Векшин. — Который же из троих? А. может, их не трое на лодке, больше?.. Что же там дальше?» Побежал взглядом по строчкам: «Я одна знаю, каково мне сейчас. Но-ничего. Мне не привыкать к обидам. Я не избалована жизнью, не с папенькой-маменькой живу. Зато в эти месяцы повзрослела, многое поняла. И сейчас одного хотелось бы: чтобы все мои нынешние думы о тебе оказались ошибкой, чтобы ты был другим, пускай даже не моим, чьим-нибудь, но другим. Очень горько, когда обманываешься в близком и дорогом человеке. Не поминай лихом. Лина».

Федор не знал ни одной Лины и не слышал, чтобы у кого-нибудь из друзей была девушка с таким именем. «Лина, Женя», — повторил он про себя эти два имени — знакомое и незнакомое. Стал припоминать, у кого в руках мог видеть книгу «Очень хочется жить». «Да ведь узнать можно!» — спохватился он.

Спросил у библиотекаря матроса Фомичева. Тот задумался:

— Кто же это?.. Только вчера вернул… Постой, постой. Кажется, Кравченко. А зачем тебе понадобилось?

— Да уголки вон у книги загибает. Лень закладку взять, — нашелся Векшин.

— Непорядок!.. Сейчас узнаем точненько. — Фомичев начал листать тетрадь. — Он! Кравченко Евгений Михайлович. — И, довольный, пошутил: — Видали, как у нас дело поставлено!

Векшину было не до шуток. Верилось и не верилось, что Кравченко мог поступить так подло. А если все-таки он? Может, потому и мрачный — совесть не чиста, терзается. Еще бы! Так отчитала. Федор посмотрел на книгу, еще раз прочитал заглавие «Очень хочется жить», подумал: «Мало хотеть жить, Евгений Кравченко. Надо еще уметь жить… Неужели бы я так поступил с Лелькой?.. Какое свинство!.. С кем бы поговорить? Лучше всего, пожалуй, со Старостиным». И он направился к секретарю партийной организации.

Старший лейтенант прочитал письмо, посмотрел на Векшина:

— Видишь, какой он этот Кравченко. Вот самая полная характеристика. А мы рядом на вахте стоим, из одного бачка едим, спим вместе и не знаем, что у товарища тут, — он показал рукой на сердце.

Федор принял эти слова в свой адрес: он с Кравченко хотя и не дружит, но — в одной группе, всегда рядом.

— Как поступить — вот загвоздка, — глядя куда-то вдаль, тихо произнес Старостин. — Теперь заводить разговор с Кравченко, думаю, мало толку. Лучше сделаем так. Вернемся — ты поговоришь с ним, вызовешь на откровенность. Увидишься с девушкой. Знаешь ее?.. Ну ничего. Кравченко скажет, где она работает или живет. И если все подтвердится, не миновать персонального дела. Так ведь? Комсомольцы не простят… Это тебе первое партийное поручение…

Векшин вышел от секретаря с неспокойной душой.

4

Спервоначала разговор с Кравченко не удался. Федор спросил, что читал Евгений в походе. Тот огрызнулся: «Не только читать — жрать не хотелось!» Векшин понял — искренним он не будет, и отступился.

Привели в порядок после большого плавания лодку, начались увольнения в город. В увольнении Федор и решил напрямик поговорить с Кравченко.

Они вышли вместе. Подлаживаясь под шаг Евгения, Федор спросил:

— Куда направляешься, Жень?

Тот нехотя ответил:

— Может, в кино, а может, так… пошатаюсь.

— Знаешь, в прошлый раз я ведь неспроста интересовался твоим чтением в походе.

Кравченко лишь поднял глаза.

— Ты повесть «Очень хочется жить» брал в библиотеке?

— Ну, брал.

— Еще вопрос: кто тебя зовет Еней?

— Мало ли кто! Мать зовет…

— В книге ты забыл письмо Лины.

Кравченко вспыхнул:

— Где оно?!

— У меня.

— Почему не отдал?

— Не хотел тогда тебя расстраивать.

— Что-то заботливый…

— Да, заботливый, не как некоторые… Ладно, хватит ерепениться. Говори, виделся с Линой после этого письма?

— И не подумал.

— Хоть ответил ей?

— Не все ли тебе равно?

— Успокоил? Извинился? Или…

— Написал то, что заслуживает.

— А не подумал о том, что ты заслуживаешь? Не письмо — так бы и не распознали тебя. Неужели совесть не мучает? Доверилась, как порядочному, а он наблудил- и в кусты. Это же по-хамски!.. И в походе, поди-ка, не вспомнил?

— Там времени не хватало.

— То-то так «внимательно» нес вахту… Некрасивая она, что ли, глупая?

— Лина? — в первый раз назвал Кравченко ее имя. — Почему? Она лучше меня.

— Я тоже думаю. Дура так бы не написала. Видать, с самолюбием. Прочитать тебе несколько строк из ее письма? Забыл, наверно, как она тебя… Не буду, не буду… Скажи, Евгений, почему ты обидел ее? Может, наскучила, другую нашел?

— Никого я не искал. Просто… повздорили.

— Говори с таким. Путает, как заяц.

Помолчали.

— Должно быть, ребенка испугался, — сказал Векшин тихо, словно гадая — так это или не так. — Испугался? — повторил уже для Кравченко. — Твой ведь ребенок-то. С чужими берут, отцами хорошими становятся.

— Чего ты от меня хочешь?

— Хочу понять до конца — кто ты?

— Хм…

— Вот тебе и «хм». Ты же комсомолец. Не думаешь ли, что будут гладить тебя по головке за такие дела?

— Прорабатывать? Вон из комсомола? Да? — Глаза у Кравченко зло забегали.

— Ты не горячись.

— Один я, что ли, так? Не я первый, не я последний.

— Эх ты! Будто не понимаешь… Сам натворил, сам и расхлебывать должен… Проси прощения у Лины. Если у нее хоть чуточку осталось уважения к тебе — простит.

— Разбитого не склеишь… Опять помолчали.

— Она работает? — спросил Векшин.

— Да. В книжном магазине.

— Зашел бы.

— Ни к чему. Да и неудобно — люди…

Они еще долго бродили по крутым улицам. А когда оказались около книжного магазина, Федор спохватился:

— Чуть не забыл — мне авторучка дозарезу нужна. Раз тебе неудобно, я один зайду. Подождешь?

— Ладно, — нехотя ответил Кравченко.

Векшин был уже на крыльце магазина, обернулся, крикнул:

— Жень, не уходи! В кино пойдем!

Кравченко ждал с полчаса, нервно ходил взад-вперед в стороне от магазина, пока Федор был там.

— Теперь айда в кино, Женька! — еще издали крикнул Векшин. А подошел ближе, весь просиял: — Вот это гордячка! Еле уговорил. Что глазеешь? Куй железо, пока горячо!.. Вы ж, говорю, должны меня знать, Лина. Я друг Жени. Покраснела, заволновалась. Сам он, говорю, храбрости не набрался, поручил мне за него извиниться, а вечером приглашает вас в кино.

— Ну, знаешь!.. — выдохнул Кравченко и запнулся.

— Да, говорю, мучается парень, переживает свою вину. Верно ведь, переживаешь? А она, думаешь, обрадовалась! Ни капельки. «Зачем мне, — говорит, — послы? Сам не мог? Моря-ак!..» А я свое: «Надо, Лина, понять парня… Не сердитесь, обдумайте. Дело поправимое». В общем, с меня хватит, теперь сам объясняй, извиняйся, моли о пощаде… Посмотрел я на твою любовь и подумал: какого черта ему еще надо? Красивая, стройная, такая, милая… И чего она в тебе, конопатом, хорошего нашла? Будь я свободен, ей-ей, влюбился бы!.. А гордая!.. Напустилась на меня, будто не я, а ты перед нею. Назло и покупателей в магазине почти не было… Ну, ясно все. Теперь в кино за билетами!