Испытание. По зову сердца

— Я подожду тебя здесь. Доложи о своем прибытии ОД и пойдем к самому Кулешову, — сказал Урванцев, когда они приблизились к палатке оперативного дежурного.

Возвращаясь от дежурного, Вера посмотрела на Костю, который ждал ее, нетерпеливо крутя ремешок своего шлема, и невольно улыбнулась. «Вот бесшабашный! Не приведи бог какой-нибудь девушке связать с ним свою судьбу...» — подумала она. Подумала и сама же себя спросила: «Почему? А может быть, полюбив, он изменится? Ведь вот сейчас он ведет себя по-иному». Вера вдруг вспыхнула: ей показалось, что Костя принял необычный для него тон только для того, чтобы поухаживать за ней. А ведь Люся Астахова в нем души не чаяла, хотя и не пользовалась его взаимностью. И, переживая за подругу, Вера готова была наговорить Косте дерзостей, однако удержалась: «Какая, право, я глупая! Как можно сейчас, в такое время, думать о личном, когда предстоит такое серьезное дело! Разве можно вообще в войну сердиться друг на друга!.. Надо переломить себя!.. — Она шлепнула шлемом по своей ладони и снова взглянула на ожидавшего Костю, который теперь уже от нетерпения притопывал ногой. — Ну, и что же из того, что он такой сорвиголова? Зато ему все нипочем!.. И воздействовать на него надо не злостью, а добрым словом...»

— Товарищ Железнова, прибавьте шагу! — крикнул Урванцев. — Ведь командир ждет нас!

— Какой ты, право, Урванцев!..

— А что? Командир ждет, а вы все равно как по парку прогуливаетесь!.. — Он вдруг оборвал сам себя и уступил ей дорогу: — Прошу идти вперед!

Вера вошла в палатку первой. Рыжов протянул ей руку и спросил о полете. Кулешов поблагодарил за доставку раненого в госпиталь, и похвала подняла ее настроение.

— Вот что, друзья мои, — обратился Кулешов к Вере и Урванцеву. — Возлагаю на вас серьезное дело. Вас, Железнова, Урванцев будет готовить к ночным полетам. Через неделю вы замените его. За это время вы должны обучиться, перенять весь его опыт и даже вместе с ним слетать к партизанам. Ясно?

— Ясно! — ответила Вера.

— Ну вот, с сегодняшнего дня и приступайте!

Кулешов проводил летчиков к начальнику штаба и приказал ему спланировать их полеты так, чтобы выкроить время для совместных занятий.

Выйдя из палатки начштаба, Урванцев протянул Вере руку:

— Держи мои пять!.. И не сердись, сестренка! Ты же меня знаешь, уж такой я задался!..

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Поздняя осень затянула небо над Княжином косматыми облаками. Холодные ветры срывали с деревьев последнюю листву. Моросил дождь. Изредка кто-нибудь торопливо промелькнет по улице мимо окон, прогромыхает случайная подвода. И снова пусто и безлюдно на улице.

Женщины перестали вечерами собираться около избы Русских. Замолкли голоса ребятишек. Теперь Железнова и Карпова чаще всего проводили вечера у Пелагеи Гавриловны. Семилинейная керосиновая лампа слабо освещала большую горницу. На лавках сидели соседки, дочери и невестки Пелагеи Гавриловны готовили фронтовикам подарки к Октябрьскому празднику: кто вязал варежки или носки, кто вышивал кисеты, кто шил белье.

Нина Николаевна под руководством Пелагеи Гавриловны вязала шерстяные перчатки. Перчатки получились красивые, в шашечку. Галина Степановна тоже пробовала вязать перчатки, считая петли, сбивалась, распускала и принималась вязать снова.

— Да ты так, милая, и к морковкину заговенью не кончишь, — заворчала однажды Пелагея Гавриловна. — Смотри-ка, опять сколько петель пропустила!

— Как-то мне это, тетя Паша, не дается, — вздохнула Карпова.

Хозяйка глянула на нее исподлобья:

— Раз взялась, милая, за гуж, не говори, что не дюж! Вон Николавна уже заканчивает, а ты все еще настроиться не можешь. Скажи себе, что вяжешь для своего дорогого, и пойдет! Я как возьму в руки шитье и подумаю, что, может, эта-то рубаха моему сыну аль зятю попадет, так руки сами бегать начинают и дело незаметно делается. А если желания нет, то и спицы не слушаются, и петли пропускаются, да и руки-то, как крюки!..

Женщины засмеялись. Карпова залилась ярким румянцем. Ехидный взгляд сидящей напротив тетки Феклы вывел ее из душевного равновесия.

«Что же я за человек? Чего мне не хватает? — заново набирая петли на спицы, подумала Галина Степановна. — Ума? Силы воли? Характера?..» Она быстро заработала спицами, но не заметила, как снова пропустила две петли.

— Опять не получается! — словно прося пощады, призналась она.

— А ты не торопись, наберись терпения! — обернулась к ней Нина Николаевна.

— Работать больше надыть, а не баклуши бить! — вмешалась тетка Фекла. Ее давно подмывало взяться за эту белоручку. — Вона Николавна-то с одних с тобою мест, а баба другого покрою. Недавно ведь приехала, а уже тридцать два трудодня заработала. А ты кой-как семь выстрадала, а сорок семь проохала. Так, сватья, проживешь и платья!

Фекла басовито загоготала так, что у не затряслись и живот и полная грудь.

Однако поддержали ее только две старухи, сидевшие в большом углу.

Почувствовав, что остальные женщины жалеют ее, Карпова вскочила, бросила на лавку работу и только открыла рот, чтобы ответить тетке Фекле, как дверь избы распахнулась, и вошел рослый, широкоплечий, с окладистой бородой председатель колхоза Петр Петрович Крутовских. В комнате запахло дегтем от его сапог.

— Здорово, женское сословие! Гуторите? — спросил он.

Карпова снова села на лавку и взялась за вязанье.

— Что с фронту-то слышно, Петр Петрович? — спросили сразу несколько женщин.

— Как вам, бабоньки, сказать-то? — Крутовских задумался. — Если сказать вам про фронт, то дела там неважные, но и не плохие. Где наши бьют, а где есть, для маневру, и отходят.

У Петра Петровича не поворачивался язык сказать женщинам правду. Читая газету, он сам до боли в сердце переживал каждое плохое сообщение, в особенности те, где говорилось, что наши войска снова оставили один из советских городов.

— А отходить-то далеко будут? — спросила Стеша.

— Про это, бабоньки, знает верховная власть. Но она мне еще ничего не докладывала... А что касаемо меня, то пришел я до вас с великой просьбой. Как видите, на дворе непогода, надо полагать, заморозки схватят, а картошка еще не вся выкопана. Завтра, знамо дело, воскресенье. — Он обвел всех тревожным взглядом и остановил его на Пелагее Гавриловне. — Так вот, Пелагея Гавриловна, прошу я тебя и всех вас, товарищи женщины, поработать завтра для нашей Красной Армии.

Пелагея Гавриловна насупилась:

— А как же, Петр Петрович, к обедне-то?

— Бог за труд ради воинства не накажет! Конечно, если уж очень нужно к обедне, то я тебя, Пелагея Гавриловна, не неволю. Тогда пусть твои дочки да невестки выходят. Ведь картошка гибнет!

— У нас этакого еще никогда не было! — загомонили другие женщины.

— А мы, Петр Петрович, все после обедни сделаем, — предложила Пелагея Гавриловна.

Остальные поддакнули ей.

— Ну что ж, бабоньки, и на этом спасибо, — недовольно произнес Крутовских. — Но сами посудите, вернетесь вы от обедни во втором часу, небось полдничать станете, а работать когда же? С фонарями, что ли?.. Эх, не думаете вы о тех, что там, — Крутовских потряс фуражкой, зажатой в руке. — Люди кровь за нас свою проливают. А может статься, что картошка нам хлеб заменит, а хлеб мы им пошлем!.. — В избе снова загомонили. — Ну а ты, мать Фекла? — подошел он к Фекле. — Ты ведь у нас Ермак. Как скажешь, так и будет!

— Я-то? — Фекла обвела взглядом женщин, но на их лицах было выражение нерешительности. — Я-то что ж... Я, пожалуй... Вот, как остальные?

Нина Николаевна поднялась и вышла на середину комнаты:

— Дорогие мои, Петр Петрович прав! Нельзя оставлять картошку в поле. Она ведь общественная. Я обращаюсь к вам как жена фронтовика: выйдемте все завтра в поле!

— Раз Николавна идет, то и нам вроде не к лицу дома сидеть, — раздался властный голос тетки Феклы. А за ней и другие женщины подали свои голоса: